Разберите текст

[Альт]

Вот, если кому любопытно, пример, как можно разобрать текст.

Найдено на сайте Лит-Механика.

ЦИТАТА

Тротуары и мостовые были погребены под глубоким снегом, покрывавшим улицы от одного ряда домов до другого. Снежный покров местами доходил до окон первых этажей. Во всю ширину этого пространства двигались молчаливые полуживые тени, тащившие на себе или везшие на салазках какое-нибудь тощее продовольствие. Едущих почти не попадалось.
На домах кое-где еще оставались прежние вывески. Размещенные под ними без соответствия с их содержанием потребиловки и кооперативы стояли запертые, с окнами под решеткою, или заколоченные, и пустовали.
Они были заперты и пустовали не только вследствие отсутствия товаров, но также оттого, что переустройство всех сторон жизни, охватившее и торговлю, совершалось еще в самых общих чертах и этих заколоченных лавок, как мелких частностей, не коснулось.



--------------------------------------------------------------------------------


Леонард Бенедиктов

Итак, начали.

Разбор Леонарда Бенедиктова
Пример: Тротуары и мостовые были погребены под глубоким снегом, покрывавшим улицы от одного ряда домов до другого.
"Были" - прошедшее время. Убрать.
"Глубокий снег" - сразу вспоминаю "долгие коктейли" из предыдущего разбора (как признался Саша Медведев, сия фраза есть калька с английского).
"Покрывавшим" - про "вшей" мы уже говорили. Деточка, вроде Вы порицали "вшей"?
"От одного ряда домов до другого" - ужасающая по своей неуклюжести словесная конструкция.

Пример: Снежный покров местами доходил до окон первых этажей.
"Снежный покров" - иже с ним "атмсферные осадки". Прямо прогноз погоды.
"Местами" - какими местами снежный покров доходил до окон первых этажей?
"Первых этажей" - лучше бы "сугробы доходили до окон". Итак понятно, что до второго этажа снег не добрался.


Пример: Во всю ширину этого пространства двигались молчаливые полуживые тени, тащившие на себе или везшие на салазках какое-нибудь тощее продовольствие.
"Этого пространства" - официоз продолжается.
"Полуживые" - это как? Объясните недалёкому.
"Тащившие" и "вёзшие" - без комментариев.
"Какое-нибудь" - автор сам не знает какое. Прискорбно.
"Тощее" - на ум приходит "полудохлая" кобыла и конееды.
"Продовольствие" - а "еда" и "продукты" уже не котируются, по простоте своей?


Пример: Едущих почти не попадалось.
"Едущих" - все эти "...щие" утомляют.
"Попадалось" - "Отелло рассвирипелло и задушилло Дездемону" (ВспомнилОсь слова Собеседника).


Пример: На домах кое-где еще оставались прежние вывески.
"Кое-где" - и "где-то там". Автор неопределённо машет рукой в неизвестном направлении. Какое-то всё абстрактное.


Пример: Размещенные под ними без соответствия с их содержанием потребиловки и кооперативы стояли запертые, с окнами под решеткою, или заколоченные, и пустовали.
"Размещенные под ними без соответствия с их содержанием" - ужос! Простите, не сдержался. Исправлюсь.
"Потребиловки" - перестроечный слэнг. Не люблю.
"Стояли запертые, с окнами под решеткою, или заколоченные, и пустовали" - сколько запятых. Запятнуться можно!


Пример: Они были заперты и пустовали не только вследствие отсутствия товаров, но также оттого, что переустройство всех сторон жизни, охватившее и торговлю, совершалось еще в самых общих чертах и этих заколоченных лавок, как мелких частностей, не коснулось.
"Они были заперты и пустовали" - повторение не всегда приветствуется. В данном случае - особенно.
"Вследствие отсутствия" - смотрите в Лит-Механике "Как Писать Статьи", пункт №30.
"И этих заколоченных лавок, как мелких частностей" - можно писать диссертацию "Лавка как Мелкая Частность", а потом - застрелиться.

--------------------------------------------------------------------------------

Деточка

Сначала покажу те моменты, с которыми я согласна (или не согласна) по разбору отрывка. Именно отрывка, а не куска произведения.

Деточка: Разбор Леонарда Бенедиктова
Пример: Тротуары и мостовые были погребены под глубоким снегом, покрывавшим улицы от одного ряда домов до другого.
Леонард Бенедиктов:
1) "Были" - прошедшее время. Убрать.
2) "Глубокий снег" - сразу вспоминаю "долгие коктейли" из предыдущего разбора (как признался Саша Медведев, сия фраза есть калька с английского).
3) "Покрывавшим" - про "вшей" мы уже говорили. Деточка, вроде Вы порицали "вшей"?
4) "От одного ряда домов до другого" - ужасающая по своей неуклюжести словесная конструкция.
Деточка:
1) Не согласна. Здесь скорее оценка прошедшего далеко во времени.
2) Да, действительно, можно обойтись без определения.

3) Вообще-то, я говорила о множестве "вшей". Но в данном случае, скорее соглашусь.
4) Но создает именно то неуклюжее состояние, когда пробираешься по нечищеной улице. Не находите?


Пример: Снежный покров местами доходил до окон первых этажей.
Леонард Бенедиктов:
"Снежный покров" - иже с ним "атмсферные осадки". Прямо прогноз погоды.
"Местами" - какими местами снежный покров доходил до окон первых этажей?
"Первых этажей" - лучше бы "сугробы доходили до окон". Итак понятно, что до второго этажа снег не добрался.
Деточка:
Не совсем согласна. Снежный покров и сугроб имеют разное графическое восприятие ("ровный" и "кочками").

Пример: Во всю ширину этого пространства двигались молчаливые полуживые тени, тащившие на себе или везшие на салазках какое-нибудь тощее продовольствие.
Леонард Бенедиктов:
1) "Этого пространства" - официоз продолжается.
2) "Полуживые" - это как? Объясните недалёкому.
3) "Тащившие" и "вёзшие" - без комментариев.
4) "Какое-нибудь" - автор сам не знает какое. Прискорбно.
5) "Тощее" - на ум приходит "полудохлая" кобыла и конееды.
6) "Продовольствие" - а "еда" и "продукты" уже не котируются, по простоте своей?
Деточка:
1-3, 5) Не услышали скрытой звукописи (шипящие и свистящие), ощущение ветра? Хотя, по-прежнему, я согласна с Вами по поводу деепричастий.
4, 6) В отрыве от контекста, как в отдельном отрывке – все, вроде, правильно. Но: это – гражданская война, и в этом – эпоха. Чуете? Напишем по-Вашему, суть, скорее всего, не изменится, но ощущение времени – уйдет.

Пример: На домах кое-где еще оставались прежние вывески.
Леонард Бенедиктов:
"Кое-где" - и "где-то там". Автор неопределённо машет рукой в неизвестном направлении. Какое-то всё абстрактное.
Деточка:
Не согласна. В одной фразе описано, как было до… и как стало сейчас. А это уже не одно и то же. Дело в согласовании. Настоящее время с указанием на прошлое (еще).

Пример: Размещенные под ними без соответствия с их содержанием потребиловки и кооперативы стояли запертые, с окнами под решеткою, или заколоченные, и пустовали.
Леонард Бенедиктов:
1) "Потребиловки" - перестроечный слэнг. Не люблю.
2) "Стояли запертые, с окнами под решеткою, или заколоченные, и пустовали" - сколько запятых. Запятнуться можно!
Деточка:
1) На мой взгляд, здесь-то слэнг употреблен как раз к месту. Но не перестроечный, термин имеет гораздо более длительное существование, это признак НЭПа, и в данном случае – все то же нагнетание ощущений эпохи.
2) А чувство ритма, движения, не возникает?

Пример: Они были заперты и пустовали не только вследствие отсутствия товаров, но также оттого, что переустройство всех сторон жизни, охватившее и торговлю, совершалось еще в самых общих чертах и этих заколоченных лавок, как мелких частностей, не коснулось.
Леонард Бенедиктов:
1) "Они были заперты и пустовали" - повторение не всегда приветствуется. В данном случае - особенно.
2) "Вследствие отсутствия" - смотрите в Лит-Механике "Как Писать Статьи", пункт №30.
Деточка:
1) Разве это повторение? Семантика, кажется, у глаголов разная.
2) Согласна. Тоже не нравится.

Теперь раскрываю карты: Борис Пастернак, "Доктор Живаго", ч.6, "Московское становище".
Эпоха, контекст и стиль мастера накладывают характерные черты.

Деточка

Теперь, благодаря столь честному и подробному разбору Свирепого Эстета (а это я, если кто не догадался! - примечание Леонарда Бенедиктова), можно сделать вывод, который у меня никак не формулировался до этого. А именно: не техника в чистом виде делает произведение, не всё мы с Вами учитываем в своих разборах (да простят нам наши грехи предыдущие авторы), слишком торопимся, наверное. По-моему, это касается в большей степени прозы. В поэзии все намного проще. А может, я заблуждаюсь. И, если честно, то я ума не приложу, где искать ту грань, когда погрешность становится ошибкой, а не авторским намерением, стилем.

--------------------------------------------------------------------------------

Леонард Бенедиктов

Механика не всегда срабатывает. Соглашусь. Возьмите бензопилу и спилите дерево. Получилось? А бетонный столб? В том-то и дело. Каждому делу - свой инструмент.
Кусок без контекста - ничто. Посему, я был безжалостен.


