"Старая тетрадь" Что-то вроде пролога

[Татьяна Ка.]

Так сказать, неприязнь передается из экипажа в экипаж? Вроде и время другое, а "традиции" живут...

[Oleg]

Я бы сказал от поколения к поколению флотских. Традиции, "традиции", привычки, предрассудки, приметы, неписанные правила и законы, трудно встретить ещё где-либо более консервативное профессиональное сообщество.
"Белое солнце пустыни" перед полётом в космос - это цветочки. А на флоте в старину за свист на палубе - могли и килевать.Протягивали провинившегося на канате под килем судна(поперёк). Выживет - Бог простил, нет - виноват был.

[Татьяна Ка.]

Жуть!

[Upolex]

Вброшу начало следующей главы. Она спокойной будет.
Прошу подсказать, исправить

Начало главы, и правда, спокойное.
Не скажу, что читаю все от корки до корки каждое слово. Но вот впечатление, что идет-идет корабль, караван кораблей, происходят определенные события, обстановка типа нагнетается: то продукты заканчиваются, то льдина в борт, то шторм, то дизель заглох, т.е конфликты и трудности. Но раз за разом все заканчивается благополучно. И на самом деле это хорошо, просто отлично! Понимаю это. И не дай бог, если будет по-другому, ведь это, Олег, твои воспоминания, твои друзья.
Но это действительно совсем другой жанр - мемуары, в которых вряд ли будет художественный вымысел, чрезмерные конфликты и кризисы.
И наверняка есть читатели, которым читать интересно. И по-другому быть не может: ведь в романе такие штрихи, детали, обстановка, описания природы, такое вряд ли где можно прочесть - все живое и достоверное. И я читаю тоже и узнаю много нового.
Текст не является "классическим" романом и по структуре тоже. Я бы сказал: на любителя, по настроению.
Вот и я читаю по настроению.
А с чего начал?.. Поход может еще долго продлится в таком неторопливом темпе, с благополучным выходом из любых ситуаций.
Извини, но не хватает мне драмы, не хватает вот этого нагнетания ситуации, назревающего конфликта, и далее взрыва и кульминации. Все рОвно. И будет ровно.
И в таком ритме не уверен, что в следующей, не следующей главе, в последней, будет такое, что корабль причалит к берегу, и капитан скажет: "Все, мы на месте. Поход окончен". Это для меня будет полным разочарованием. Пришло, ИМХО, время драм и страстей!

[Oleg]

:? Пришло, ИМХО, время драм и страстей!

Оно никогда и не уходило(если не брать в голову издательско-финансовую составляющую). Да и каждому "овощу" свой срок на грядке(издательской).

Текст не является "классическим" романом и по структуре тоже. Я бы сказал: на любителя, по настроению.

Всё правильно, именно это я и говорил изначально. Не только ты, но и многие миллионы людей не имеют представления, как речные суда попадали на Дальний восток, в Якутию, из Румынии и Австрии. Теперь ты будешь знать. Не издадут - да и хрен с ними. Зато я могу точно сказать, что по крайней мере ещё сто человек будет знать, как это было.
В тех романах, что вышли, тоже был мизер авторской фантазии - нашли же они своё место. Да я как-то и не очень этим голову забиваю.

[Татьяна Ка.]

но и многие миллионы людей не имеют представления, как речные суда попадали на Дальний восток, в Якутию, из Румынии и Австрии. Теперь ты будешь знать.

+1 Мне, например, интересно читать именно потому, что я ничего об этой профессии не знаю. И людей не знаю, чем живут, чем дышат, о чем думают, бросая семьи так надолго, видя много месяцев один и тот же пойзаж вокруг и одни и те же физиономии рядом.
Юркин, нет в тебе романтической жилки... Холод, льды, белые мишки, северное сияние... Царство Снежной Королевы!

[Upolex]

Юркин, нет в тебе романтической жилки... Холод, льды, белые мишки, северное сияние... Царство Снежной Королевы!

Тань, во мне романтики - хоть отбавляй, но вот, к сожалению, не задействована сейчас она. В студенчестве, позже в походах всегда. В отпуск - да мы и не представляли, как можно пузо на юге на пляже целый день греть. Это сейчас все какие-то дела, хлопоты появляются и отпуск превращается не в отдых, а в латание дыр, ремонты, стройку - грустно это, но необходимо. И год от года думаешь, что сейчас-то точно все закончу и на следующий отпуск уж точно тогда... романтика, путешествия и приключения. Ну когда-то так точно будет - такие вот надежды.

[Татьяна Ка.]

Юркин, так я же фигурально выражаясь! О том, что в душе человека всегда живет романтика, особенно к тому, что сильнее его самого.

[Upolex]

Юркин, так я же фигурально выражаясь! О том, что в душе человека всегда живет романтика, особенно к тому, что сильнее его самого.

Ну-у, Тань, напомнила, и-и нормально. Вспомнил чуть прошлое - и хорошо.

[Oleg]

Недавно получил вот такую рецензию на свой текст.

Рецензия на «Старая тетрадь Перегон глава 6»

Почитал,получил большое удовольствие.Нравятся Ваши произведения.В Ленотряде ЭСМП отработал с 76 по 89 год.Азарха сразу узнал.Возможно и с Вами сидели в "Соломбале"или в Двинских Зорях.Удачи Вам !!!Спасибо.
Виктор Прохоров

Не скрою - очень приятно. Узнал человек капитана. Значит, я не соврал, сумел набросать его портрет, передать характер. Вот такие комментарии и подталкивают писать дальше.

[yanesik]

Симпатично нaписано. Начинает заатягивать, когдая читаешь. Я уже не помню, в записной книге с места последнего рабочего должна стоять запись? Если нет,то значит книжка выкрадена? Заметил несколько неудачно составленых предложений. В общем- вполне съедобно, а когда колоться будет хозяин книги? Почему так низко пал? Даже намека нет. Может стоит намекнуть как-то?

[Oleg]

Я уже не помню, в записной книге с места последнего рабочего должна стоять запись? Если нет,то значит книжка выкрадена? Заметил несколько неудачно составленых предложений. В общем- вполне съедобно, а когда колоться будет хозяин книги? Почему так низко пал? Даже намека нет. Может стоит намекнуть как-то?

Это вы о чём? Будем считать, что я непонятливый.

Я уже не помню, в записной книге с места последнего рабочего должна стоять запись? Если нет,то значит книжка выкрадена?

Особенно вот в этом месте.
Вы знаете, я обычно, не сходу посылаю читателя по всем хорошо известному адресу(даже ещё и не доводилось), изначально пытаюсь понять - стоит ли? И только потом... Если уж вы зашли в мою тему - учтите это.

[yanesik]

Oleg
Вы напрасно так реагируете. Я уже 26 лет живу без трудовых книжек, забыл, напомните, может сейчас у вас все по другому? Простите ньюйоркцу. Я же в англоязычной среде. Волчий билет, если мне не изменяет память, - это запись в трудовой книжке отрицательная с последнего места работы, уволен мол по поводу кражи или драки или судимости и т д.

Если задел нервную струну в вашей жизни, извините. Но вот вы ведь выкладываете нечто подобное мемуарам, историческому очерку своей жизни; я не набиваюсь в друзья ,мне приятно общаться с интересным человеком, который видел и прошел то, что мне незнакомо. Я хотел бы познакомится с вами поближе. Откуда у вас такое заранее предвзятое мнение обо мне? Вы же не в курсе дела, почему у меня были конфликты с людьми на разных форумах. Цепочка тянется к одним и тем же людям.

[Oleg]

Волчий билет, если мне не изменяет память, - это запись в трудовой книжке отрицательная с последнего места работы, уволен мол по поводу кражи или драки или судимости и т д.

Вы забываете о другом обязательном документе. Служебной характеристике с последнего места работы. Если нет повода нагадить в трудовой книжке,то уж в характеристике можно оторваться сполна. Одна фраза: "... неправильно понимает линию партии и правительства...) могла перечеркнуть всю жизнь. Именно об характеристике я и писал.
А ваши вопросы можно было понять иначе.

Откуда у вас такое заранее предвзятое мнение обо мне? Вы же не в курсе дела, почему у меня были конфликты с людьми на разных форумах.

Я в курсе, был свидетелем одного из конфликтов(просто был тогда под другим ником). Почему и счёл нужным сразу предупредить вас - этот форум иного порядка. Здесь из пустого в порожнее не переливают, а тем более "душистое". Когда люди умеют существовать в одном сообществе(пусть даже и в виртуальном) не создавая проблем другим, у меня никогда не существует предвзятости к ним.
Более развивать эту тему я не собираюсь. Читайте, пишите - будьте как все здесь. Если это вас устроит.

[yanesik]

Не уверен,что нужно такое описание рядом с номером главы:
Глава 3 «Поднимите мне веки», а лучше бы не поднимали.

По двум причинам.
1.Оно смотрится косо.
2.Если вы уж так хотите приоткрыть "жалюзи" содержания главы, то делайте это в соответствии с ее содержанием. Ожидаемый иронический юмор не случается.

