vadimshmalts Август 11th, 2015, 8:53 am
Пролог
Знаете ли вы, какова цена человеческой жизни? Может, вы хотя бы задавались этим вопросом? Уверен, что да. И каждый из вас нашел свой собственный, неповторимый ответ. Я надеюсь, вы не будете возражать, если я попробую угадать какой именно. Возможно, вы под влиянием детских сказок все еще уверены, что жизнь человека бесценна? Или же вы, как отпетый гангстер, думаете, что цена жизни равна стоимости одной пули 45-го калибра? Может, вы свято верите, что жизнь стоит пять миллионов долларов, которые требует террорист, держа пистолет у виска своего заложника? Или же вы сами убедились, что стоимость жизни устанавливает акушер, принимающий в этот свет нового мальчика или девочку? Вы считаете, что цену жизням устанавливают страховые агенты, не способные оценить себя любимых? Вы склоняетесь к мнению хирургов, думающих, что цена человека равна цене всех его органов – примерно несколько сотен тысяч? Или вы, как и рабовладельцы, думаете, что человек ничего не стоит? Или вы деловой человек и считаете, что человек стоит столько за сколько он пожелал продаться? Или у вас другое мнение? Вы знаете приблизительную стоимость? Или же рассчитали точную цифру?
Большинство из вас неправы. Я на собственном опыте знаю, сколько стоит человеческая жизнь в наше время, - в двадцать первом веке. Во всех странах, в каждом уголке планеты, в каждом городе, на каждой улице она одинакова… и зависит она только от курса валюты на мировом рынке.
Глава 1
Это был обычный душный апрельский день, ничем не отличающийся от других. Редкие, но сильные порывы ветра развивали флаг города, висевший высоко на флагштоке. Красавцы-деревья демонстрировали прохожим свои почки, сережки и первые зеленые листочки; неблагодарные люди срывали все это – «на память». Ослепленные солнцем рабочие медленно расползались по своим норам, им приходилось тяжелее других – они весь день работали на жаре. Не менее удрученный вид был у спасателя, высокого, смуглого парня. Ободренные первым теплом студенты полезли купаться в море – четверо едва не утонули. Первый день апреля никому не принес радости…
Я нахлобучил на голову потертую красную бейсболку – уж очень сильно напекло затылок – и завернул за угол. До Джонни оставалось еще несколько улиц. Джонни – мой лучший друг, ученик восьмого класса (я уже оканчивал девятый).
Впервые я встретил его, будучи второклассником, когда возвращался домой. Он был на год младше меня и только пошел в школу, поэтому я не был удивлен, что не замечал его ранее. В тот день я не сказал ему ни слова, да и он не обратил на меня внимания. Но весь путь мы шли рядом, ступали нога в ногу. И разделились лишь тогда, когда он дошел до дороги, сворачивающей влево, а мне оставалось идти еще целый квартал прямо.
Мы ходили в школу и обратно молча еще около двух недель, пока он не заговорил со мной. Детским писклявым голоском он сказал мне банальное слово, но из его уст оно звучало, как волшебное заклинание, созданное, чтобы излечить все болезни, сделать бедных богатыми, уничтожить всякое зло на Земли. Он просто сказал мне:
- Привет.
А я только и смог ответить ему тем же: «привет». Вновь воцарилось молчание, и никто не решался нарушить его. Так мы и расстались, сказав друг другу по слову. Это продолжалось еще десять дней. Встречая друг друга всякий раз, мы обменивались приветами и замолкали. Но однажды, когда он сворачивал, я услышал, как мне в спину он сказал тихо, стесняясь:
- До завтра.
- Пока, - ответил я так же тихо, не поворачиваясь к нему. Да он, я думаю, и не смотрел на меня тогда.
Возможно, около месяца мы только здоровались и прощались, но связь между нами крепчала. Это была дружба без слов. В те дни я чувствовал себя немым, но мне это ни капельки не мешало выражать свои чувства. В голове даже промелькнула дикая мысль, что глухонемые обладают большим преимуществом – они не слышат лживых слов.
С тех пор прошло много времени, и в моей памяти уже растворилось то мгновение, когда мы начали нормально общаться. Я уже не помню, о чем мы говорили впервые и при каких обстоятельствах, но уверен, что это был очень трогательный момент. Быть может, Джонни помнит его до сих пор.
За семь лет он стал мне кем-то большим, чем просто попутчиком, кем-то большим, чем просто товарищем или другом. Я считал его своим младшим братом.