Разбор Деточки, разбирающей Леонарда Бенедиктова
Пример: Тротуары и мостовые были погребены под глубоким снегом, покрывавшим улицы от одного ряда домов до другого.
Леонард Бенедиктов:
1) "Были" - прошедшее время. Убрать.
4) "От одного ряда домов до другого" - ужасающая по своей неуклюжести словесная конструкция.
Деточка:
1) Не согласна. Здесь скорее оценка прошедшего далеко во времени.
4) Но создает именно то неуклюжее состояние, когда пробираешься по нечищеной улице. Не находите?
Леонард Бенедиктов:
1) Это, наверное, видно в контексте.

4) А надо ли? Можно другими приёмами показать.



Пример: Снежный покров местами доходил до окон первых этажей.
Леонард Бенедиктов:
"Снежный покров" - иже с ним "атмсферные осадки". Прямо прогноз погоды.
"Местами" - какими местами снежный покров доходил до окон первых этажей?
"Первых этажей" - лучше бы "сугробы доходили до окон". Итак понятно, что до второго этажа снег не добрался.
Деточка:
Не совсем согласна. Снежный покров и сугроб имеют разное графическое восприятие ("ровный" и "кочками").
Леонард Бенедиктов:
Согласен. Но согласитесь, что "снежный покров" - не от литературы?



Пример: Во всю ширину этого пространства двигались молчаливые полуживые тени, тащившие на себе или везшие на салазках какое-нибудь тощее продовольствие.
Леонард Бенедиктов:
1) "Этого пространства" - официоз продолжается.
2) "Полуживые" - это как? Объясните недалёкому.
3) "Тащившие" и "вёзшие" - без комментариев.
4) "Какое-нибудь" - автор сам не знает какое. Прискорбно.
5) "Тощее" - на ум приходит "полудохлая" кобыла и конееды.
6) "Продовольствие" - а "еда" и "продукты" уже не котируются, по простоте своей?
Деточка:
1-3, 5) Не услышали скрытой звукописи (шипящие и свистящие), ощущение ветра? Хотя, по-прежнему, я согласна с Вами по поводу деепричастий.
4, 6) В отрыве от контекста, как в отдельном отрывке – все, вроде, правильно. Но: это – гражданская война, и в этом – эпоха. Чуете? Напишем по-Вашему, суть, скорее всего, не изменится, но ощущение времени – уйдет.
Леонард Бенедиктов:
1-3, 5) А я вслух и не читал.
4, 6) Не чую, потому как не зрил в контекст. Но переписывать по-моему не будем.


Пример: На домах кое-где еще оставались прежние вывески.
Леонард Бенедиктов:
"Кое-где" - и "где-то там". Автор неопределённо машет рукой в неизвестном направлении. Какое-то всё абстрактное.
Деточка:
Не согласна. В одной фразе описано, как было до… и как стало сейчас. А это уже не одно и то же. Дело в согласовании. Настоящее время с указанием на прошлое (еще).
Леонард Бенедиктов:
И всё-таки "кое-где" - и "где-то там" - это неопределённость.
Пример вопроса: "Как зовут одного из Ваших героев?"
Пример ответа: "Витя?.. Э-э-э... Коля?.. Вася?.."
А писатель ДОЛЖЕН знать ТАКИЕ мелочи.


Пример: Размещенные под ними без соответствия с их содержанием потребиловки и кооперативы стояли запертые, с окнами под решеткою, или заколоченные, и пустовали.
Леонард Бенедиктов:
1) "Потребиловки" - перестроечный слэнг. Не люблю.
2) "Стояли запертые, с окнами под решеткою, или заколоченные, и пустовали" - сколько запятых. Запятнуться можно!
Деточка:
1) На мой взгляд, здесь-то слэнг употреблен как раз к месту. Но не перестроечный, термин имеет гораздо более длительное существование, это признак НЭПа, и в данном случае – все то же нагнетание ощущений эпохи.
2) А чувство ритма, движения, не возникает?
Леонард Бенедиктов:
1) Упс! Эстет ошибся. Почему-то "потребиловки" ассоциативно увели к "кооперативам" (как позже выяснилось - они даже присутствовали в тексте) и "МММ". Больной мозг.
2) Возникает "эффект гусеницы". А я не поклонник.


Пример: Они были заперты и пустовали не только вследствие отсутствия товаров, но также оттого, что переустройство всех сторон жизни, охватившее и торговлю, совершалось еще в самых общих чертах и этих заколоченных лавок, как мелких частностей, не коснулось.
Леонард Бенедиктов:
1) "Они были заперты и пустовали" - повторение не всегда приветствуется. В данном случае - особенно.
Деточка:
1) Разве это повторение? Семантика, кажется, у глаголов разная.
3) Теперь раскрываю карты: Борис Пастернак, "Доктор Живаго", ч.6, "Московское становище".
Эпоха, контекст и стиль мастера накладывают характерные черты.
Леонард Бенедиктов:
1) Два предложения:
"Стояли запертые... и пустовали"
"... были заперты и пустовали"
А теперь?
3) Эстет вновь стал жертвой женского коварства. Впрочем, уже говорил - мы и до Толстого доберёмся, дайте время.



--------------------------------------------------------------------------------



Деточка

Стоит оговориться, что тот собеседник, который не знал происхождения отрывка, великодушно простил своего оппонента. И вот что получилось:
- помимо того, что выяснили (или вспомнили), что к каждому слову стоит относиться внимательно, делаем вывод: не техника в чистом виде делает произведение, не всё мы с Вами учитываем в своих разборах (да простят нам наши грехи предыдущие авторы), слишком торопимся, наверное.
- и еще: механика не всегда срабатывает. Получается, чтобы написать хороший текст, нужно очень много составляющих: форма, содержание, цель и средство, которые напрямую зависят от места, времени и т.д. Есть что-то еще, с этими понятиями связанное косвенно, что обязательно "цепляет", нечто общее и для писателя, и для читателя. И вот когда это общее прописано, когда привычное блюдо проглядывается сквозь оригинальную сервировку - вот тогда и получается НЕЧТО.


Леонард Бенедиктов

Разобрать можно всё. Всё, что угодно. И судей нет.
Для этого и есть "Лит-Механика". Чтобы пробовать, делать, взлетать и падать.
Разбор закончен.

Всем спасибо!

[Васек Трубачев]

Альт, на самом деле, это разговор двух недалеких, самонадеянных дилетантов Странно, что они ухитрились сделать более или менее адекватные выводы. Не новые, конечно, но для дилетантов и это - открытие. Веселят такие "литераторы", веселят.
Сами понимаете, упрек никак к вам лично не относится.

[Альт]

Я что, я ничего.. )

Васёк, вам не кажется чем-то знакомая ситуация с этим разбором....

[Васек Трубачев]

Васёк, вам не кажется чем-то знакомая ситуация с этим разбором

Да таких ситуаций вагон был. В том числе и в моей практике, пока не поумнел. Но о чем конкретно вы говорите, припомнить не могу, сорри.

[Сешат]

Разбор Леонарда Бенедиктова
Пример: Тротуары и мостовые были погребены под глубоким снегом, покрывавшим улицы от одного ряда домов до другого.
"Были" - прошедшее время. Убрать.

Сразу видно, что "критег" будет отжигать. Дальше неинтересно...

[Literra]

Мне особенно понравилась претензия к "кое-где"

[Альт]

Люди, а что на этот разбор скажите.

Пример этого текста, чтобы не бегать по ссылке.

Автор: Елизавета
"Ей захотелось сказать ему «да». Просто сказать «да» и ни чего не усложнять. Согласиться с ним. С этим властолюбивым красавцем, рядом с которым ей хорошо. Она вдруг подумала, что в ее жизни были мужчины, много мужчин, кого-то она любила, а кого-то желала, кто-то был ей интересен, а кто-то казался забавным... но, ни с кем из них ей не было просто хорошо. Женщине вдруг захотелось понять... что? Что-то понять! Почему ей хорошо с ним? Почему когда он смотрит на нее, ей хочется улыбнуться ему, коснуться его руки, сказать что-то нежное и теплое поддержать его и дать ему надежду. Надежду на что? На жизнь? На ее справедливость? На то, что в этой жизни должна быть справедливость! А если ее все таки нет? И слова о том, что Бог все видит всего лишь слова!? И Он не видит... Не потому что не хочет, а потому что ... слишком высоко. До Земли. Элизабет подумала, - Я не смогу так жить! Не смогу жить в обмане! Жить, зная, что обманываю человека, которого люблю. Жить, зная, что я не сказала ему правду. О себе. О том, что я пережила. А я пережила смерть. Я почти умерла. И если кто-то спросит меня как это, каково это воскреснуть, я скажу что это так словно у тебя вырвали сердце и вставили обратно. В грудь, туда где оно было. И ты чувствуешь боль, и только ее, и не знаешь, заживает оно или умирает. Не знаешь, будешь ли ты жить или умрешь. От боли.
- Ответь! Пожалуйста...
Алваро подошел к ней. Встал рядом с ней и посмотрел на нее. На ее лицо. Такое прекрасное и нежное.
- Элизабет, я люблю тебя всем сердцем!
Он поймал себя на том, что он подумал об этом и сказал ей об этом. Без страха. Странно было говорить о том, что думаешь. Он отвык от этого. От откровенности. От задушевности. От доверия может быть. Мужчина вспомнил, как его отец рассказывал ему о его деде, который влюбился в женщину, в общем, то не отличавшуюся красотой. Лима Вальделюна, мужчина избалованный вниманием женщин и смертельно уставший от них. Сван рассказывал о нем как о человеке, пережившем войну, чьи ужасы ему так и не удалось забыть. К 30 годам психика Лимы была изломана так сильно что, в конце концов, он стал одиночкой. Он купил виллу в Портофино. Яхту. Выходил в море и не возвращался месяцами. Так прошло 10 лет. 10 лет одиночества. 10 лет разговоров с собственной совестью, с которой не договоришься, чей голос не всем удается заткнуть. О чем нам говорит совесть? Говорит, тогда когда мы ее слушаем. Как звучит ее голос? Для кого-то как крик, а для кого-то как шепот. О чем ее разговор? О том, что мертвые живы? А живые мертвы..."