[Oleg]

Обращайте внимание на дату выкладки текста. За это время текст вычитывался и правился. В том числе и это. Правлю только у себя и выборочно - с чем соглашаюсь. Фактически, здесь черновик.

[Oleg]

Давненько ничего не добавлял из этого романа. Странно как-то с ним у меня получается. Взбрендило мне переписать пролог, а сокращённый(старый) пролог перенёсти с добавками в эпилог. Затем написал финальную главу. Никогда со мной такого не было. Теперь в теле текста зияет прореха на две-три главы и надо её заполнять не сбиваясь с заданного ритма.
Ладно, продолжим.

А вечером были посиделки в курилке, где нам с Лёхой пришлось рассказывать, как мы докатились до такой жизни, что оказались в перегонщиках.
Если с Лёхой – в недавнем прошлом водолазом-глубоководником было всё более-менее понятно, то со мной, работником «Аэрофлота» - не очень.
Появившись на свет в Керчи Лёшка, как и большинство мальчишек из приморских городов, летнюю часть детства провёл в сатиновых трусах на пляжах и волнорезах, загорая летом, на зависть «сдыхам» до шоколадного цвета. В ластах и маске он обследовал всё морское дно не только на своих пляжах, но и в пригороде. И как говорится, знал в лицо всех местных бычков и крабов. Ближе к окончанию средней школы в городском ДОСААФе окончил с отличием курсы аквалангистов. А призыв на Черноморский флот после школы воспринял как подарок судьбы, связав себя с морем накрепко. В Севастополе попал в школу водолазов-глубоководников. За три года службы участвовал в судоподъёмах на Чёрном море, несколько месяцев провёл в командировке в Египте, участвуя в разминировании Суэцкого канала. Вернулся после службы домой в Керчь с орденом Красной звезды на форменке.
Покуролесил недельку с дружками в городе и пошёл устраиваться на работу.
В порту родного города его встретили с распростёртыми объятиями. Опять было много интересной, трудной, и очень хорошо оплачиваемой работы. А потом в жизни Лёхи случился курортный роман, переросший в страстную любовь на всю жизнь.
Закруживший его вихрь страстей вынес водолаза в обнимку с питерской студенткой к ступеням городского Загса. Затем встал вопрос – где им жить? В керченском домике с пристройкой, кроме родителей и бабки, жил ещё старший брат Лёшки с беременной женой.
И пришлось Лёхе менять берег тёплого моря на берега невские - подался он в примаки, на жилплощадь родителей жены. Работал в Балтийском морском пароходстве, со временем стал одним из лучших водолазов в Ленинграде.
Первой у них родилась дочка. Через пару лет с помощью родителей жены, построили кооператив, а въезжали в свою квартиру, уже держа на руках и сына. Всё было хорошо, а должно было быть ещё лучше – послало пароходство двух водолазов на переучивание в Финляндию, аж на шесть месяцев. Одним из них – и был Лёха.
Они тогда прикинули с женой, что если не тратить валютные чеки на всякие мелочи, то если уж не на «Волгу», то на «Жигули» последней модели, Лёшка точно заработает за эту командировку. Козырная масть сама шла водолазу в руки. Но в жизни, как и в картах, так не бывает постоянно. Всему приходит конец, в том числе, и удаче.
От учебного центра в Финляндии Лёшка был в восторге. Ещё в Ленинграде, пока оформлялись документы на выезд, он обложился учебниками и разговорниками английского языка. Учил, запоминал выражения, даже зубрил, и теперь в учебном центре, чувствовал себя намного лучше, чем его напарник из Питера. Дотошно вникал во все особенности новейшего оборудования, технологий и особенно в новые приёмы работы под водой.
Одним из преподавателей теории и практики подводных работ был опытнейший водолаз из Норвегии – фанат своей профессии. Он, безошибочно определив в русском парне такого же одержимого, и стал уделять Лёшке особое внимание. Они подолгу оставались после занятий в классе, что-то чертили на доске, проигрывали всевозможные ситуации, которые могли возникнуть под водой. Гуляли по городу, или сидели за кружкой пива в баре, и всё время разговор шёл о работе. Им было интересно вдвоём, они не уставали друг от друга. Так прошли пять месяцев учёбы.
Как-то утром Лёшку пригласили в дирекцию школы и вручили письмо из Ленинграда. В письме говорилось, что он срочно должен прибыть в пароходство для выполнения каких-то архиважных работ.
Прощаясь с учеником, норвежец-преподаватель успокоил Алексея, сказав, что он получил знаний в теории и практике намного больше, чем предполагалось дать ему за шесть месяцев учёбы. И прощаясь, вручил свою визитку со словами:
- Если возникнут вопросы по работе, звони, спрашивай, всегда с удовольствием помогу тебе.
- Позвоню обязательно, вот только бы английский не забыть без практики, - ответил Лёшка, прощаясь с преподавателем.
Прилетев в Ленинград, он объявился дома без звонка, устроил семье сюрприз. Радости дочери небыло конца, а вот в глазах жены нет-нет да проскальзывал немой вопрос и тревога, но расспрашивать мужа с порога она не стала. И уже глубокой ночью в постели, выслушав его рассказ, прижимаясь к нему и засыпая, тихо прошептала:
- Ох, Лёш, не нравится мне это…тревожно как-то на душе.
- Спи, всё будет нормально, - и осторожно погладил жену по щеке.
Она уснула, тихо посапывая у него на плече, а ему не спалось. Тревога жены невольно передалась и ему. Лежал и прокручивал в памяти всё, что произошло за последние месяцы.
Утром завтракали почти молча, только перекинулись парой ничего не значащих фраз. Он оделся и, сунув письмо из пароходства в карман, шагнул было к двери, но в последний момент обернулся. Жена стояла с приподнятой правой рукой, три пальца собраны в щепоть. Видно собиралась перекрестить его в спину. Шагнул к ней, привлёк к себе, прижал и, боясь заглядывать ей в глаза, где чёрным пламенем полыхала тревога, поцеловал в пушистые завитки волос спадавших на шею, а не как всегда - в губы.
Сейчас он смутно помнил, как ехал, а потом шёл по коридорам пароходства, изредка кивая знакомым морякам. Вошёл в приёмную начальника отдела кадров, чья подпись стояла в письме. Секретарша опередила его и, не вставая из-за стола, сухо бросила, кивнув на дверь кабинета:
- Проходи, он свободен, ждёт тебя.
Такое начало не предвещало ничего хорошего. Доставая письмо из кармана, Лёха заметил, как предательски подрагивают пальцы. Сжав их в кулак, костяшками стукнул в притолоку двери и, не дожидаясь ответа, вошёл в кабинет.
Оторвав взгляд от бумаг на столе, пожилой, тучный мужчина снял очки и положил их на стол. Встал и, обходя стол буркнул:
- Прибыл – это хорошо.