Иногда он навещал меня. Но гораздо чаще я заходил к нему. Джонни жил в полуразрушенном пятиэтажном доме в неблагоприятном районе города. В Нью-Йорке такие места называют «гетто». Мы же не придумываем оригинальные слова из пяти букв, мы говорим просто – «дыра». В «дыру» сходятся все этнические меньшинства города. Здесь можно встретить бедных пуэрториканцев, испытывающих на себе все тяготы переселенцев, чернокожих парней и девушке студенческого возраста, детей сельскохозяйственных рабочих, которые приехали учиться в большой город и не смогли найти нормальное жилье, алкоголиков и наркоманов, каждый день доводивших себя до беспамятства в ожидании смерти, и, конечно же, нищих американцев, потерявших все свое имущество по разным причинам. К последней категории относилась и семья Джонни. Он рассказывал мне, что когда-то в недалеком прошлом его семья была вполне обеспеченной, имела трехкомнатную квартиру, маленький домик за городом и даже старенькую машину от деда. Но казино, проклятое игорное заведение, хозяином которого был местный миллионер, каждый час приумножающий свои капиталы, высосало из отца Джонни все деньги и, к сожалению, силу воли и здравый рассудок. Оставшись без всего, отец Джонни еще и пропил последние сбережения. Квартира была заложена, а так как кредиторы постоянно напоминали о себе, оставался только один выход – уехать. Найти свободную жилплощадь можно было в «дыре» с ее заброшенными домами. Туда и подалась обнищавшая семья. Его мама единственная работала и пыталась как-то прокормить свою семью, Джонни и его младший брат учились, а папа продолжал пребывать в своем запое, который длился уже почти десять лет, если не считать те короткие перерывы, когда он трезвел и на коленях клялся завязать.
Я подошел к деревянной двери; она держалась только на одной петле и висела, упираясь в стену. Но я все равно постучал, чтобы не показаться невежливым. Мама Джонни, женщина среднего возраста с красивым лицом, испещренным морщинами, которые появились от всех тех бед, что обрушились на ее голову, дверь мне не открыла, но ее голос раздался за дверью.
- Это ты, Дерек? Добрый день Дерек. Ты к Джонни? Он уже ждет тебя. Я бы с радостью тебя впустила, но эта дверь вот-вот выпадет. Иди к черному ходу – так будет гораздо удобнее.
Возле черного хода меня уже ждал Джонни. С годами Джонни сильно изменился: прямые светлые волосы, высокий лоб, узкий нос с горбинкой, тонкая линия губ и острый подбородок. Но больше всего его отличала худоба, нездоровая худоба. Любая обтягивающая футболка выглядела на нем чересчур свободно. А чтобы джинсы не спадали с него, он застегивал ремень на последнюю дырку. От того скромного маленького мальчик, каким Джонни предстал передо мной впервые не осталось и следа; теперь я видел уверенного в себя юношу подросткового возраста, способного постоять за себя.
Он обратил внимание на новенький футбольный мяч, что я держал в полупрозрачной спортивной сетке для спортивного инвентаря.
- Футбол? – не менее важная деталь, изменившаяся во всем его облике - это голос. Он ломался у Джонни несколько лет назад, а сейчас был уже настоящим мужским басом.
- Ты против?
- Да нет. Только погоди секундочку. Я возьму чего-нибудь попить или ты уже захватил?
Вслед за ним я не пошел. Уже не раз я был в этой полупустой комнате, именовавшейся кухней, и каждый раз сердце у меня обливалось кровью. Окно с грязными стеклами, стол, четыре стула, холодильник, работавший с невыносимым треском и полка с посудой – бедно, но я знал, что кто-то мечтает и об этом.
Джонни вытащил из холодильника бутылку ледяной воды, в этот момент в комнату вошел его отец. Я топтался за дверью и мог только слышать, что творилось внутри, а также подглядывать в замочную скважину, но видел я немного, поэтому приходилось полагаться больше на слух.
Хлопнула дверь холодильника, прозвучал невнятный грубый голос:
- Что ты сделал?
Тишина.
- Я тебя спрашиваю, Джон, что ты натворил?
- Что я натворил? – на фоне невнятных фраз отца Джонни, его сын изъяснялся, как логопед.
- Тут не хватает двух ломтиков, - снова повторил он, но разобрать его было действительно трудно – он был пьян.
Тишина. Звук двух быстрых шагов.
- Стоять. Это ты съел?
- Что? – снова уверенный голос – говорил Джонни.
- Не притворяйся идиотом. Ты съел хлеб? – переспросил он.
- Я, - быстрый ответ.
- Не для тебя его пекли…
Послышался звук от хлесткого удара, а сразу за ним упал тяжелый предмет.
- Ах, ты!.. – еще один удар, но он прошел мимо, Джонни выбежал прочь. Я успел отскочить от двери. Он пробежал мимо меня, я остался стоять словно вкопанный. Отец Джонни, тяжело выдохнул, вышел из кухни, посмотрел на меня безразличным взглядом пустых глаз и тяжелой походкой пошел дальше по коридору.