Только коротко, без разбора , который с претензиями по типу "кое-где" здесь вам не тут:)

[Ladylike]

Забавно - что текст маститого, из старинных врменов - когда мирное население еще не знало мтеосводок, я допетрил сразу. Но кого именно? Но вспомнить отрывка не смог, перебрал всех из нечитанных, кто писал о гражданской, и пришел к выводу что этот кусок - пера Горького из "Клима Самгина" - признаюсь, к стыду своему не читал! А вот что Пастернак, который "не трава, а поэт" (С) даже в голову не пришло... Вот, а читал ведь... Дожился - старость, склероз, маразм и ментальная деградация!

[Альт]

А вот этот кусок на память не помните чей?



"Действие этой повести начинается между 1884-1889 годами в городе Александрии, небольшом административном центре штата Иллинойс. Собственно городом Александрию с ее десятитысячным населением можно было назвать лишь в той мере, в какой она перестала быть деревней. В описываемую пору в ней имелись: одна линия конки, театр, носивший название "Оперы" (неизвестно почему, так как там никогда не ставилась ни одна опера), два вокзала, по числу проходивших здесь железных дорог, и так называемый деловой центр, в сущности, четыре тротуара вокруг главной площади, на которых обычно толкался народ. В деловом центре города находился окружной суд и редакции четырех газет - двух утренних и двух вечерних. Газеты эти не без успеха старались довести до сознания своих читателей, что на свете много всяких вопросов как местного, так и общегосударственного значения и что жизнь ставит человеку немало интересных и разнообразных задач. Несколько озер и живописная речка на окраине - пожалуй, самая приятная особенность окрестного пейзажа - сообщали Александрии характер недорогого курорта. Строения в городе были не новые, почти сплошь деревянные, как и вообще в американском захолустье того времени, но некоторые кварталы выглядели даже нарядно. Дома здесь стояли в глубине зеленых палисадников, и обрамлявшие их живые изгороди, неизбежные цветочные клумбы и вымощенные кирпичом дорожки с непреложностью свидетельствовали о достатке и комфорте, которым наслаждались их обладатели. Александрия была городом молодых американцев. Ее дух был молод. Перед каждым еще простирались неведомые дали. Здесь можно было жить и радоваться жизни. В этом городе обитала семья, которая по своему положению и составу могла считаться типичной для Америки, в частности, для ее Среднего Запада. Семью эту нельзя было назвать бедной - во всяком случае, она себя такой не считала, - но она отнюдь не была и богатой. Отец, Томас Джеферсон Витла, агент по продаже швейных машин, был в округе главным поставщиком одной из наиболее известных и ходких марок. Продажа каждой машины стоимостью в двадцать, тридцать пять и шестьдесят долларов приносила ему тридцать пять процентов комиссионных. Машин продавалось немного, но достаточно, чтобы агент мог выручить от этих операций до двух тысяч долларов в год. На эти средства мистеру Витла удалось приобрести участок земли и дом, который он уютно обставил, и открыть на главной площади лавку, где были выставлены последние модели швейных машин. Он также принимал в обмен подержанные машины других марок, со скидкой от десяти до пятнадцати долларов с продажной цены новой машины, занимался починкой и, сверх всего прочего, с истинно американской предприимчивостью, пробовал свои силы в страховом деле. Он взялся за него в расчете, что к тому времени, как сын его, Юджин Теннисон Витла, подрастет, страховое дело достаточно разовьется, и он передаст ему эту часть своей работы. Конечно, пока еще трудно было сказать, что выйдет из его сына, но всегда хорошо иметь что-нибудь про запас. Мистер Витла, рыжеватый блондин невысокого роста, с голубыми глазами, приветливо глядевшими из-под густых бровей, орлиным носом и вкрадчивой, подкупающей улыбкой, был человек живой и энергичный. Необходимость внушать несговорчивым матронам и их равнодушным или косным мужьям, что им не обойтись без новой швейной машины, выработала в нем осторожность и такт, а также известную изворотливость. Он умел приноравливаться к людям. Его жена считала, что даже слишком. И уж во всяком случае мистер Витла был честен, трудолюбив и бережлив. Ему с женой пришлось долго ждать того дня, когда можно будет сказать, что у них есть свой собственный дом и припасено кое-что про черный день. Но когда это время наступило, у супругов Витла уже не было основания жаловаться на судьбу. Их славный домик, белый с зелеными ставнями, ютился в тени высоких густых деревьев, а перед домом раскинулась низко подстриженная лужайка с тщательно разделанными клумбами. На террасе стояли кресла-качалки, под одним деревом висели качели, под другим - гамак, а в сарае помещались шарабан и несколько фургонов, в которых Витла разъезжал со своим товаром. Он любил собак и держал двух шотландских овчарок. Миссис Витла обожала все живое: у нее была канарейка, кошка, куры, а в скворечнице, укрепленной на высоком шесте, обитало несколько дроздов. Словом, это был прелестный уголок, и супруги Витла по праву гордились им. Мириэм Витла была своему мужу доброй женой. Дочь владельца фуражной лавки в Вустере, что в графстве Мак-Лин, небольшом городке близ Александрии, она никогда не выезжала дальше Спрингфилда и Чикаго. В Спрингфилд она попала еще в ранней юности, по случаю похорон Линкольна, а в Чикаго съездила вместе с мужем, чтобы побывать на ярмарке, которую штат ежегодно устраивал на городской набережной. Миссис Витла хорошо сохранилась, она все еще была красива; под ее внешней сдержанностью скрывалась поэтическая натура. Это она настояла на том, чтобы назвать их единственного сына Юджин Теннисон - в честь своего брата Юджина, а заодно и прославленного поэта, - такое сильное впечатление произвели на нее "Королевские идиллии". Имя Юджин Теннисон казалось папаше Витла несколько вычурным для американского мальчика, уроженца Средне-Западных штатов, но он любил жену и обычно считался с ее желаниями. Имена Сильвия и Миртл, которые она выбрала для дочерей, ему даже нравились. Все дети были хороши собой. Черноволосая, темноглазая Сильвия, энергичная, здоровая, всегда улыбающаяся, в двадцать один год цвела, как роза. Сестра ее, более хрупкого сложения, миниатюрная, бледная, застенчивая, была необычайно мила - совсем как цветок мирта, имя которого она носит, говорила про нее мать. Прилежная, мечтательная, склонная к уединению, она любила стихи. Все юные денди из старших классов считали за честь пройтись с Миртл, но в ее присутствии не могли сказать двух слов. И она не знала, о чем с ними говорить. Юджин Витла, двумя годами моложе Миртл, был любимцем семьи. У него были гладкие черные волосы, темные миндалевидные глаза, прямой нос и красиво очерченный, но, пожалуй, безвольный подбородок. Все находили необыкновенно приятной его улыбку, обнажавшую ровные белые зубы, которыми он словно гордился. Он не отличался крепким здоровьем, был подвержен частой смене настроений и рано стал проявлять черты артистической натуры. Плохое пищеварение и некоторое малокровие делали его более хрупким на вид, чем он был на самом деле. Под броней сдержанности в нем таилась пламенная, страстная душа, кипели бурные желания. Он был застенчив, самолюбив, не в меру чувствителен и очень неуверен в себе. Дома он слонялся без дела, зачитывался Диккенсом, Теккереем, Скоттом и По и, глотая книгу за книгой, размышлял о жизни. Его манили большие города. Он мечтал о путешествиях. В школе на переменах он читал книги Тэна и Гиббона, дивясь пышности и красоте описываемых ими королевских дворов. Уроки языка, математики, естествознания и физики казались ему скучными, интерес к ним просыпался у него лишь временами и не надолго. Иногда вдруг какие-то вещи представлялись ему занятными - что такое на самом деле облака, из чего состоит вода, какие химические элементы входят в состав земли. Но охотнее всего он лежал в гамаке и, будь то весной, летом или осенью, глядел в голубое небо, просвечивающее сквозь верхушки деревьев. Коршун, парящий в небе и как бы застывший в созерцательном полете, надолго приковывал к себе его внимание. Чудесное зрелище белоснежных облаков, которые, клубясь, несутся по ветру, словно плавучий остров, было для него подобно песне. Он не лишен был остроумия и обладал чувством юмора и чувством пафоса. Порой ему казалось, что он будет заниматься живописью, порой - что писать стихи. Он угадывал в себе склонность и к тому, и к другому, но не занимался, в сущности, ни тем, ни другим. Иногда он делал какие-то наброски - ничего законченного: уголок крыши, вьющийся из трубы дымок и летящие птицы; излучина реки со