Не обращая внимания на бумагу в Лёхиной руке, повторил, подходя к нему:
- Хорошо, пошли.
Развернул его лицом к выходу из кабинета и даже положил руку ему на спину, как бы слегка подталкивая парня. Они вышли в приёмную, затем в коридор. Прошли мимо нескольких дверей и остановились перед одной – без вывески. Кадровик постучал и, услышав ответ, открыл. Пропустил Лёху вперед себя. Вошли.
Обычный кабинет. За столом сидел сухопарый мужчина с ёжиком коротких волос на голове. Белая рубашка, рукава расстёгнуты и закатаны, узел галстука слегка ослаблен, серый пиджак от костюма накинут на спинку стула. Следом за кадровиком Лёшка поздоровался. Окинув их внимательным взглядом, мужчина за столом кивнул в ответ.
Начальник, стоя у Лёшки за спиной, представил его и более тихо спросил:
- Я могу идти?
- Да, конечно, спасибо.
И уже обращаясь к Лёшке, человек за столом предложил:
- Проходите, садитесь молодой человек, - и указал рукой на два стула, стоявшие у стола.
Пока Лёха делал эти два-три шага к стулу, все сомнения рассеялись окончательно, он чётко понял, у кого оказался «в гостях». В голове заметались мысли: «Чего ради, зачем, почему?»
Слегка хлопнула плотно прикрываемая дверь. Лёха перевёл взгляд на человека за столом и слегка опешил. Лучезарная, просто дружеская улыбка сияла на лице особиста. Слегка подавшись корпусом в сторону посетителя, хозяин кабинета заговорил с ним дружелюбным, почти весёлым тоном:
- Ну, рассказывай, рассказывай, как там наши соседи поживают? Не плохо, черти под нашим боком устроились. Эх, давненько я у них не был. А какое пивко у них! Когда мы научимся варить у себя такое?!
И глаза у мужика такие весёлые, почти добрые.
- Как учёба, научили чему-нибудь новенькому, или мы и так всё знаем и умеем? Рассказывай, рассказывай, как съездил.
Напор в голосе особиста усилился, а вот весёлость куда-то пропала, растаяла весёлость. И глазки-буравчики в прищуре стали жёсткими и не очень дружелюбными.
«И откуда вы такие только берётесь – хамелеоны», - промелькнула мысль в Лёшкиной голове. Стараясь не смотреть на человека за столом, начал как можно спокойнее рассказывать. Особист слушал внимательно, не перебивал, не пытался сбить Лёху с рассказа вопросом, только пригнувшись, выдвинул ящик стола, достал и положил на стол перед собой тоненькую папку. Лёха и бровью не повёл. Понимая, что рассказ приближается к финишу, особист заглянул в папочку и всё же перебил Лёху вопросом:
- Теорию и практику подводных работ у вас кто вёл?
Слегка запнувшись, Лёха назвал фамилию норвежца.
- Почему о нём ничего не рассказываешь? – Ты же с ним столько времени проводил за разговорами, пиво по кабакам пил с ним. – Какую зарплату он тебе в Норвегии обещал? - Что, мало здесь зарабатываешь, за бугор потянуло? А ещё орденоносец, звезду имеешь.
Желваки вздулись на Лёхиных скулах, он еле сдержался, чтобы не нахамить этому… Осевшим враз голосом тихо ответил:
- Он водолаз-профессионал высочайшего класса и подобной хренью не занимается.
Всё же вылетело это словечко из Лёхи, не удержался.
- Хренью говоришь, - глазки мужчины превратились в щелочки, а гуды сжались в тонкую слегка искривлённую нить.
Перелистнув листок настольного календаря, и глянув в него, он перегнулся через стол, ткнул пальцем в сторону письма, которое Лёха продолжал держать в руке, процедил сквозь ниточку губ:
- Отдашь это в кадрах инспектору Волкову, твоим оформлением он будет заниматься.
И уже совсем другим тоном, надменным с нотками пренебрежения закончил аудиенцию:
- Всё с тобой. Свободен!
Лёха встал и, не попрощавшись, на деревянных ногах пошёл к выходу. Уже закрывал дверь, когда из кабинета до него донеслось:
- Хренью говоришь! Ты у меня её похлебаешь ещё досыта…
Кадровик Волков оказался пожилым мужчиной. Вполне возможно, пенсионер - одиночка, предпочитающий любую работу лишь бы не мыкаться одному в опустевшей однажды квартире.
Почти не читая он сунул Лёхино письмо в папку и, взяв из стопки чистый лист бумаги, двинул его по столу в сторону парня. Из стакана с карандашами и ручками, выбрал одну и положил на лист со словами:
- Пиши парень заявление о переводе тебя на портовый буксир на должность матроса. Там у них загулял один крепко, вышибли его за прогулы, вот и освободилось местечко для тебя.
Аж в глазах потемнело у Лёхи. Сжал кулаки, булькнув горлом, прохрипел, вытягивая шею как гусак:
- Вы что, совсем охренели! Я водолаз-глубоководник высшей категории, а вы меня в матросы. Да шли бы вы… я лучше… заявление на увольнение напишу.
- Не кипятись парень, не выйдет у тебя с заявлением по собственному желанию. Спасибо скажи начальнику нашему, что уговорил он комитетчика, чтобы не вышибать тебя по статье.
И оглянувшись по сторонам, не слышит ли кто из сотрудников, тихо добавил:
- Перекантуешься пару-тройку лет в матросах, а там, глядишь, всё и позабудется, или этого, - кадровик кивнул в сторону коридора, - переведут от нас. Вот тогда и вернёшься к своей профессии, а будешь ерепениться, уволят тебя по статье – по потере доверия. Оно тебе надо? С такой меткой в трудовой книжке, тебе даже метлу не доверят. Пиши, давай, не дури. Кто знает, что за эти годы может случиться, а у тебя семья, дети. Пиши.
Вот так Лёха и стал матросом.
От душившей его злобы на стукача-напарника по финской эпопее, он тихо стонал и скрипел зубами. «Вот ведь сволочь, мразь! Ясно, что ты на крючке у комитетчиков, ну так и напиши для отчёта, что я бухал, пропускал занятия. Так нет - ему отличиться надо! Ни слова правды. Подожди урод, попадёшься ты мне, за всё спрошу с тебя! Всю жизнь мне испоганил – тварь!»
И опять скрипнул зубами, ткнувшись, горячим лбом в прохладное стекло трамвайного вагона. Старушка, сидевшая перед ним, обернулась, посмотрела на Лёху, сидевшего с полузакрытыми глазами, спросила участливо:
- Что с вами молодой человек? Сердце? У меня таблеточка есть, могу дать.
- Всё нормально мать. Пройдёт, всё перемелется – мука будет.
И постарался улыбнуться старушке.
Она отвернулась и приняла прежнюю позу, тихо шепча:
- О господи, куда всё катится? Совсем молодой, с виду крепкий, а уже сердечник.
Выйдя на своей остановке, Лёха достал из кармана деньги, пересчитал и направился к гастроному.
В этот вечер он впервые в жизни напился на детской площадке с мужиками из своего дома, до невменяемости. Ещё пару раз он посылал «гонцов» в магазин за водкой, пока соседка не увидела его в таком состоянии и не позвонила в дверь его квартиры. Как жена волокла его до дома и до кровати, как он рухнул поперёк, и как она раздевала его, он не помнил.