Никогда не считал себя психологом, но в человеческих чувствах я кое-что смыслю. В тот момент Джонни не нужна была ничья поддержка и помощь, и тем более ему было не до игры, поэтому я решил уйти.
Он сидел на ступеньках возле черного входа. Он не плакал, но на душе от этого было наверняка еще тяжелее. Многие, особенно женщины, считают, что мужчины не плачут, но они тоже люди и могут пустить слезу, когда теряют близкого человека, когда выдают свою дочь замуж, когда стоят под окнами роддома, и уж тем более, когда родной человек плюет в душу.
Я сел на ступеньку ниже и опустил глаза вниз, посчитав, что лучше всего сейчас помолчать как в старые добрые времена. Но рот открывался против воли:
- Ты как?
- Нормально…
Я не имел представлению, что говорить и в итоге выдал какую-то глупость:
- Когда в следующий раз проголодаешься, то приходи лучше ко мне, - я похлопал Джонни по плечу. - У меня мы сможем нормально поесть…
Джонни, не дослушав, тихо перебил меня:
- Да не брал я этот хлеб. Понимаешь, не брал.
Я признаться, ничего не понял поначалу.
- Тогда зачем же ты, Джонни, сказал…
- Чтобы он не трогал Кевина. Я не хочу, чтобы он прикасался к нему. Мне-то не привыкать, а Кевин такой маленький и такой беззащитный.
Кевин был его младшим братом, мальчишкой лет восьми. Только теперь до меня дошло, зачем соврал Джонни. Я вновь похлопал его по плечу, поднялся и тихо спустился по лестнице, оставив Джонни один на один со своими мыслями. Меня переполняли смешанные чувства, когда я шел по узкой пыльной дороге обратно домой. Я ощущал и обиду, и чувство несправедливости, и злость, но больше всего – гордость. Гордость за моего лучшего друга…
Глава 2
Мы с Джонни сидели на крыше моего дома, свесив ноги, и весело болтали ими, рассекая воздух. Прохладный ветерок со стороны озера растрепывал мои волосы, а футболка развивалась под его напором, как американский флаг во время парада. Над нами высилось ясное голубое небо без единой тучки.
- Неплохо здесь, - сказал Джонни, прикрывая ладонью глаза от заходящего за горизонт, но еще очень яркого солнца.
- Да, - согласился я, поправляя солнцезащитный очки. – Жаль только, что долго просидеть так нам не удастся.
- Почему?
- Дворник прогонит, как только заметит.
- А у нас можно сидеть на крыше сколько душе угодно. У нас вообще можно делать все, что угодно. А знаешь почему? Контролировать некому.
Я натянуто улыбнулся и ответил ему:
- С одной стороны, это действительно хорошо, но…
- Что?
- Это неинтересно. Ты ведь даже не представляешь, как увлекательно убегать от охранника, заметившего, что ты ешь яблоки из сада возле администрации. Ты не знаешь, какие чувства испытываешь, когда мяч после твоего удара летит прямо в соседское окно. А ведь это незаменимо. Из этих воспоминаний и складывается детство.
- Нет, ты не прав. Сейчас детство проходит очень быстро. В городе быстро взрослеешь. А в моем районе это происходит буквально за пару суток. Когда ты должен выживать, обеспечивать свою семью, слоняться повсюду в поисках еды, ухаживать за младшими братьями и сестрами, терпеть побои со стороны родителей, да еще и в школу ходить просто не остается времени на детство, - он замолчал, но, тяжело вздохнув, продолжил. – Поэтому приходиться выбирать, приходиться бросать школу, довольствуясь неполным средним образованием.
- Да брось ты. Ведь ты же учишься.
- Я сейчас не про себя рассказывал. Я говорил про моих соседей, друзей по улице. Сотни живут такой жизнью. Они бросают образование в раннем возрасте, поэтому их не берут в высшие учебные заведения, а значит, им не удастся найти престижную работу с хорошим заработком. Они будут жить бедно. Они пообещают себе, что их дети будут жить по-другому, что их дети получат высшее образование, что их дети будут иметь все, что только пожелают, но, в конце концов, история повторяется. Их дети тоже будут никем. И повторяется это из поколения в поколение с того самого момента, когда построили этот проклятый город.
- Неужели не получается воспитать даже одного ребенка?
- Что ты имеешь в виду?
Я пощелкал пальцами, не зная, как сформулировать вопрос и подыскивая подходящее слово.