склонившейся над водою ивой и тут же лодка у причала; мельничная запруда со стайкой плавающих уток и мальчик или женщина на берегу. У него не было еще в то время дара изображения, а только очень острое чувство красоты. Очарование летящей птицы, пышно распустившейся розы, дерева, раскачивающегося на ветру, - все захватывало его. Он любил бродить вечерами по улицам родного города, любуясь яркими витринами и наслаждаясь ощущением молодости и воодушевления, которое дает толпа, и ощущением ласкового уюта от освещенных окон домов, просвечивающих сквозь густые деревья. Он восхищался девушками, они влекли его, - но только те, что были по-настоящему красивы. В школе были две-три девушки, при виде которых ему приходили на память поэтические сравнения из книг: "красота - что стрела, пущенная из лука", "златые косы, дивный стан", "прелестный образ: поступь феи", но он терялся и робел в их присутствии. Они казались ему прекрасными, но такими далекими. Его воображение наделяло их большей красотой, чем это было на самом деле, - красота жила в его душе, но он еще не знал этого. Одна девушка, чьи густые волосы, золотистые, как спелые колосья, тугими косами лежали на затылке, долго занимала его мысли. Он обожал ее издали, а она и не подозревала, что он не сводит с нее серьезных горящих глаз, стоит лишь ей отвернуться. Вскоре она уехала, ее родители переселились в другой город, и время исцелило раны Юджина - ведь на свете много красоты. Но цвет ее волос и чудесные линии шеи запомнились ему навсегда. Витла подумывал о том, чтобы дать детям высшее образование, но никто из них не обнаруживал влечения к наукам. Они были, пожалуй, мудрее книг, так как жили в мире воображения и чувства. Сильвия мечтала о материнстве. В двадцать один год она вышла замуж за Генри Берджеса, сына Бенджамина Берджеса, издателя газеты "Морнинг Эппил", и в первый же год у них родился ребенок. Миртл, погруженная в премудрости алгебры и тригонометрии, уже задумывалась над тем, выйти ли ей замуж или стать учительницей, так как скромные средства семьи требовали, чтобы она чем-нибудь занялась. Юджин учился, грезя наяву и не заботясь о том, чтобы приобрести полезные знания. Он немного писал, но эти попытки шестнадцатилетнего мальчика были ребячеством. Он рисовал, но не было никого, кто сказал бы ему, стоят ли чего-нибудь его рисунки. Все житейское, как правило, не имело для него значения, а в то же время его пугало, что жизнь ставит человеку практические задачи - продавать и покупать, как его отец, вести торговые книги, управлять делом. Все это смущало его, и он очень рано стал задумываться над тем, что его ждет. Он не возражал против занятия, которое избрал для себя отец, но оно не интересовало его. Он думал, что для него это будет бессмысленной, скучной погоней за куском хлеба, да и страховое дело не лучше. Едва ли он когда-нибудь разберется в бесконечных дурацких параграфах страхового полиса. Когда по вечерам или в субботу он помогал отцу в лавке, это было для него сущим наказанием. Не лежала у него душа к этому делу. Когда Юджину пошел тринадцатый год, мистер Витла уже стал понимать, что его сын не создан для коммерции, а когда тому минуло пятнадцать, он окончательно убедился в этом. Судя по книгам, которыми увлекался мальчик, и по его школьным отметкам, Юджина, видимо, не интересовали и школьные занятия. Миртл, которая была на два года старше брата, но в школе занималась в одной с ним классной, рассказывала, что Юджин меньше всего думает об уроках. Он глаз не отрывает от окна. Опыт Юджина по части любовных увлечений был небогат. На его долю выпали те мимолетные переживания, которые суждены нам в ранней юности, когда мы украдкой целуем девушек или они украдкой целуют нас, - к Юджину относилось последнее. Он не увлекался какой-либо определенной девушкой. В четырнадцать лет одна юная школьница избрала его на вечеринке своим кавалером и во время игры в "почту", когда в темной комнате девичьи руки обвились вокруг его шеи и девичьи губы коснулись его губ, он испытал незабываемое ощущение; но больше им не пришлось встретиться. Вспоминая это первое переживание, Юджин мечтал о любви, но всегда робко, издали. Он боялся девушек, да и те, по правде говоря, боялись его. Они не могли его понять. Но на семнадцатом году жизни, осенью, Юджин встретил девушку, которая произвела на него глубокое впечатление. Стелла Эплтон, его ровесница, была настоящей красавицей. Белокурая, с темно-голубыми глазами и тонкой, воздушной фигуркой, она была исполнена того веселого и простодушного очарования, которое и само не подозревает, как оно опасно для обыкновенного беззащитного мужского сердца. Она кокетничала с мальчиками не потому, что кто-нибудь ей особенно нравился, а потому, что это забавляло ее. В этом кокетстве не было, однако, ничего мелочного и дурного, просто она находила, что мальчишки все премилые, причем те, что поскромнее, привлекали ее, в сущности, больше, чем воображающие о себе умники. Юджин понравился ей своей робостью. Он увидел ее в первый раз, когда был уже в выпускном классе. Стелла недавно поселилась в их городе и поступила в последний класс третьей ступени. Отец ее приехал из Молина, штат Иллинойс, получив место управляющего на новой, только что открывшейся здесь фабрике приводных ремней. Девушка быстро подружилась с Миртл - по-видимому, ее привлекал в Миртл кроткий нрав, тогда как ту привлекала веселость Стеллы. Как-то днем, когда подруги шли по Главной улице, возвращаясь домой с почты, они повстречали Юджина, который шел к товарищу. Юджин почувствовал робость; завидев их издали, он хотел было бежать, но они уже заметили его, и Стелла с интересом его разглядывала. Миртл захотелось показать брату свою хорошенькую подругу. - Ты не из дому? - спросила она, останавливая Юджина. Это давало ей возможность познакомить с ним Стеллу; теперь он никак не мог улизнуть. - Мисс Эплтон, это мой брат Юджин. Стелла наградила его светлой, поощрительной улыбкой и протянула руку, которую Юджин робко пожал. Он совсем растерялся. - У меня ужасный вид, - пробормотал он извиняющимся тоном. - Я помогал отцу чинить шарабан. - Пустяки, - сказала Миртл. - Куда ты идешь? - К Гарри Моррису, - ответил он. - Зачем? - Мы пойдем за орехами. - Я тоже не отказалась бы от орехов, - сказала Стелла. - Я вам принесу, - любезно вызвался он. Она опять улыбнулась. - Буду очень рада. Ей хотелось предложить ему взять их с собой, но она не решилась. Юджин сразу подпал под власть ее чар. Стелла была похожа на одно из тех недосягаемых созданий, которые и раньше появлялись на его горизонте. Чем-то она напоминала девушку с косами цвета спелых колосьев, только в той было больше человеческого и меньше сказочного. Стелла была прелестна. Нежная и розовая, как фарфоровая статуэтка, она казалась очень хрупкой, хотя на самом деле была здоровой и сильной. У Юджина захватило дыхание, но он чувствовал какой-то страх перед нею. Ему хотелось бы знать, что она подумала о нем. - Ну, нам пора домой, - сказала Миртл. - Я пошел бы с вами, если бы не сговорился с Гарри. - Ладно, - ответила Миртл, - мы не обидимся. Он попрощался, чувствуя, что произвел невыгодное впечатление. Глаза Стеллы смотрели на него вопросительно. Когда он отошел, она поглядела ему вслед. - Какой он милый, - сказала она Миртл. - Да, только ужасный нелюдим. - Отчего это? - Он не очень крепкого здоровья. - Мне нравится его улыбка. - Вот как? Я ему скажу! - Нет, пожалуйста, не надо! Ведь ты не скажешь, правда? - Нет, нет! - Но у него в самом деле хорошая улыбка. - Приходи к нам как-нибудь вечером, ты его непременно застанешь. - С удовольствием, - обрадовалась Стелла. - Вот хорошо. Мне и вправду хотелось бы. - Приходи в субботу с ночевкой. Он будет дома. - Обязательно приду! - Я вижу, он тебе понравился! - засмеялась Миртл. - Он очень славный, - просто сказал Стелла. Их вторая встреча и в самом деле произошла в субботу вечером, после того как Юджин вернулся с работы из страховой конторы отца. Стелла пришла к ужину. Он увидел ее в открытую дверь гостиной и помчался наверх переодеваться, - в нем пылал тот огонь юности, которого не может потушить расстроенное пищеварение или слабые легкие. Трепеща от радостного волнения, Юджин особенно усердно занялся своим туалетом, тщательно вывязал галстук и сделал аккуратный прямой пробор. Когда он через некоторое время спускался вниз, его мучила мысль, что ему надо сказать Стелле что-то умное, достойное его, а то она и не заметит, какой он интересный, но вместе с тем он боялся, как бы не осрамиться. Когда он вошел в гостиную, Стелла сидела с его сестрой у камина. Лампа под абажуром в красных цветах