[Oleg]

Глава разрастается и название надо менять - не соответствует тексту. Сдвину в следующую.
Читаем и молчим? Ну и ладно. С шапкой по кругу ходить не буду.

Лёшка начал работать матросом на портовом буксире. Один за другим пошли чередой месяцы. Специальной встречи со стукачом он не искал, хотя знал и хорошо помнил его домашний адрес. Просто была какая-то уверенность, что их дорожки однажды пересекутся, даже в таком огромном городе как Ленинград. Злость и обида потихоньку затухала и вспыхивала с новой силой только у окошка кассира, когда он получал на руки заработанные деньги. Вот тогда опять всё накатывало до темноты в глазах.
Обычно после получки ребята сбрасывались и отмечали получение денег выпивкой. Под любыми предлогами Лёха избегал участвовать в этом и денег в общий котёл не давал. Такое не принято у моряков, да и не только у них. На парня начали коситься и сторониться его.
А он просто не мог позволить себе оторвать даже рубль, от этих денег, ему было стыдно нести в дом пятьдесят рублей аванса, и восемьдесят-девяносто в получку. Это было как минимум в три раза меньше, чем то, что он приносил жене совсем ещё недавно. Лёха знал и понимал, что такие деньги получает большинство людей в стране и как-то на них живут. Умом понимал, а примерить на себя – не мог, не получалось.
На столе в их доме чаще стали появляться макароны и блины, а мясо реже. Появление тёщи или тестя заканчивалось обычно их шушуканьем с дочкой на кухне или в прихожей уже перед уходом, где родители совали ей в карман халата деньги. Всё это Лёху бесило, он темнел лицом, долго потом курил на балконе, туша окурки дешёвой «Примы» в пепельнице, но молчал.
Нет, атмосфера в семье совершенно не изменилась, жена делала всё возможное и ни разу не упрекнула Лёшку в чём-либо. Только однажды в постели, осторожно завела разговор о том, что через годик дочке идти в школу, а младшего, ей пообещали взять в садик, но при условии, что она пойдёт работать к ним. И торопливо, горячо зашептала, убеждая его:
- Это так удобно, садик недалеко от дома, сынишка будет рядом и под присмотром, а с дочкой будет помогать мама. Будет приезжать к ним, пока они с Лёшкой на работе.
Умница - про лишнюю копеечку в дом, она даже ни обмолвилась.
Лёшка, молча ещё ближе придвинулся к жене, обнял её, привлекая к себе. Жена положила голову ему на грудь. Она очень любила засыпать именно так – прижавшись щекой к Лёшкиной груди. Его пальцы осторожно касались пушистых завитков волос, как бы перебирая их, нежно скользили по изгибу шеи. Через несколько минут жена уснула, улыбаясь чему-то во сне, а он, долго лежал на спине не шелохнувшись и не мог уснуть.
Через неделю, одно из дошкольных учреждений города Ленинграда пополнилось нянечкой с университетским дипломом в кармане. Правда, знали об этом, только она и заведующая детским садиком.
Конец августа в Питере это когда утренний свежий ветерок и вечерние более сильные порывы намекают вам, что в городе ещё лето, но осень уже где-то совсем рядом, просто она слегка заблудилась в парках Сестрорецка и Петродворца, но ещё день-два и…
Лёха шёл домой вдоль ограды парка.
Огромные клёны под порывами ветра солидно обмахивались ветками. Сочные резные листья дерева трепетали, шумели, переговариваясь, но в первый и последний полёт ещё совсем не собирались отправляться.
У ограды парка, ближе к углу стояла овощная палатка. Продавщица - дама хорошо за сорок в засаленном фартуке, с каким-то невообразимо рыжим причесоном на голове, стояла рядом с рабочим местом, подпирая его плечом. Скучающим взглядом бродила по лицам прохожих, изредка поднося к ярко накрашенным губам беломорину, затейливо смятую «сапожком». Когда Лёха остановился у её прилавка, перевела изучающий взгляд на него.
«На этом не наваришь, ишь, как в помидорах копается, видно, одна мелочь в карманах», - мысленно оценила она клиента и щелчком запустила докуренную папиросу в траву за ограду парка.
- Ну и чего ты их крутишь, жамкаешь? Это ж помидоры, а не ананасы, чего их разглядывать, - не удержалась, чтобы не нахамить торговка, обращаясь к парню.
Лёха посмотрел на неё, хмыкнул, положил помидорину на место и шагнул от прилавка. Поднял голову.
Прямо на него, по тротуару, задумавшись и глядя себе под ноги, шёл стукач. Лёшка сделал ему навстречу пару шагов и остановился.
Почувствовав, что кто-то стоит у него на пути, стукач поднял голову. Единственное, что он успел - это вытаращить глаза, то ли от страха, то ли от удивления и приоткрыть рот.
Лёха ударил сильно и резко под дых, выбивая из лёгких гада весь воздух. Сломавшись пополам, тот стал оседать. Второй удар был снизу вверх - в скулу, как бы распрямляя тело и бросая его спиной на асфальт. Один прыжок и Лёха опять рядом. Схватил за грудки, рывком поднял и прислонил к ограде парка. Рычал что-то нечленораздельное и бил, бил.
Он не слышал истошного визга продавщицы у палатки, не слышал и не понимал, что подбегают люди. Бил его не как боксёрский мешок в зале, а как пыльный матрас, стараясь выбить всю грязь, накопившуюся в этой душонке. Бил за ещё только первые полтора года испорченной жизни, бил за жену, которая вынуждена выносить и мыть горшки и полы в детском саду, бил за то, что она не может позволить себе новые сапожки к зиме, взамен старых почти разваливающихся. Бил за себя, вынужденного молча принимать помощь от её пожилых родителей.
Кто-то повис у Лёхи на плечах, его оттягивали, отрывали от сползающего по ограде на землю тела, а он рычал как зверь и тянул к нему руки. Его завалили на тротуар лицом вниз, заломили руки за спину. Затем рывком подняли и поставили на ноги, только тут он понял, что рядом милиция, что руки скованы наручниками, а вокруг толпа зевак. Не сопротивляясь, он сам забрался в «воронок» стоявший у обочины. Уже отъезжали, когда навстречу подвывая сиреной, промчалась «скорая».
Выслушав рассказ сержанта милицейского наряда, что привёз Лёху в районное отделение милиции, дежурный капитан бросил своему сержанту:
- Давай его в клетку, только браслеты пока не снимай, пусть очухается, охолонёт немного, потом снимем.
Звякнули ключи и решётчатая дверь «обезьянника». Лёха вошёл и сел на широкие нары, прислонившись спиной и затылком к прохладной бетонной стене. Закрыл глаза. В голове совершенная пустота, ни мыслей, ни эмоций. Сержант закрыл дверь и прошёл в дежурку к офицеру.
- Слушай, а ведь он совершенно тверёзый от него не пахнет, - удивлённо сказал, обращаясь к капитану.
- Ему же хуже, даже отмазки нет, - ответил дежурный, разглядывая Лёхин пропуск в морской порт.
Прошло около часа. Капитан вышел их дежурки и подошёл к клетке. Посмотрел на задержанного парня, просидевшего всё это время в одной позе с закрытыми глазами. Окликнул его:
- Эй, боксёр, спишь что ли?
- Да нет, думаю, - отозвался Лёха, открывая глаза и поворачивая голову в сторону офицера.
- Раньше надо было думать, давай руки.
Лёха подошёл и просунул кисти рук сквозь решётку. Пока капитан отстёгивал наручники, он попросил его:
- Слушай, капитан, будь человеком, позвони моей жене объясни ей коротенько, где я оказался. Она ведь сейчас дома с ума сходит. Сделай доброе дело, как мужика прошу.
- Что, неужели никогда не загуливал, не пропадал с мужиками? - Удивлённо глянув на парня, задал свой вопрос дежурный.
- Никогда, впервые со мной такое. Позвони, пожалуйста.
Отходя от решётки, капитан хмыкнул, пожал плечами. Протянул неуверенно:
- Как бы ни положено у нас... Оглянулся на Лёху, вошёл в дежурку и уже оттуда крикнул:
- Диктуй номер.
Лёха продиктовал и стоял, ухватившись за решётку, стараясь услышать, или по выражению лица капитана понять что-то. Разговаривал с женой капитан немного - пару минут. Улыбаясь, вернулся к «обезьяннику». На немой вопрос задержанного ответил:
- Всё как всегда, вначале ахи, охи, что жив, а потом плачь и причитания. Сейчас прискачет твоя. Ты хоть скажи, за что ты так отделал того мужика? Говорят, тебя еле оторвали от него.
Пришлось Лёшке коротко рассказать свою историю.
- Значит, за дело ты ему врезал, вот только по-дурному всё обстряпал, можно было и аккуратненько, без свидетелей, … а там иди, доказывай, - задумчиво прокомментировал дежурный.
- Да, сорвался, не выдержал, - подтвердил Лёха.
- Ещё бы, в такой ситуации мало кто себя контролирует, - согласился капитан и, увидев появившегося из недр отделения сержанта, спросил его:
- Там у нас, кажется, одиночка пустует?
- Есть такая, - подтвердил сержант.
- Вот и отведи его туда, а то сейчас его жена примчится и будет тут у нас спектакль с морем слёз и соплей.
- Товарищ капитан, да всё будет нормально, я только объясню ей всё, успокою, - попытался возразить и уговорить его Лёха.
- «Пой мне ласточка, пой», а то я первый день на службе и не знаю, как это бывает? Ты себе считай уже, срок намотал, так ты хочешь, чтобы и с меня звёздочку спороли? Вот и делай вам добро.
Звякнула открываемая дверь. Уже когда Лёха шёл с сержантом по коридору, капитан посоветовал ему:
- Ты лучше боженьке молись, чтобы твой клиент оклемался быстрее и пусть будет статья по хулиганке, но без отягчающих.
Уже поворачивая по коридору за угол, Лёха крикнул ему в ответ:
- Спасибо, капитан!
Придя в себя, ещё в больнице, стукач написал заявление. Под замком Лёшка просидел не менее недели. Водили его на допросы к следователю, писал объяснения, подписывал что-то. Дело потихоньку катилось к суду и сроку.
В тот день его вновь вывели из камеры и повели по коридорам, и оказался он в дежурке перед стеклом, за которым вновь сидел тот же капитан, что и принимал его.
- Ну, что орёл?! Повезло тебе, забрал заявление твой хмырь и отказался от претензий. Дело закрыли. Забирай документы, мелочь свою, расписывайся.
И пока Лёха подписывал бумагу, капитан добавил:
- Следующий раз умней будь, когда его встретишь. Вижу по тебе, что встретишь и опять не выдержишь. Я бы тоже не сдержался на твоём месте.
И забирая подписанную бумагу подмигнул парню и, кивнув на окно за свой спиной, добавил:
- Давай, лети, твоя стоит с самого утра, тебя дожидается.
Уже на бегу Лёха крикнул не оборачиваясь:
- Спасибо капитан за всё! Должник я твой.
Дверь за ним захлопнулась, и он уже не услышал, как улыбаясь, дежурный пробормотал:
- Все вы так говорите, когда вас припрёт, а как коснись чего…
Она видно торопилась, выскочила из дома в старых, но удобных босоножках, когда ещё не было дождика, но зонтик по привычке захватила. А он моросил, мелкий и нудный. Жена стояла под зонтиком, переступая с ноги на ногу, нос покраснел, под глазами залегли тёмные круги. У Лёхи аж сердце захолонуло, когда увидел её такой. А она, увидев его на крыльце, радостно, как девчонка взвизгнула, отбросила зонтик и помчалась по лужам навстречу ему. Так и замерли они, обнявшись посреди лужи.
Занавески на окне дежурки дрогнули и плотно сдвинулись.

[Павел]

- Как бы ни положено у нас... Оглянулся на Лёху, вошёл в дежурку и уже оттуда крикнул:

Прямая речь и слова автора не разделены.

[Oleg]

Прямая речь и слова автора не разделены

Спасибо, поправлю у себя.

[Oleg]

И окончание главы.