мягко освещала комнату. Это была обычная в таких домах гостиная - стол, покрытый голубой скатертью, простые фабричные стулья и полка с книгами, - но в комнате было уютно, и этот домашний уют чувствовался во всем. Миссис Витла поминутно выходила из комнаты, занятая делами по хозяйству. Отца еще не было дома. Он поехал куда-то в другой конец округа, надеясь продать там одну из своих машин, - его ждали домой к ужину. Юджину было все равно, дома отец или нет. Мистер Витла, когда бывал в хорошем настроении, любил подтрунивать над детьми, причем всегда в одном и том же духе: он подмечал просыпающийся в них интерес к другому полу и предсказывал, что все их пылкие увлечения завершатся когда-нибудь самым прозаическим образом. Он любил говорить Миртл, что она выйдет замуж за ветеринара, а Юджину прочил в жены некую Эльзу Браун, у которой, как уверяла миссис Витла, были сальные локоны. И Миртл и Юджин принимали эти замечания добродушно, Юджин даже удостаивал их снисходительной усмешки - он любил шутку; но уже в этом возрасте он трезво судил об отце. Он видел, как жалко его занятие, и ему было смешно, что подобная профессия может предъявлять права и на него, Юджина. Он таил свои чувства, но в нем кипел протест против всего заурядного, словно раскаленная лава в кратере вулкана, который время от времени зловеще дымится. Ни отец, ни мать не понимали его. Для них он был странный мальчик, мечтательный, болезненный, еще не отдающий себе отчета в том, чего он, собственно, хочет. - А, вот и ты! - сказала Миртл, когда он вошел. - Садись сюда. Стелла встретила его чарующей улыбкой. Юджин подошел к камину и стал в позу: ему хотелось произвести впечатление на девушку, но он не знал, с чего начать. Он так растерялся, что не мог сказать ни слова. - Вот и не угадаешь, что мы делали! - защебетала Миртл, приходя ему на помощь. - А что? - смущенно отозвался он. - А ты отгадай. Ну, попробуй. - Хоть разочек, - прибавила Стелла. - Жарили кукурузу, - осмелился предположить Юджин, невольно улыбаясь. - То, да не то. Это говорила Миртл. Ее подруга не сводила с Юджина широко раскрытых голубых глаз. - Еще разок, - предложила она. - Каштаны! - догадался он. Она весело кивнула. "Какие волосы!" - подумал Юджин. Затем спросил: - А где же они? - Вот вам один, - ответила его новая знакомая и, смеясь, протянула ему на ладони каштан. Под действием ее ласкового смеха к нему стал возвращаться дар речи. - Жадина! - сказал он. - Как не стыдно! - воскликнула она. - А я отдала ему свой последний каштан. Не давай ему ничего, Миртл. - Беру свои слова обратно, - поправился он. - Я не знал. - Ничего он не получит! - заявила Миртл. - На, Стелла, держи, а ему не давай! - И она высыпала последние каштаны Стелле на ладонь. Юджин понял, что от него требовалось. Это был вызов - его приглашали отнять каштаны силой. Пожалуйста, он готов. - Ну дай же! - Он протянул руку. - Так не честно. Стелла покачала головой. - Только один! - настаивал он. Она все так же медленно и решительно покачала головой. - Только один, - просил он, придвигаясь. Золотистая головка не сдавалась. Но рука, державшая каштаны, была так близко к Юджину, что он мог схватить ее. Девушка хотела было убрать ее за спину и там переложить каштаны в другую руку, но он подскочил и крепко сжал ее запястье. - Миртл! Выручай! - позвала она. Миртл бросилась на помощь. Их было двое против одного. В самом разгаре борьбы Стелла увернулась от Юджина и встала. Ее волосы задели его по лицу. Он крепко держал ее маленькую ручку. На мгновение он заглянул ей в глаза. Что это было? Он не мог бы сказать. Но только он выпустил ее руку и подарил ей победу. - Ну вот, - улыбнулась она. - А теперь я дам вам один каштан. Он схватил каштан и засмеялся. Но гораздо больше ему хотелось схватить ее в объятия. Незадолго до ужина вошел отец и подсел к ним, но немного погодя взял свежий номер чикагской газеты и ушел читать в столовую. А потом мать позвала всех ужинать, и Юджин сел рядом со Стеллой. Его занимало все, что она делала и говорила. Когда ее губы шевелились, он наблюдал за тем, как они шевелятся. Когда обнажались ее зубы, он думал о том, какие они красивые. Светлый завиток у нее на лбу манил его, словно золотой пальчик. Только сейчас он понял всю прелесть выражения "золотистые пряди волос". После ужина он, Миртл и Стелла вернулись в гостиную. Отец продолжал читать в столовой, а мать принялась мыть посуду. Миртл вскоре ушла помогать ей, и Юджин остался со Стеллой вдвоем. Теперь, когда они были одни, Юджин не решался говорить. Что-то в ее красоте сковывало его. - Ты любишь школу? - спросила она, помолчав. Ей казалось неудобным сидеть молча. - Не очень, - ответил он. - Там нет ничего для меня интересного. Я думаю бросить учение и начать работать. - А что ты собираешься делать? - Еще не знаю, - может, стану художником. Впервые он признавался в своем честолюбивом стремлении. Зачем, он и сам не знал. Но Стелла пропустила это признание мимо ушей. - Я боялась, что меня не примут в выпускной класс, - сказала она, - но меня приняли. Директор школы в Молине написал здешнему директору. - Они в таких случаях ужасно придираются, - сочувственно отозвался он. Она встала и принялась рассматривать книги на полке. Он не спеша последовал за ней. - Ты любишь Диккенса? - спросила она. - Очень, - сказал он серьезно. - А мне он не нравится. Он слишком длинно пишет. Я больше люблю Вальтера Скотта. - И я люблю Вальтера Скотта, - сказал он. - Сейчас я тебе назову одну книгу, которая мне очень нравится. Она замолчала, губы ее приоткрылись. Она силилась вспомнить, название книги и подняла руку, словно хотела поймать его в воздухе. - "Русое божество"! - воскликнула она наконец. - Да, прекрасная вещь, - одобрил он. - Помнишь, как собираются принести в жертву Авахи? - Да, и мне это понравилось. Она взяла с полки "Бен-Гура" и стала неторопливо перелистывать книгу. - Это тоже замечательный роман. - Да, чудесный! Они умолкли. Стелла подошла к окну и остановилась под дешевыми тюлевыми занавесками. Ночь была лунная. Деревья, в два ряда окаймлявшие улицу, стояли голые; трава была бурая, мертвая. Сквозь тонкие ветви, сплетавшиеся в серебряную филигрань, они различали огни ламп в других домах, светившиеся через приспущенные шторы. Человек прошел мимо, - в полумраке мелькнула его черная тень. - Красиво, правда? - сказала она. Юджин подошел ближе. - Замечательно, - ответил он. - Скорей бы настали морозы и можно было кататься на коньках. Ты любишь коньки? Она повернулась к нему. - Ну еще бы, - ответил он. - Ах, как хорошо на катке в лунную ночь. В Молине я много каталась. - Мы здесь тоже часто катаемся. Ведь у нас тут два озера. Ему вспомнились ясные хрустальные ночи, когда лед на Зеленом озере трескался с глухим гулом. Вспомнились шумные толпы конькобежцев, далекие тени, звезды. Юджин до сих пор не встречал девушки, с которой было бы приятно кататься. Он ни с одной не чувствовал себя легко. Однажды он упал вместе со своей спутницей, и это чуть не отбило у него охоту ходить на каток. Со Стеллой ему было бы приятно кататься. Он чувствовал, что и она, пожалуй, охотно будет кататься с ним. - Когда подморозит, можно будет пойти всем вместе, - осмелился он сказать. - Миртл тоже катается. - Вот и чудесно! - захлопала в ладоши Стелла. Она долго, не отрываясь, смотрела в окно, потом вернулась к камину и, задумчиво потупившись, остановилась перед Юджином. - Как ты думаешь, твой отец не уедет отсюда? - спросил он. - Он говорит, что нет. Ему здесь нравится. - А тебе? - Да... теперь и мне нравится. - Почему теперь? - Потому что раньше мне здесь не нравилось. - Почему? - Да потому, должно быть, что я никого не знала. А теперь мне нравится. Она подняла глаза. Он подошел чуть ближе. - У нас славный городок, - сказал он, - но мне тут нечего делать. Я думаю в будущем году уехать отсюда. - Куда же ты поедешь? - В Чикаго. Я ни за что здесь не останусь. Она повернулась к огню, а он подошел к ее стулу и оперся на спинку. Она чувствовала, что он стоит совсем близко, но не шевельнулась. - Но ведь ты вернешься? - спросила она. - Возможно. Как сложится жизнь. Вероятно, вернусь. - Вот уж не подумала бы, что ты собираешься так скоро уехать. - Почему? - Да ведь ты сказал, что здесь хорошо. Он ничего не ответил, и она взглянула на него через плечо. Он совсем близко склонился к ней. - Так ты будешь со мной кататься зимою? - выразительно спросил он. Она кивнула. Вошла Миртл. - О чем вы тут беседуете? - спросила она. - О том, какое у нас катание на коньках, - ответил Юджин. - Ужасно люблю кататься! - воскликнула Миртл. - Я тоже, - сказала Стелла, - что может быть лучше."