На этот раз Лёху с работы уволили, но так как его история не дошла до суда, уволили за прогулы, а в служебной характеристике расписали всё подробно. Забирать трудовую книжку надо было у того же инспектора кадров – Волкова. Кадровик сложил лист с характеристикой пополам текстом внутрь и, вложил его в трудовую. Двинул журнал учёта к Лёхе со словами:
- Расписывайся за получение.
Он расписался и протянул руку за документами, Волков не спешил их отдавать. Оторвал листок настольного календаря с карандашными записями, положил его на трудовую книжку и только тогда всё протянул Лёхе.
- Здесь адресок и телефон одной конторы, - сдвинув очки на лоб, внимательно посмотрел на парня и продолжил:
- Там кадрами заведует мой бывший капитан, очень толковый мужик, я созвонился с ним утром, он возьмёт тебя, им матросы всегда нужны.
Лёха молчал.
Очки кадровика вновь переместились на переносицу. Спросил боле жёстким тоном и с не скрываемой иронией:
- Не знаю, конечно, может быть, у тебя есть предложения на пассажирскую «Голубу линию»? Тогда другое дело. Или грузчиком пойдёшь в магазин ящики таскать и, потихоньку спиваться?
- А что это за контора, где с таким «прицепом» как у меня, берут, - с сомнением в голосе спросил Лёха.
- Таких «артистов» как ты, там половина. Работа конечно не сахар, ходят они там, где, как говорят: «Макар телят не пас». А если точнее, он их туда не довёл даже – вымерзли все по дороге. В Арктике контора работает. Платят хорошо и мужики настоящие рядом будут. Так что думай, посоветуйся с женой и завтра с утра можешь подъехать, только не тяни, они сейчас караван комплектуют, и скоро будут выходить.
Поблагодарив кадровика за нежданную помощь, Лёха вышел на ступени пароходства и только тут развернул лист с характеристикой. Выхватив взглядом в центре текста фразу - «велось следствие», зло выматерился и, порвав бумагу в мелкие клочки, бросил в урну.
Там, куда он завтра приедет, о нём и так уже знают достаточно.
Через неделю он был в Архангельске, ещё через пару дней вышел в свой первый перегон.
Сейчас у него этот - пятый.
Лёха закончил рассказ, а Санька, через небольшую паузу, прищурив один глаз, вроде как от сигаретного дыма, спросил:
- А к нам-то в экипаж, зачем так рвался, и на зимовку готов был добровольно остаться – неужели ещё раз своего «крестничка» встретил, после чего и решил спрятаться на зимовке?
- Не поверите, действительно встретил и в самый неподходящий момент, - Лёха затушил сигарету и продолжил рассказ.
- Получил я в конторе аванс, деньги на билет и собирался ещё пару денёчком дома побыть, а потом в Архангельск. Торопился домой и пошёл к метро дворами. А там, в одном месте есть скверик такой небольшой, я его уже почти проскочил, а тут он мне навстречу. И какого чёрта его туда занесло, живёт-то он не на Васильевском, а у метро Чёрная речка. Короче – опять нос к носу встретились.
- А в скверике никого, только девушка с детской коляской сидит на первой лавочке от входа в сквер. Далеко от нас.
- Вот честно, как на духу, - и Лёха махнув правой рукой перед собой, изобразил, что крестится, - бить я его не собирался. Вот кто его за язык тянул? Прихватил я его просто за грудки и на хорошем «литературном» начал крыть. А он глаза вытаращил от страха и бормочет:
- Я тогда не тебя пожалел, а твою жену, она ко мне дважды в больницу приходила, в ногах у меня валялась, просила, чтобы я заявление забрал. А на тебя я плевать хотел, тоже мне – лучший водолаз нашёлся.
Лёха замолчал, начал рыться в карманах телогрейки. Боцман протянул ему открытую пачку. Достал сигарету, прикурил и продолжил:
- Мне жена никогда об этом не говорила, да и я не расспрашивал её, хотелось поскорее забыть эти нары арестантские, а тут такое. Аж затрясло меня тогда. Держу за грудки гада и так потихоньку поворачиваю его, под удобную руку. Глаз скосил в сторону, смотрю, девушка с коляской из скверика уходит, и больше никого нет. Ну и врезал ему, всего-то один раз. Он брык, и зарылся в кусты. Вижу шевелится, бормочет, ну и ладно. Я и зашагал из скверика к метро.
- Пока ехал домой, прикинул, что могу успеть на последний рейс до Архангельска. Жене сказал, что начальство требует, чтобы вылетел не мешкая. Она поверила. Покормила меня, я быстро шмотки собрал, расцеловал всех и в аэропорт мотанулся.
- А билетов на рейс нет. Я к стойке регистрационной, а там крик-гам скандал, милиция уже появилась. Оказывается, двух хорошо поддатых мужичков от рейса отстраняют. Я к дежурной, подмигнул, пошептался, троячок ей в кармашек уронил, а она мне записочку в кассу выписала, что два места на рейсе освобождаются и даже места указала. Там служивый один у стойки топтался, не мог улететь, в часть уже опаздывал, я его под ручку и бегом к кассам.
- Летим уже, а я вспоминаю всё и мысль у меня в голове засела: «Это ж какой мразью надо быть, чтобы вот так, по своей инициативе, только из зависти, что я лучше его работу знаю и делаю, надо было «телегу» лживую на меня накатать. Жизнь испоганить. Ладно, мне, а жена и дети тут причём? И как такую сволоту земля носит?!»
И улыбнувшись, Лёха подвёл черту под своим рассказом:
- Звонил домой трижды за рейс, тихо всё дома. Да и ударил-то его всего разок, а кто у него за фингал под глазом, заяву примет? Свидетелей-то нет.
- Ага! – Оживился Санька. Значит, ты теперь на зимовку не рвёшься? Зимний подлёдный лов тебе резко разонравился, и любоваться ночным полярным сиянием вместе с волками, ты не хочешь, а рвёшься домой?!
- Нет, не хочу, - смеясь и мотая головой, ответил матрос и добавил утвердительно:
- Домой и только домой!
Настала моя очередь рассказывать свою историю появления на перегоне. В отличие от Лёхиной, она не изобиловала острыми коллизиями и бурными эмоциями. Постарался как можно короче и понятней рассказать ребятам, как довелось нам с бригадой «бодаться» в аэропорту «Пулково», с государственной системой за свои законно заработанные деньги. Пытались «бороться», хотя и понимали, что шансов практически нет. На то она и система, чтобы не допускать сбоев (в романе подробно не буду рассказывать, есть у меня один из ранних рассказов на эту тему и повторять всё здесь, не вижу смысла).
Выслушали ребята и, как всегда первым откликнулся Санька:
- Короче шеф, ты теперь понял, что мочиться против ветра очень вредно, самому можно обрызгаешься.
- Но и мочиться в штаны, тоже не стоит, ощущения потом уж больно неприятные, – пришлось ответить Саньке в его же духе.
- Сколько я подобных историй наслушался за годы работы в Арктике, со счёту можно сбиться, - сказал, поднимаясь на ноги боцман.
- И за эти годы тебе Саныч так и не довелось встретить чистых романтиков, которые когда-то ехали «за туманами и запахом тайги»? – Встрял опять Санька.
- Помолчи балабол, дай мысль закончить, - и продолжил:
- Если бы этой перегонной конторы не было, её надо было придумать. Ведь сколько есть мужиков, которые не могут долго жить на берегу – им надо в море. В нормальные моря их не пускают под всякими предлогами, а вот сюда, в Арктику – пожалуйста. Хоть какую-то отдушину оставили.
- Саныч, тебе эта мысля недавно в голову пришла, а кому-то намного раньше - ещё в тридцатые годы. И отдушину сделали и выгоду государство имеет немалую от таких как мы – не умеющих долго жить на берегу. Всё уже продумано и учтено боцман, – ответил Санька, направляясь к трапу.
- Да, пошли спать. Навкалывались сегодня, наговорились досыта, пора и по койкам. Похоже, шторм стихает, и завтра после обеда будем сниматься, - и Саныч тоже направился к трапу.
Действительно, удары волн о скалы уже не напоминали артиллерийские залпы, стали глуше и ветер не доносил водную пыль до нашей стоянки.

[Oleg]

Уф, вроде бы всё! Правил, исправлял, дописывал и переписывал. Вроде и финишный створ маячит. Буду потихотьку выкладывать, вперемешку с "На нашей улице в три дома", так мне легче. Устаю от чего-то одного. Кто читал, следил за текстом, надеюсь, не очень всё подзабылось.

Глава 19. От перемены мест слагаемых сумма «удовольствий» не меняется.
Начальство с каравана торопило нас.
Снялись с якорей и рано утром, ещё до завтрака, направились к выходу из бухты. Море штормило, но не более трёх-четырёх баллов. Когда проходили скальные ворота я ещё раз поразился, как Саньке удалось протиснуться сквозь эту щель. Везение, или действительно глаз-алмаз, но что бы ни было, он сделал это. Миновали скалы, довернули вправо и, встали носом на волну.
Шли полным ходом, обходя одиночные льдины и осколки ледовых полей, что тянулись белой полосой у горизонта. Перед ужином в камбуз спустился капитан, спросил меня:
- Как у тебя с хлебом?
- Дня на два максимум, - ответил я Аронычу.
- Сейчас общался с флагманом в Тикси. Стоять нам долго не дадут. Времени на пекарню, тоже не будет.
- А что нам в пекарне делать? Муки меньше двух мешков осталось, - перебил я капитана.
- Хреново! - Констатировал он и продолжил:
- Единственное, о чём договорились в Тикси - нам продадут в магазине по две буханки хлеба на нос. Заберём хлеб и, сходу на корабль, выбирать якоря. Так что готовься, сам будешь хлеб печь. Экономь муку, тяни, как только сможешь, чую, что и в бухту Провидения заходить не будем.
И уже выходя из камбуза, тихо, как бы только для себя, Ароныч пробормотал:
- Похоже, действительно решил на рекорд замахнуться…зараза, устроил гонки.
Уже после ужина, возвращаясь к себе в каюту, я вспомнил эту фразу и решил заглянуть к боцману. Мы были уже на подходе к Тикси и Саныч не ложился. В двух словах пересказал ему разговор с капитаном и спросил:
- Саныч, что-то у меня из головы вылетело, про какой рекорд Ароныч бормотал?
- Да ясно про какой! Наша контора ещё ни разу не проходила караваном от Архангельска на Дальний Восток без зимовки. Считай за пятьдесят лет – и, ни разу! Вот каждый флагман и мечтает, сделать это первым. В историю-то войти – каждому хочется. Как бы нам такой рекорд боком не вышел. Им история, глядишь, и цацку на грудь повесят, а нам что?
- Тоже ясно, – и, боцман свернул из пальцев внушительную дулю.
Засыпал я уже под грохот якорных цепей. За стеклом иллюминатора был очередной полярный город, но отдёргивать шторку не хотелось. Усталость брала своё, уже было не до городов – хотелось спать.

[Oleg]

Продолжение главы.

После завтрака капитан вызвал рейдовый катер, вручил боцману деньги на хлеб и минут через двадцать, мы втроём, прихватив пустые мешки, были уже на палубе рейдовика.
Стрелы кранов, суда с рыжим налётом ржавчины на бортах, стояли у причалов. Насыпные бараки тридцатых годов постройки, россыпь панельных пятиэтажек на пригорке. Чёрное месиво грязи вдрызг разбитое гусеницами вездеходов на нескольких улицах - обычный вид крупного, по меркам Арктики, города. Ничем другим мне Тикси больше и не запомнился.
Втиснулись в единственный рейсовый автобус от порта до центра города. Натужно подвывая мотором, разбрызгивая жидкую грязь на дороге, измученный представитель общественного транспорта двинулся к центру города. Стиснутые со всех сторон такими же моряками и портовыми работягами, вцепившись в поручни автобуса, под утробное урчание мотора, мы вынуждены были слушать громкое общение молодой кондукторши с морячком, которого толпа буквально притиснула к коленям девушки, восседавшей на своём высоком «облучке». Молодая, лет двадцати пяти, в дорогой, распахнутой на груди дублёнке, в пыжиковой, сдвинутой набекрень мужской ушанке, она звонким голосом вещала парню:
- А чего мне делать-то, на родине той? Я приезжаю на недельку к родителям, подброшу им деньжат и, укатываю на юга, к морю тёплому. Что мне делать в колхозе том? Коров за дойки дёргать? Так у них и без меня баб хватает на такую работу за гроши. Мужики-трактористы, комбайнёры, если свои сто пятьдесят в месяц получат – так счастливы.
Морячок, пригнувшись к ней, что сказал. Она, откинувшись на спинку сиденья, громко расхохоталась и, отсмеявшись, пояснила парню:
- Да начерта мне нужны те мужики да парни с сотней в кармане? Я уже пятый год здесь и свои почти пять сотен в месяц имею. В колхозе баб и девок полно, а мужиков по пальцам можно пересчитать. А здесь - вашего брата хватает, а нас мало. Тут не вы нас, а мы вас выбираем! Понятно, теперь?
И, опять на весь салон, засмеялась. Автобус начал притормаживать и кондукторша крикнула:
- Магазин, центр!
Заскрипела, раздвигаясь, гармошка дверей на задней площадке автобуса и мы вышли в липкую грязь улицы.
После тепла в толпе пассажиров, холодный, пронзительный ветерок с редкими и мелкими снежинками, пробирал до костей, пронизывая куртку и свитер. Поднимая воротник, Лёха сказал, отворачиваясь от ветра:
- Откровенная бабёнка, ишь, как всё по полочкам разложила.
- Ну, а что? Всё так и есть, она не соврала, - ответил ему Саныч и продолжил:
- Хорошо, если она не забывает, что это севера. Годики-то быстро летят, а здоровье потом ни за какие деньги не купишь и, это тоже – факт.
Осмотревшись по сторонам, боцман достал деньги и протянул их Лёхе со словами:
- Идите в магазин, назовёте продавщице судно и получите хлеб, а я мотнусь на переговорный, закажу срочный звонок в Питер.
И подмигнув нам, закончил:
- Новостей жду из дома хороших, если что, тут слегка и обмоем.
Мы с Лёхой отстояли очередь в магазине, получили хлеб и распихали его по мешкам. Вынесли мешки на крыльцо магазина и, отвернувшись от ветра, закурили. Боцман появился на противоположной стороне улицы минут через десять. Слегка отступил от проезжей части, пропуская вездеход и, только потом быстро перешёл улицу. Расплываясь в улыбке, молодецки взбежал по ступенькам крыльца и выпалил нам:
- Сбылось мужики! Поступила моя красавица в институт.
Мы поздравляли, обнимали боцмана, похлопывая по спине и плечам, а он растрогано бормотал:
- Ах, как порадовала она меня, молодчина, умничка.
Затем шагнул к дверям магазина и уже взявшись за ручку, обернулся и подмигнув, сказал:
- Думаю, Ароныч простит нас, ведь не ради окаянного пьянства, а только ради повода такого, - и скрылся в тамбуре магазина.
Вернувшись с бутылкой водки, спохватился:
- Вот дубина, на радостях и про закусь забыл.
- Так хлеб же есть, - ответил Лёха, запуская руку в мешок.
- Точно, ломани горбушку, что нам эта бутылка на троих-то – словно слону дробина, - поддержал матроса Саныч.
Морщились, кривились, потом мощно выдыхали – пили прямо из горла, занюхивая и зажёвывая затем, куском хлебной горбушки.
- Вот теперь всё по-человечески, - подвёл черту Саныч, взваливая мешок с хлебом на спину.
- Пошли ребятки быстренько, автобус подходит.

Капитан стоял на выносном мостике и наблюдал за выгрузкой мешков на палубу. Как только рейдовый катер отвалил от нашего борта, Ароныч крикнул боцману:
- Саныч, ставь людей по местам, снимаемся.
Сухогрузы нашего каравана уже начинали выбирать якоря. Минут через сорок мы уже шли вторыми – за флагманом, в виду серой, унылой, местами пологой, или скалистой береговой полосы, без малейших признаков присутствия человека. Даже редкие резные снежинки, подсвеченные тусклым солнцем, не могли облагородить этот серый пейзаж.
После обеда, закончив возню на камбузе, я уже собирался уйти в каюту, как прибежал Санька.
- Давай на мостик! Ароныч за тобой послал.
И уже когда мы поднимались по трапу, пояснил мне:
- Там касатки устроили охоту на тюленя, вот мастер и послал за тобой, сказал, что тебе интересно будет увидеть это.
- Бери бинокль, иди сюда, смотри, - сказал капитан, как только я вошёл в ходовую рубку, где уже был почти весь экипаж свободный от вахты.
Справа по ходу судна, ближе к берегу на льдине средних размеров в самом её центре, распластавшись и, прижав голову ко льду, лежал крупный тюлень. Две касатки плавали кругами вокруг льдины, изредка подплывали к ней и, подняв голову над водой, поглядывали на объект охоты. С расстояния менее ста метров, да в морской бинокль, можно было рассмотреть все подробности.
Видно, преследуемый хищниками тюлень, понял, что не успеет добраться до берега и выбросился на льдину. Между льдиной и берегом неспешно плавали ещё два хищника. Не отрывая глаз от бинокля, я спросил у стоявшего рядом капитана:
- А эта парочка чего ждёт, тюленю путь к отступлению отрезает?
- Это самки, они в подобной охоте участия не принимают. Где-то читал, что у касаток существует чёткое распределение обязанностей.
Кто-то из ребят хмыкнул и прокомментировал объяснение капитана:
- Вот твари, умные заразы.
До этого дня, слово – твари, как-то у меня совсем не ассоциировались с этими мощными и красивыми хищниками. И сейчас, с мощным биноклем в руках, позволяющим хорошо разглядеть животных, их блестящие, если так можно сказать – живые глаза, я не мог приравнять их к безжизненным, мёртвым, леденящим кровь глазам акулы, которую я, не задумываясь, мог назвать – тварью.
- Капитан, а может гудок дать? Отпугнуть стайку, ведь сожрут они его, - тихо обратился кто-то из штурманов к Аронычу.
- А если наоборот, тюленя спугнём, он на льдине пока, а эти в воде. Сиганёт со страху, вот тогда ему точно – хана, - не сводя глаз с льдины, ответил капитан.
А тем временем касатки сменили тактику, надоело им ждать, когда тюлень покинет льдину. Поднырнув под край льдины, животное выгнуло спину, стараясь приподнять эту часть, чтобы тюлень под тяжестью своего тела, съехал с ледяной горки в воду.
Под облегчённый выдох на нашем мостике, это не удалось хищнику сделать. Видно, льдина была слишком толстой и тяжёлой, даже для такого крупного животного. Вторая касатка повторила попытку и, опять с тем же успехом.
То, что произошло потом, поразило нас и заставило восхититься прогрессом эволюции в живой природе.
- Нет, вы посмотрите! Посмотрите только. Что делают заразы?! Это ж надо, какие умнющие падлы! – Это неслось от всех, кто собрался в ходовой рубке.
Хищники применили новый приём.
Касатка отплыла подальше от льдины, Выгнула спину и, находясь на небольшой глубине от поверхности, помчалась на льдину, гоня «горбом» перед собой волну. Перед кромкой льда нырнула, а волна, частично погашенная высотой льдины, обрушилась на бедолагу тюленя, и лёд, делая его особо скользким. Удар воды сместил тюленя с центра, он медленно заскользил к смертельному краю, но удержался и, отчаянно работая ластами, опять отполз к центру.
Вторая касатка повторила атаку и, опять тюлень под наши бурные аплодисменты, удержался на льдине.
В этот момент мы находились прямо напротив, как бы сидели в партере, наблюдая за разыгрывающейся драмой. Но, чтобы не упустить что-либо, надо было перемещаться на корму. Топая по трапу и комментируя на бегу увиденное, все, исключая вахтенных на мостике, помчались туда.
И в этот момент у кого-то из моряков сухогруза, шедшего за нами в кильватере, видно, сдали нервы, и они решили помочь тюленю – раздался короткий рёв судового гудка. Отборный мат из наших глоток смешался с этим звуком, а сжатые кулаки вытянутых рук направленных в сторону судна, подтвердили наше мнение об экипаже.
При звуке ревуна тюлень оторва голову от льдины, приподнялся даже на ластах, но сдержался и не ринулся в воду. Мы облегчённо выдохнули, а зря.
Близкое присутствие людей и звук гудка судна, на касаток не произвели ни малейшего эффекта. Они, уже в паре, одна за другой с малым интервалом, неслись на льдину, гоня перед собой волну.
Один удар волны и тут же второй – добивающий, сбрасывающий отчаянно сопротивляющегося скольжению по льдине зверя. Тюлень соскользнул в воду и, в тот же миг, она в этом месте забурлила, вскипела розовой пеной.
Многие отвернулись и, бормоча проклятия в адрес прекрасных тварей, направились по каютам. Мы делали ставки на тюленя - не хищника, но проиграли.
Не прошло и пяти минут, как справа, на небольшой глубине, мимо нас пронеслись четыре поразительно красивые, мощные, и удивительно умные – твари.
- Сволочи, - тихо произнёс Ароныч, провожая их взглядом и добавил:
- На Восток пошли, к проливу «Беринга», там как раз в это время у китов роддом открывается. Вот твари!