[Альт]

Васёк.

"Да таких ситуаций вагон был". От себя добавлю, и маленькая тележка.

[Сешат]

Альт, ну и что вы этим хотите добиться? И не в одной теме?

Может, вы хотите скать что-то вроде: "Раз у Драйзера стиль тяжеловесный, раз у Достоевского куча ляпов, значит и мой стиль имеет право на существование, что бы про него не говорили". Или у вас какие-то иные цели? Просветите нас, для чего нам напрягать эрудицию.

[Альт]

Сешат.

Мои пути порой и для меня самого трудно исповедимы:)

У Драйзера стиль тяжёлый? Это у того Драйзера, которым я зачитывался? Неужели?! Дайте-ка посмотрю.

И верно ведь! Какие-то нелепые "был" и "были", через строчку. Какие несуразные вагоны описаний, кладбища знаний, которые по правилам надо встраивать в текст. Герои прописаны настолько прямолинейно, что остальное читать просто не хочется....

Есть повод задуматься над переоценкой гениальности Гения.

[Ladylike]

Навскидку - в таком безобразном изображении, без абзацев и нормальных переносов - слишком резко для Фолкнера, и слишком хронологически рано для Фитжеральда. Значит, Драйзер в самый раз будет... Хотя не поручусь.
Вообще кому такие игры еще нравятся может приобрести (или взять в библиотеке во временное пользование) учебник "Аналитическое чтение" для ин.язов, освоить его и узнать, как правильно делать лингвистический разбор текста.

[Ladylike]

Дописка - скажу как человек, пять лет отстрадавший на ром-герме с мечтой стать литературным переводчиком - по переводу нельзя составить корректного представления о стиле автора. Многие классики в переводах старой советской школы куда многограннее изначальных текстов. А некоторым - повезло меньше. Но все одно -
судить по стилистике перевода об авторской индивидуальности бессмысленное занятие.

[Альт]

Ladylike

Выходит, тем гениальнее Драйзер, что даже ПЕРЕВОД не смог отбить у него армию почитателей?

[Сешат]

Альт, вы ещё время написания учитывайте. Язык развивается. Что было нормально в XIX веке - ненормально сейчас. Вы бы ещё Хераскова для сравнения привели.

[Ladylike]

Ах, я забыл сказать что Драйзер из тех, кому перевод добавил?
Как и папаше Хэму. Есть ИМХО аутентичный роман "И всходит солнце..." на английском и его авторизованное переложение на русский под названием "Фиеста".
Драйзер тоже попал в совковый пантеон классиков американской литературы за идеологию, и переводили его на совесть, улучшали бедненький словарный запас и однообразную структуру предложений как могли. В итоге вышло бодренько - вот люди по сею пору читают, и почитают. Нет - профессионализм в любом деле - в том числе и переводческом сильная штука!
А стиль стоит и весит сам по себе...

[Альт]

Сешат, то есть классики со временем могут выпасть из обоймы? Времена меняются, люди умнеют, их теперь на всяких там Ламанческих не проведешь? Литература растёт. Появляются новые правила, новые приёмы. Достаточно изучить сборники и наставления, и вперёд, в гениальные писатели.

Нет, конечно дар нужно иметь. Но не зная, как ПРАВИЛЬНО писать, нефиг лезть на читательскую полку. Верно?



Вот ещё отрывок. Тоже плох или всё же можно перечитать.
-- Я к вашим услугам, -- сказал я. -- Приказывайте.
-- Вы очень любезны, -- заметила она, пожав мне руку. -- Поедемте ко мне обедать, я расскажу вам все, как на духу.
Итак, эта женщина, столь недоверчивая, столь замкнутая, от которой никто не слыхал ни слова о ее делах, собиралась со мной советоваться.
-- О, как я рад теперь, что вы приказали мне молчать! -- воскликнул я. -- Но мне бы хотелось еще более сурового испытания.
В этот миг она не осталась равнодушной к упоению, сквозившему в моих глазах, и не отвергла моего восторга -- значит, она любила меня! Мы приехали к ней. К моему великому счастью, содержимого моего кошелька хватило, чтобы расплатиться с извозчиком. Я чудесно провел время наедине с нею у нее в доме; впервые мы виделись с ней таким образом. До этого дня свет, его стеснительная учтивость, его холодные условности вечно разлучали нас даже во время ее роскошных обедов; на этот раз я чувствовал себя с нею так, будто мы жили под одной кровлей, -- она как бы принадлежала мне. Пламенное мое воображение разбивало оковы, по своей воле распоряжалось событиями, погружало меня в блаженство счастливой любви. Я представлял себя ее мужем и приходил в восторг, когда ее занимали разные мелочи; видеть, как она снимает шаль и шляпу, было для меня уже счастьем. На минуту она оставила меня одного и, поправив прическу, вернулась -- она была обворожительна. И такою она хотела быть для меня! За обедом она была ко мне чрезвычайно внимательна, бесконечное ее обаяние проступало во всяких пустяках, которые как будто не имеют цены, но составляют половину жизни. Когда мы вдвоем уселись в креслах, обитых шелком, у потрескивающего камина, среди лучших измышлений восточной роскоши, когда я увидел так близко от себя женщину, прославленная красота которой заставляла биться столько сердец, когда эта недоступная женщина разговаривала со мной, обращая на меня всю свою кокетливость, -- мое блаженство стало почти мучительным. Но я вспомнил, что мне ведь, к несчастью, нужно было уйти по важному делу, и решил пойти на свидание, назначенное мне накануне.
-- Как! Уже? -- сказала она, видя, что я берусь за шляпу.
Она меня любила! По крайней мере я это подумал, заметив, как ласково произнесла она эти два слова. Чтобы продлить свой восторг, я отдал бы по два года своей жизни за каждый час, который ей угодно было уделить мне. А мысль о потере денег только увеличила мое счастье. Лишь в полночь она отпустила меня. Однако наутро мой героизм доставил мне немало горьких сожалений; я боялся, что упустил заказ на мемуары, дело для меня столь существенное; я бросился к Растиньяку, и мы застали еще в постели того, кто должен был поставить свое имя на будущих моих трудах. Фино прочел мне коротенький контракт, где и речи не было о моей тетушке, мы подписали его, и Фино отсчитал мне пятьдесят экю. Мы позавтракали втроем. Я купил новую шляпу, абонировался на шестьдесят обедов по тридцать су, расплатился с долгами, и у меня осталось только тридцать франков; но на несколько дней все трудности жизни были устранены. Послушать Растиньяка, так у меня были бы сокровища -- стоило лишь принять английскую систему. Он во что бы то ни стало хотел устроить мне кредит и заставить меня войти в долги, -- он уверял, что долги укрепляют кредит. Будущее, по его словам, -- это самый крупный, самый солидный из всех капиталов. Под залог будущих моих достижений он поручил своему портному обшивать меня, ибо тот понимал, что такое молодой человек, и готов был не беспокоить меня до самой моей женитьбы. С этого дня я порвал с монашеской жизнью ученого, которую вел три года. Я стал завсегдатаем у Феодоры и старался перещеголять посещавших ее наглецов и любимцев общества. Полагая, что нищета мне уже не грозит, я чувствовал себя теперь в светском кругу непринужденно, сокрушал соперников и слыл за обаятельного, неотразимого сердцееда. Однако опытные интриганы говорили про меня: "У такого остряка страсти в голове! " Они милостиво превозносили мой ум -- за счет чувствительности. "Счастлив он, что не любит! -- восклицали они. -- Если б он любил, разве был бы у него такой подъем, такая веселость? " А между тем, как истый влюбленный, я был донельзя глуп в присутствии Феодоры! Наедине с ней я не знал, что сказать, а если говорил, то лишь злословил о любви; я бывал жалок в своей веселости, как придворный, который хочет скрыть жестокую досаду. Словом, я старался стать необходимым для ее жизни, для ее счастья, для ее тщеславия; вечно подле нее, я был ее рабом, игрушкой, всегда готов был к ее услугам. Растратив таким образом свой день, я возвращался домой и, проработав всю ночь, засыпал лишь под утро на два, на три часа. Однако опыта в английской системе Растиньяка у меня не было, и вскоре я оказался без гроша. Тогда, милый мой друг, для меня, для фата без любовных побед, франта без денег, влюбленного, затаившего свою страсть, снова началась жизнь, полная случайностей; я снова впал в нужду, ту холодную и глубокую нужду, которую тщательно скрывают под обманчивой видимостью роскоши. Я вновь переживал свои первоначальные муки, -- правда, с меньшею остротою: должно быть, я уже привык к их жестоким приступам. Сладкие пирожки и чай, столь скупо предлагаемые в гостиных, часто бывали единственной моей пищей. Случалось, что роскошные обеды графини служили мне пропитанием на два дня. Все свое время, все свои старания, всю наблюдательность я употреблял на то, чтобы глубже постигнуть непостижимый характер Феодоры. До сих пор на мои суждения влияла надежда или отчаяние: я видел в ней то женщину, страстно любящую, то самую бесчувственную представительницу своего пола; но эти смены радости и печали становились невыносимыми: я жаждал исхода ужасной этой борьбы, мне хотелось убить свою любовь. Мрачный свет горел порою у меня в душе, и тогда я видел между нами пропасть. Графиня оправдывала все мои опасения; ни разу не удалось мне подметить хотя бы слезинку у нее на глазах; в театре, во время самой трогательной сцены, она оставалась холодной и насмешливой. Всю тонкость своего ума она хранила для себя и никогда не догадывалась ни о чужой радости, ни о чужом горе. Словом, она играла мной. Радуясь, что я могу принести ей жертву, я почти унизился ради нее, отправившись к своему родственнику, герцогу де Наваррену, человеку эгоистическому, который стыдился моей бедности и, так как был очень виноват передо мною, ненавидел меня. Он принял меня с той холодной учтивостью, от которой и в словах и в движениях появляется нечто оскорбительное. Его беспокойный взгляд возбудил во мне чувство жалости: мне стало стыдно, что он так мелок в своем величии, что он так ничтожен среди своей роскоши. Он завел речь об убытках, понесенных им на трехпроцентном займе; тогда я заговорил о цели моего визита. Перемена в его обращении, которое из ледяного мало-помалу превратилось в сердечное, была мне отвратительна. И что же, мой друг? Он пошел к графине и уничтожил меня. Феодора нашла для него неведомые чары и обольщения; она пленила его и без моего участия устроила таинственное свое дело, о котором я так ничего и не узнал. Я послужил для нее только средством!.. Когда мой родственник бывал у нее, она, казалось, не замечала меня и принимала, пожалуй, еще с меньшим удовольствием, чем в тот день, когда я был ей представлен. Раз вечером она унизила меня перед герцогом одним из тех жестов, одним из тех взглядов, которые никакие слова не могли бы описать. Я вышел в слезах, я строил планы мщения, обдумывая самые ужасные виды насилия... Я часто ездил с ней в Итальянский театр; там, возле нее, весь отдавшись любви, я созерцал ее, предаваясь очарованию музыки, истощая душу двойным наслаждением -- любить и обретать в музыкальных фразах искусную передачу движений своего сердца. Моя страсть была в самом воздухе, вокруг нас, на сцене; она царила всюду, только не в сердце моего кумира. Я брал Феодору за руку и, всматриваясь в ее черты, в ее глаза, домогался того слияния чувств, той внезапной гармонии, которую пробуждает порою музыка, заставляя души вибрировать в унисон; но рука ее ничего не отвечала, и глаза не говорили ничего. Когда пламя сердца, исходящее от каждой моей черты, слишком сильно било ей в глаза, она дарила мне деланную улыбку, ту условную улыбку, которую воспроизводят все салонные портреты. Музыки она не слушала. Божественные страницы Россини, Чимарозы, Цингарелли не вызывали в ней никакого чувства, не будили никаких поэтических воспоминаний: душа ее была бесплодна. Феодора сама являлась зрелищем в зрелище. Ее лорнет все время странствовал по ложам; вечно испытывая беспокойство, хотя и спокойная с виду, она была жертвою моды: ее ложа, шляпа, карета, собственная ее особа были для нее всем. Часто можно встретить людей, по внешности колоссов, в бронзовом теле которых бьется сердце доброе и нежное; она же под хрупкой и изящной оболочкой таила бронзовое сердце. Немало покровов было сорвано с нее роковой моей наукой. Если хороший тон состоит в том, чтобы забывать о себе ради других, чтобы постоянно сохранять мягкость в голосе и движениях, чтобы нравиться собеседнику, пробуждая в нем уверенность в самом себе, -- то, несмотря на всю свою хитрость, Феодора не могла стереть с себя следы плебейского происхождения: самозабвение было у нее фальшью; ее манера держаться была не врожденной, но старательно выработанной; наконец, ее любезность отзывалась чем-то рабьим! И что же! Ее любимцы принимали сладкие ее слова за проявление доброты, претенциозные преувеличения -- за благородный энтузиазм. Один лишь я изучил ее гримасы, снял с ее внутреннего существа ту тонкую оболочку, которою довольствуется свет; меня уже не могли обмануть ее кривлянья: я знал все тайники ее кошачьей души. Когда какой-нибудь дурак говорил ей комплименты и превозносил ее, мне было за нее стыдно. И все-таки я любил ее! Я надеялся, что любовь поэта теплым веяньем своих крыл растопит этот лед. Если бы мне хоть однажды удалось раскрыть ее сердце для женской нежности, если бы я приобщил ее к возвышенной жертвенности любви, она стала бы для меня совершенством, ангелом. Я любил ее, любил как мужчина, как возлюбленный, как художник, -- меж тем, чтобы овладеть ею, нужно было не любить ее; надутый фат, холодный и расчетливый, быть может, покорил бы ее. Тщеславная, неискренняя, она, пожалуй, могла бы внимать голосу тщеславия, попасться в сети интригана; она подчинилась бы человеку холодному и сухому. Острою болью сжималось мое сердце, когда она наивно выказывала свой эгоизм. Я предвидел, что когда-нибудь она очутится в жизни одна со своею скорбью, не будет знать, к кому протянуть руку, не встретит дружеского взгляда, который утешил бы ее. Как-то вечером я осмелился нарисовать ей в ярких красках ее старость, одинокую, холодную и печальную. Картина возмездия, которым грозила ей сама природа за измену ее законам, вызвала у нее бессердечные слова.
-- Я всегда буду богатой, -- сказала она. -- Ну, а с золотом всегда найдешь вокруг себя чувства, необходимые для благополучия.
Я ушел, как громом пораженный логикой этой роскоши, этой женщины, этого света, порицая себя за свое дурацкое идолопоклонство. Я не любил Полину из-за ее бедности, ну, а разве богатая Феодора не имела права отвергнуть Рафаэля? Наша совесть -- непогрешимый судья, пока мы еще не убили ее.
"Феодора никого не любит и никого не отвергает, -- кричал во мне голос софиста, -- она свободна, а когда-то отдалась за золото. Русский граф, не то любовник, не то муж, обладал ею. Будут у нее еще искушения в жизни! Подожди". Ни праведница, ни грешница, она жила вдали от человечества, в своей сфере, то ли в аду, то ли в раю. Женская тайна, облаченная в атлас и кружева, играла в моем сердце всеми человеческими чувствами: гордостью, честолюбием, любовью, любопытством... По прихоти моды или из желания казаться оригинальным, которое преследует всех нас, многие тогда были охвачены манией хвалить один маленький театр на бульваре. Графиня выразила желание посмотреть на обсыпанного мукой актера, доставлявшего удовольствие иным неглупым людям, и я удостоился чести сопровождать ее на первое представление какого-то скверного фарса. Ложа стоила всего только пять франков, но у меня гроша -- и того, проклятого, не было. Мне оставалось еще написать полтома мемуаров, и я не смел молить о гонораре Фино, а Растиньяк, мой благодетель, был в отъезде. Денежные затруднения вечно отравляли мне жизнь. Как-то раз, когда мы под проливным дождем выходили из Итальянского театра, Феодора велела мне ехать домой в карете, и я никак не мог уклониться от ее показной заботливости; она ничего не желала слушать -- ни о моей любви к дождю, ни о том, что я собираюсь в игорный дом. Она не догадывалась о моем безденежье ни по моему замешательству, ни по моим вымученным шуткам. Глаза мои наливались кровью, но разве ей был понятен хоть один мой взгляд? Жизнь молодых людей подвержена поразительным случайностям. Пока я ехал, каждый оборот колеса рождал во мне новые мысли, они жгли мне сердце; я попробовал проломить доску в задней стенке кареты, чтобы выскользнуть на мостовую, но это оказалось невозможным, и на меня напал нервный хохот, сменившийся затем мрачным и тупым спокойствием человека, выставленного у позорного столба. Когда я добрался домой, при первых же словах, которые я пролепетал, Полина прервала меня:
-- Если у вас нет мелочи...
Ах, музыка Россини ничто в сравнении с этими словами! Но вернемся к театру Фюнамбюль. Чтобы иметь возможность сопровождать графиню, я решил заложить золотой ободок от портрета моей матери. Хотя ссудная касса неизменно рисовалась моему воображению в виде ворот, ведущих на каторгу, все же лучше было самому снести туда все, что имеешь, чем просить милостыню. Взгляд человека, у которого вы просите денег, причиняет такую боль! Взять у иного взаймы стоит нам чести, так же как иной отказ, исходящий из дружеских уст, лишает нас последних иллюзий. Полина работала, ее мать уже легла. Бросив беглый взгляд на кровать, полог которой был слегка приподнят, я решил, что госпожа Годэн крепко спит: в тени, на подушке, был отчетливо виден ее спокойный желтый профиль.
-- Вы расстроены? -- спросила Полина, кладя кисть прямо на раскрашиваемый веер.
-- Дитя мое, вы можете оказать мне большую услугу, -- отвечал я.
На ее лице появилось выражение такого счастья, что я вздрогнул.
"Уж не любит ли она меня? " -- мелькнуло у меня в голове.
-- Полина!.. -- снова заговорил я.
Я сел подле нее, чтобы лучше за ней наблюдать. Она поняла меня, -- таким испытующим был тон моего голоса; она опустила глаза; и я всматривался в нее, полагая, что могу читать в ее сердце, как в своем собственном, -- такие наивные и чистые были у нее глаза.
-- Вы любите меня? -- спросил я.
-- Любит -- не любит... -- засмеялась она.
Нет, она меня не любила. В ее шутливом тоне и очаровательном жесте сказывалась лишь признательность шаловливой молоденькой девушки. Я рассказал ей о своем безденежье, о затруднительных обстоятельствах и просил помочь мне.
-- Как? -- сказала она. -- Сами вы не хотите идти в ссудную кассу, а посылаете меня!"

[Альт]

Ladylike

Правильно ли я понял. То есть, Драйзер обязан публикациям исключительно доброй воле Политбюро ЦК КПСС? Что нигде в мире, кроме "совкового" СССР его не признали?

[Альт]

Вот ещё текст. Кого-то мне напоминает, но определить не могу. Начало случайно потёр.