[Oleg]

Половинка новой главы.

Глава 20 Пролив Беринга
Из динамика внутренней связи донёсся лёгкий щелчок, потом шорох и только затем голос капитана:
- Внимание, всем кто хочет полюбоваться на китов – подъём!
Я посмотрел на часы – половина шестого. Сладко, до хруста в костях потянулся и, отдёрнул шторку на иллюминаторе. Яркий солнечный свет ударил в глаза, как лучом прожектора прорезал помещение и упёрся во входную дверь. Потёр глаза кулаками, несколько раз моргнул, привыкая к такому непривычному освещению.
Решив, что умоюсь позже, а возможно, и ещё завалюсь поспать на часок, начал быстро одеваться. Через пару минут я уже взбегал по трапу.
Капитанский мостик залит солнечным светом. Стоявший на руле Санька был в солнечно защитных тёмных очках. Он обернулся ко мне и, обведя рукой, открывающийся вид слева, спросил:
- Чем тебе не вид Чёрного моря в «бархатный сезон»?
- Да, похоже, - подтвердил я и слегка поправил его:
- Если только не смотреть вправо.
Яркое утреннее солнце, тёмно-голубое без единого облачка небо и, полнейший штиль. Если не обращать внимания на угрюмые серые скалы с редкими пятнами мха справа, то создаётся полнейшая иллюзия, что ты плывёшь водами тёплого моря.
Океан тих, спокоен, размеренно дышит, перекатывая в глубине мышцы волн. Они почти не тревожат поверхность воды, их равномерное движение угадывается только по набегающим на нос судна солнечным бликам, искрящимся на водной поверхности.
На мостике собрались все свободные от вахты штурмана и механики. Последним поднялся боцман. Жмурясь от яркого солнца, Саныч потянулся всем телом, раскинул руки и хриплым ещё со сна голосом произнёс:
- Эх, ма, благодать-то какая! Соскучились мы по солнышку.
Те, ради кого капитан устроил подъём экипажу, были ещё несколько левее и впереди по курсу.
Более десятка огромных тушь животных лежали на поверхности океана. То один, то другой кит, вздымая тучу брызг, поднимал хвост, чтобы затем со звуком артиллерийского выстрела обрушить его на водную гладь. Киты мощно выдыхали клубы пара и фонтан воды перед тем, как с лёгким свистом втянуть в себя новую порцию воздуха. Видеть так близко огромных исполинов в их родной стихии – это многого стоит и никогда не забудется.
На что это было похоже, что мне напомнило?
Вспомнилось бетонное поле аэропортов, где я совсем недавно работал, места стоянки самолётов, где вперемешку стоят огромные, дородные аэробусы и более стройные веретенообразные лайнеры. Стоят рядами и вразнобой, так же высоко задрав хвосты. Что тут сейчас, что там, на бетонной полосе, поражали размеры тел, и чувствовалась огромная, заложенная в них мощь, скрывающаяся до поры. До момента начала их движения, каждого в своей стихии. Одни, взревев двигателями, стремительно рвутся в небесную голубизну, а другие, беззвучно устремляются в темноту морских глубин. И оба эти движения прекрасны, захватывают дух и приковывают взгляд человека.
Не отрывая глаз от бинокля, я громко спросил:
- А почему они так часто бьют хвостами по воде?
- Ты не только на китов смотри, а и вокруг тоже, - ответил Саныч.
Начал всматриваться и только тогда заметил, что то тут, то там, поверхность воды вспарывают тёмные плавники касаток.
- Кружат твари, выжидают, выбирают момент, чтобы отбить от стаи новорожденного китёнка. Вот киты и бьют хвостами по воде, глушат их, отпугивают, - пояснил капитан.
- Но ведь их называют убийцами китов, как это возможно, как они могут справиться с такой громадиной?
- Элементарно. - Действуют как волки, когда охотятся на одинокого лося или оленя. Один на один, волк не справится, если животное здорово и полно сил. Добычу долго загоняют, она устаёт, теряет силы и, тогда на неё набрасываются всей стаей, - начал объяснять мне капитан.
В дверях появился радист с листком бумаги в руке, посмотрел в мою сторону и, направился к Аронычу.
Теперь уже боцман продолжил рассказ о китах и касатках:
- Самое нежное, жизненно важное и беззащитное место у кита, это губы и язык. Вот эти заразы и нападают стаей на одинокого кита, стараясь отгрызть у него эти места, после чего кит быстро погибает.
Воспользовавшейся паузой в рассказе Саныча, капитан подозвал меня к себе и протянул бумагу.
Это был текст радиограммы моей жены из Ленинграда. Только прочитав первые строчки, я вспомнил, что сегодня шестое октября – день моего тридцати пятилетия, с чем она меня и поздравляла.
- Поздравляю! – капитан протянул мне руку и добавил:
- Извини, но отметить твою дату мне нечем, даже мои запасы иссякли, рыбачки всё прикончили.
- Спасибо, вы и так отлично поздравили, когда и где бы я увидел такое зрелище, - и, я кивнул в сторону левого борта.
- Да, такое редко можно увидеть, я неоднократно бывал здесь, а вижу только второй раз, обычно киты уходят дальше от берега, а сейчас то ли течение изменилось, то ли ледовые поля прижали их.
Вдруг раздался звук щелчка в динамике и следом по мостику разнёсся голос начальника каравана:
- Внимание по каравану! Полюбовались китами? Отлично, работаем дальше. Получена метеосводка. Ночью ожидается резкое похолодание, а с юга по Тихому океану навстречу нам, идёт шторм. Вероятность обледенения судов увеличивается.
Санька на руле и боцман обменялись взглядами. Саныч тихо чертыхнулся и пробормотал:
- Вот и понежились на солнышке, чёрта с два здесь забалуешь.
А после короткой паузы из динамика вновь послышалось:
- Прибавить ход до полного, не растягиваться и не отставать. Надо пройти как можно южнее, от шторма уйдём в бухту…
…Последовало какое-то трудно произносимое название, которое я тогда не записал, а сейчас не могу вспомнить и подавно.
- В бухту Провидения заходить не будем, - флагман сделал большую, значительную паузу, давая всем, кто его слышал, осмыслить это решение.
Теперь уже переглянулись капитан, стармех и старпом. Стармех тихо сказал, обращаясь к Аронычу:
- Всё же решился?!
- Ну, ты же слышал.
- Ладно, пойду к своим, - и «дед» направился к выходу, а старпом с вахтенным штурманом, склонились над картой.
- Войти в Провидение можно, вот только потом нас портовые службы не выпустят в море при такой температуре, - как бы оправдываясь, продолжил вещать флагман.
Лицо Ароныча искривилось в какой-то недоумённо-презрительной гримасе и все его мысли в тот момент, хорошо читались: «Какого чёрта ты мне объясняешь прописные истины, тут что, первогодки собрались?».
А из динамика неслось:
- Знаю, что с продуктами плохо – надо экономить, растягивать, не первый раз такое, надо перетерпеть дней десять.
Капитан ухмыльнулся и посмотрел на меня. Боцман за моей спиной, тихо прокомментировал:
- Тоже мне оракул нашёлся, загадывает, десять дней…хорошо бы, - и, направляясь к выходу с мостика, обращаясь к Аронычу, пояснил:
- Пойду, инструменты подготовлю.
- Капитаны, как приняли? – Послышался громкий начальственный вопрос.
Ответили с одного судна, с другого, последним подтвердил наш капитан:
- Вас понял.
- Конец связи, - в динамике щёлкнуло, и на мостике наступила тишина, только теперь более чувствовалась мелкая вибрация палубы под ногами, это судно набирало ход - до полного.
Я спустился на свою палубу. Спать расхотелось, забрал из каюты сигареты, телогрейку и вышел на корму.
Всё такое же чистое лазурное небо, яркое, но холодное солнце над головой. Солнечные искры, блики на воде и огромные, как планеры, висят арктические чайки над пенной струёй за кормой. И, всё услышанное о надвигающихся холодах и шторме, кажется, просто неудачной шуткой.
Переводишь взгляд в сторону берега и видишь, что там многое изменилось. Низкие серые и мрачные берега, как бы подросли. Тёмные, угрюмые скалы, а чуть дальше за ними, сквозь трепещущую в лучах солнца дымку, проступают дальние сопки.
Актическая Чукотка – неприветливый, суровый край. Невольно зябко передёргиваешь плечами от увиденного пейзажа и, услышанный только что прогноз, уже не кажется шуткой.
После завтрака боцман с Санькой сидели в курилке на корме. Вышел и я. Изгибаясь плавной дугой, караван забирал вправо.
- Ну, что шеф, можно тебя поздравить? Один океан ты прошёл, впереди следующий – самый Тихий! – Щурясь от яркого солнца, крикнул мне Санька.
Да, мы входили в Берингов пролив, за кормой оставался самый холодный океан, а впереди Тихий. Так назвали его первооткрыватели – хорошо пошутили ребятки.
Прошёл всего один год, мне стало уже не тридцать четыре, а тридцать пять. Если бы вернуться назад на один год, за праздничный стол и, услышать от кого-либо из гостей предсказание, что следующую дату я буду встречать у чёрта на рогах – можно легко представить, как бы я смеялся вместе со всеми такой шутке.
Я просто улыбнулся и ответил:
- Да, Саня, можно поздравить.
И мысленно сам себя поздравил не только с новым океаном.