"Он бросился на кровать и взял с умывальника прекрасное яблоко - он припас его на завтрак еще с вечера. Другого завтрака у него сейчас не было, и откусив большой кусок, он уверил себя, что это куда лучше, чем завтрак из грязного ночного кафе напротив, который он мог бы получить по милости своей стражи. Он чувствовал себя хорошо и уверенно; правда, он на полдня опаздывал в банк, где служил, но при своей сравнительно высокой должности, какую он занимал, ему простят это опоздание. Не привести ли в оправдание истинную причину? Он так и решил сделать. Если же ему не поверят, чему он нисколько не удивится, то он сможет сослаться на фрау или на тех стариков напротив - сейчас они, наверно, уже переходят к другому своему окошку. К. был удивлен, вернее, он удивлялся, становясь на точку зрения стражи: как это они прогнали его в другую комнату и оставили одного там, где он мог десятком способов покончить с собой? Однако он тут же подумал, уже со своей точки зрения: какая же причина могла бы его на это толкнуть? Неужели то, что рядом сидят двое и поедают его завтрак? Покончить с собой было бы настолько бессмысленно, что при всем желании он не мог бы совершить такой бессмысленный поступок. И если бы умственная ограниченность этих стражей не была столь очевидна, то можно было бы предположить, что и они пришли к такому же выводу и поэтому не видят никакой опасности в том, что оставили его одного. Пусть бы теперь посмотрели, если им угодно, как он подходит к стенному шкафчику, где спрятан отличный коньяк, опрокидывает первую рюмку взамен завтрака, а потом и вторую - для храбрости, на тот случай, если храбрость понадобится, что, впрочем, маловероятно."

[Альт]

"Вы бы ещё Хераскова для сравнения привели»

Сешат, привожу для сравнения только либо общеизвестных авторов, либо известных на этом форуме:)

Хераскова ни среди тех, ни среди этих не встречал.

[Сешат]

Сешат, то есть классики со временем могут выпасть из обоймы?

Альт, вы действиетельно не понимаете или склонны передергивать?

Херасков, Сумароков и Ломоносов тяжелы для восприятия современного читателя, но они уже в обойме, потому что в своё в время сказали немало. Шекспир переводится на современный английский, потому что английский Шекспира не очень понятен современному англичанину - но остаётся драматургом на все времена.

Язык развивается, стилистика устаревает. И что? Повод писать здесь и сейчас неразборчивые тексты, обосновывая это тем, что "шекспир в оригинале ещё непонятней"?

Стилистика произведения рассматривается в том числе и в контексте эпохи.

А вообще, Альт, вы бы определилисьс целью выкладывания всяких кусков. А то на бессмысленные посты сложно давать осмысленные комментарии.

[Альт]

Вот ещё один из «плохих» стилистов. Этому точно (не раз встречал подобные высказывания) переводчики помогали. Век 20-й.

«А все вместе - мои мысли, и чтение, и любовь - привело вот к чему: я намерен заделаться литературным поденщиком. Я оставлю пока что шедевры и займусь шутками, злободневными газетными заметками, сенсационными сообщениями, стихотворными фельетонами, юмористическими стишками - всей этой чепухой, на которую, видно, самый большой спрос. Кроме того, существуют специальные агентства, они снабжают газеты материалами и рассказами и всякой мелочью для воскресных приложений. Я могу наловчиться и поставлять им то, что им требуется, и зарабатывать на этом не меньше хорошего жалованья. Иные литераторы, такие, знаешь, свободные художники получают четыреста долларов в месяц, если не пятьсот. Я вовсе не жажду уподобиться этой братии, но я буду зарабатывать вполне достаточно и у меня будет еще вдоволь времени для себя, а ни на какой службе это было бы невозможно. Конечно, у меня будет время для занятий и для настоящей работы. В промежутках между ремесленными поделками я буду пробовать себя в серьезной литературе, буду заниматься, и готовиться к серьезному литературному труду. Мне и самому удивительно, какой я уже прошел путь! Поначалу, когда я пробовал писать, мне писать было не о чем, разве что о каких-то пустячных случаях из моей жизни, и я не умел их толком понять и оценить. Ведь мыслей у меня не было... В самом деле не было. Слов для мыслей и то не было. Пережил я немало, но все это оставалось множеством лишенных смысла картинок. А потом я стал набираться знаний и новых для меня слов, и пережитое оказалось уже не просто множеством картин. Все по-прежнему было ярко и зримо, но я еще и научился понимать то, что вижу. Вот тогда я и начал писать по-настоящему, "Приключение", "Радость", "Выпивка", "Вино жизни", "Толчея", любовный цикл и "Голоса моря" - это настоящее. Я напишу и еще такое и лучше, но писать буду в свободное время. Теперь я больше, не витаю в облаках. Сперва поденщина и заработок, а уж потом шедевры. Я написал вчера вечером полдюжины шуточек для юмористических еженедельников, просто чтобы показать тебе, а когда собрался спать, мне вдруг вздумалось на пробу написать триолет, тоже шуточный, и за час я их сочинил четыре. Оплачивают их, должно быть, по доллару за штуку. Четыре доллара за то, что пришло в голову перед сном.
Этому, конечно, грош цена, работенка скучная и дрянная, но не скучней и не дрянней, чем корпеть над бухгалтерскими книгами за шестьдесят долларов в месяц - до самой смерти складывать колонки бессмысленных цифр. И потом, эта писанина все же как-то связана с литературой и оставляет мне время писать настоящее.
- Но что пользы писать настоящее, эти твои шедевры? - требовательно спросила Рут. - Ты ведь не можешь их продать.
- Ну нет, могу, - начал Март, но Рут его перебила:
- Вот ты назвал все эти вещи, ты считаешь их хорошими, но ведь ни одну не напечатали. Нельзя нам пожениться и жить на шедевры, которые не продаются.
- Тогда мы поженимся и станем жить на триолеты, они-то будут продаваться, - храбро заверил он, обнял любимую и притянул к себе, однако Рут осталась холодна.
- Вот послушай, - с напускной веселостью продолжал Март. - Не искусство, зато доллар.
Отлучился я кстати,
А ко мне между тем
Заявился приятель,
Думал денег занять он -
И напрасно совсем:
Он явился некстати
И отбыл ни с чем.
Веселенький ритм этих стишков никак не вязался с унынием, которое проступило на лице Марта, когда он кончил. Вызвать улыбку у Рут ему не удалось. Она смотрела на него серьезно, с тревогой.
- Может быть, это и доллар, - сказала она, - но это доллар шута, плата клоуну в цирке. Неужели ты не понимаешь, Март, для тебя это унизительно. Я хочу, чтобы человек, которого я люблю и уважаю, занимался чем-то более достойным и утонченным, чем сочинение шуточек и жалких виршей.
- Ты хочешь, чтобы он походил... допустим, на мистера Батлера? - подсказал Мартин.
- Я знаю, что ты не любишь мистера Батлера...
- Мистер Батлер человек как человек, - прервал Март. - Мне только не нравится, что у него несварение желудка. Но хоть убей, не вижу разницы, сочинять ли шуточки и забавные стишки, или печатать на машинке, писать под диктовку и вести конторские книги. Все это средства, не цель. По-твоему, я должен начать со счетовода, чтобы потом стать преуспевающим адвокатом или коммерсантом. Я же хочу начать с литературной поденщины, а затем стать настоящим писателем. Но было бы вежливей, если бы вы ничего подобного мне не сказали.
- Какая же?
- Так ведь твои хорошие работы, те, которые ты сам считаешь хорошими, ты не можешь продать. Ты пытался, сам знаешь, но редакторы их не покупают.
- Рут, милая, дай мне время, - взмолился он. - Ремесленная работа - это же ненадолго, я не отношусь к ней серьезно. Дай мне два года. За это время я добьюсь успеха, и редакторы будут рады купить мои настоящие работы. Я знаю, что говорю, я верю в себя. Я знаю, на что способен, знаю теперь и что такое литература, знаю, какую труху поставляют изо дня в день бездарные щелкоперы, - и знаю, что через два года выйду на прямую дорогу к успеху. А дельцом мне не стать, коммерсант из меня никакой. Не по душе мне это. По-моему, все это - скучное, тупое, мелочное торгашество, путаница и обман. Да что говорить, не гожусь я для этого. Дальше конторщика я не продвинусь, а конторщик получает гроши, какое тогда у нас с тобой может быть счастье? Я хочу, чтобы у тебя было все самое лучшее на свете, и откажусь от этого только во имя чего-то, что будет еще лучше. И я непременно добьюсь этого, добьюсь всего самого лучшего. Рядом с доходом преуспевающего писателя деньги мистера Батлера - просто мелочь. Нашумевшая книга приносит от пятидесяти до ста тысяч долларов, - иногда больше, иногда меньше, но, как правило, примерно столько.
Рут молчала, она была явно разочарована.
- Ну как? - спросил Март.
- Я надеялась и рассчитывала на другое. Я думала и продолжаю думать, что тебе лучше всего изучить стенографию - на машинке ты печатать умеешь - и пойти служить в контору к папе. Ты очень способный, и я уверена, из тебя выйдет превосходный адвокат.»

[Сешат]

Хераскова ни среди тех, ни среди этих не встречал.

Ну да, в школьную программу не входит, а "университетов не кончали".

[Сешат]

Альт, вы постите бессмысленные посты, к которым изредка добавляете что-то типа "ещё один плохой стилист" - непонятно откуда взятое.

Альт, пожалуйста, возьмите пару учебников по истории литературы, пару - по развитию языка, и, может, вам что-нибудь станей понятней.