- Знаете сколько здесь до Америки? - Спросил боцман и, не дожидаясь, что мы скажем, ответил:
- Всего восемьдесят шесть километров, - и, продолжил:
- Мой дядька – младший брат отца, в этих сопках четыре года прослужил лейтенантиком. После училища он на войну с Германией почти опоздал. Прихватил только последние два-три месяца, а потом их корпус перебросили через всю страну на Восток, уже на японцев. Эта война-то быстро окончилась, а в сентябре сорок пятого их во Владивостоке погрузили на корабли и перебросили сюда на Чукотку, в бухту Провидения. Весь корпус вместе с танками и артиллерией.
- Не хрена себе и чего ради?! – удивлённо спросил Санька.
- Вот так ты историю в школе и в институтах своих учил, - ответил боцман, вытряхивая из пачки очередную сигарету.
- Можно подумать, нам это преподавали и писали в учебниках, - огрызнулся матрос.
- Тогда слушай и не перебивай.
- Американцы тогда активно своей атомной бомбой размахивали. Наглеть начали, их корабли крутились возле берегов Чукотки, промеры делали. Попахивало высадкой десанта и началом новой войны, а наших воинских частей здесь совсем не было. Зимой по льду, да на технике, эти километры можно за пару часов промчаться. И, вот она Чукотка, с проливом вместе, голенькая - в твоих руках. Попробуй их выбить потом – в десятки раз, дороже обойдётся. В Москве-то и спохватились, пока в этих местах лёд не встал, снарядили караван.
- Выгрузили технику, людей, вывалили уголёк на причалы и, суда быстренько, чтобы не вмёрзнуть в лёд, ушли. Мне как-то разок доводилось зимовать в бухте Провидения. Зимы здесь лютые. Минус сорок на побережье – это привычная температура для здешних мест, а если подняться выше в сопки, там и до шестидесяти бывает.
- Вечная мерзлота да скалы кругом. Дядька, когда рассказывал, сказал, что первые три зимы были пострашней любой войны. Ломы, кирки, лопаты, да взрывчатка – вот и весь инструмент, что был у людей. Рвали скалы, вгрызались в мерзлоту. Строили дзоты на сопках, копали траншей. Жили в землянках и обычных армейских палатках. Можете себе представить землянку в вечной мерзлоте и армейскую палатку при температуре в минус сорок-пятьдесят?
Мы с Санькой промолчали. Как такое можно представить?

[Oleg]

Окончание главы.

Боцман затушил сигарету и продолжил:
- И ведь сделали всё в срок, вгрызлись в скалы и землю, мало чем отличающуюся от скальной породы. Полевую артиллерию и танки разместили вдоль берега, огневые точки, траншеи, по склонам сопок, а на вершинах зенитные батареи. Склады для боеприпасов, топлива и провианта – всё в вечную мерзлоту вкопали. А уголёк оставался у кромки воды, внизу, на причалах. Знаете, как они его поднимали вверх, к землянкам и палаткам?
Понимая, что мы, скорее всего, опять промолчим, продолжил рассказывать:
- Представьте себе шестикилометровую цепочку людей от причалов. В этих цепочках стояли все, и солдаты, и офицеры. Передавали из рук в руки рюкзаки набитые углём, поднимая их выше и выше в сопки.
- Первые стройматериалы для казарм и прочих строений, завезли сюда морем только в сорок восьмом году.
Санька удивлённо присвистнул.
- А чего ты свистишь? Многое ли изменилось с тех пор? Приказали, сказали и люди корячатся, строят, а, как и где они будут жить, об этом у нас всегда думают в последнюю очередь. Мало ли таким образом понастроили? Да практически все большие стройки так начинались. На голом энтузиазме, на бесплатном горбу зеков и водке. В какой бы канал, или гидроэлектростанцию на карте не ткни пальцем, всё так и было.
Всё так же ярко светило солнце, натужно гудели дизеля и только выше, от антенн на радиорубке, изредка доносилось слабое посвистывание. Боцман встал и перешёл к борта. Всматриваясь вперёд по ходу судна, подозвал меня к себе. Я подошёл, встал рядом. Саныч вытянул руку и, указывая пальцем на линию горизонта, сказал:
- Смотри, видишь точку.
Из-за горизонта ещё еле заметное выплывало облачко.
- Вот с него всё и начинается. Шторм идёт навстречу, а океан, он Тихий только по названию. Успеть бы, проскочить в бухту. Через три-четыре часа тут такое начнётся, что не приведи Господи.
И вдруг резко сменил тему:
- У тебя сетки из-под картошки остались?
- Чего-чего, а уж пустых сеток много, а вот картошки – «кот наплакал».
- Пошли к тебе, отбери мне штуки четыре, только не рваных, чтобы возни с ними было меньше.
Пока я рылся в кладовой, отбирая боцману приличные сетки, он продолжил прерванный рассказ.
- В сорок девятом году на Чукотке уже была сформирована четырнадцатая ударная армия особого назначения со, всеми делами, даже аэродромы и авиация была. Проводили учения и даже марш броски. Вы только представьте такое. Зимний марш бросок на пятьдесят километров по льду замёрзшего пролива к острову Ратманова. Танки, тягачи с артиллерией, пехота на лыжах и, всё с одним коротким привалом. За большим островом Ратманова, через семь километров находится малый, одноимённый остров – этот уже относится к Америке, а граница проходит между ними. И уже со своего острова, подразделения выходили на лёд между островами, эмитируя наступление.
- Большинство офицеров в армии имели за плечами две войны, воевать научились, а от мирной жизни отвыкли и говорили: « Нам эти километры - на один чих! Нам бы только за клочок землицы на Алясочке зацепиться, а потом так двинемся, что не удержат. Канада с её дорогами, а там и до Вашингтона всего три тысячи. Прикажут – и дойдём, впервой что ли?!»
- Вот такой народец был у нас, стальное поколение уходит. Всё меньше и меньше их остаётся, - закончил Саныч, вновь доставая пачку сигарет.
Шагнул к выходу с камбуза и, открывая дверь обернулся.
- Мельчает народец, вырождается, мы уже нечета своим отцам, хлюпики по сравнению с ними.
- Да ладно тебе Саныч, им одно досталось по жизни, нам другое, можно подумать, наша работа сахарная, но ведь надо же кому-то её делать, вот мы и делаем, - не согласился с боцманом Санька.
Опустив голову и катая сигарету в пальцах, Саныч на несколько мгновений задумался. Посмотрел на матроса и тихо, но с нажимом в голосе ответил:
- Ты Санёк, когда на ночь глядя, выйдешь из тёплой душевой, уляжешься на белую простынку, да укроешься тёплым одеяльцем, вспомни, что я тебе сейчас рассказал, да сравни, может быть тогда и поймёшь, что к чему. Тоже мне – герой труда! - и вышел.