- Ну, я хочу сказать, что общими усилиями всех членов семьи можно было бы поставить на ноги хоть одного ребенка. А тот, когда вырастет, обеспечит всех остальных.
- Может быть, но нередко даже родители мешают. Они убивают в детях все прекрасное на корню. Ребенок – это ангельское существо. В нем нет ничего плохого, ничего злого. Но со временем ребенок – недавно ангел – начинает врать, совершать отвратительные поступки, некоторые становятся грабителями или даже убийцами. Ангелов не остается. Каждый ангел превращается в дьявола, а дьявола этого уже не изгнать, как ни старайся.
- Тут ты снова не прав, - я не мог, не хотел соглашаться с философской мыслью Джонни. – А как же влияние улицы, школы, дурное общество.
- Конечно, все, что ты перечислил, тоже в некоторой степени оказывает влияние, но не так сильно, как воспитание, которое дается с самого первого детского вздоха. А именно родители воспитывают своих потомков. Но большинство избавляются от наследников, ссылаясь на работу, на занятость. Они отдают детей бабушкам и дедушкам, что еще в порядке вещей, но больше всего меня раздражают детские сады, в которых о мальчиках и девочках заботится какая-то злобная тетка с фальшивой улыбкой. Меня бесят школы, в которых не учат жить. Им просто важно, чтобы мы не шумели. А наша учительница географии так и говорит: «Делайте, что хотите, только тише, пожалуйста».
- Ты намекаешь, что ни родители, ни школа не воспитывали тебя?
- Я прямо говорю. Меня воспитывала улица. Улица плохой учитель? Да. Но она лучше, чем школа с тюремными порядками.
- Ты несешь какой-то бред. После такого воспитания вырастают отпетые преступники, готовые на все.
- Я похож на преступника? – Джонни повернул голову в мою сторону и вопросительно вскинул брови. – Я в жизни не украл ни монеты. И уж тем более ни кого не убивал.
- Просто ты исключение, - махнув рукой, сказал я.
- Все так думают. Но, если говорить честно, то это те головорезы – исключения. Большинство – нормальные ребята. Я знаю их. Они влекут жалкое существование. Но они сохраняют честь и достоинство.
- А мордобои ты не считаешь? Они вечно дерутся. Не проходит и дня, чтобы кому-то не разбили нос в «дыре».
- Да. Драться мы умеем с рождения. Это у нас в крови. А как по-другому? Каждый настоящий мужчина обязан уметь постоять за себя, защитить себя и своих близких. А в «дыре» это в сто раз нужнее. Вот ты занимаешься боксом, да? Ты платишь за это деньги, в то время как мы научились боевым искусствам бесплатно. Да и вообще, у тебя нет шансов против наших парней из «дыры». Быть может, только с десятилетним ты сможешь драться на равных. Почти каждую неделю к нам приезжают на мотоциклах крутые парни, сынишки богатых толстяков, и пытаются доказать, что мы хуже них. Конечно, приходится пускать в ход кулаки. Иногда им удается зацепить кого-то по щеке или даже разбить бровь, но в итоге они всегда уходят с побитыми рожами.
- Непобедимые борцы у вас там, - усмехнулся я, довольный своим сарказмом. – И что же вас никто не может побить?
- Почему же? Могут.
- Кто?
- Родители. Каждый день могут.
- Серьезно?
- Да.
- Я думал только твой папа, да и то только, когда лыка не вяжет.
- Все они такие. Мне еще повезло. У меня отличная мама, она любит меня с братом больше, чем свет солнца. Немного не повезло с отцом, он добрый, но слабовольный, слабохарактерный что ли. У него нет силы воли, чтобы завязать. Ему не хватает решительности, чтобы оторвать голову зеленому змею. Но если бы золотая рыбка спросила меня, хочу ли я себе другого отца, я бы сделал из нее уху.
- Странный ты, - сказал я, кидая камень вниз на проезжую часть. – Он же бьет тебя. Лупит за то, что ты поел…
- Бьет - значит любит, - процитировал Джонни известную, по моему мнению, чуть абсурдную фразу. – Тем более, не так сильно и не так часто. Ты же не знаешь, что происходит в других семьях. На неделе Прамудью, - я не слыхал ранее такого имени, но, скорее всего, оно женское, - отец выкинул из окна.
- На каком же они живут этаже? – удивленный нечеловеческой жестокостью тихо спросил я.
- На первом. Но ощущения все равно малоприятные. Самое банальное – это, конечно, ремень. Но он есть в доме не у каждого. Отец Рэдклифа, к примеру, не носит брюк. Чтобы наказывать сына он купил специальную плетку. Рэдклиф собирается подарить отцу на день рождение обычный ремень, так сказать, сделать подарочек и себе.
- И это тоже не исключительные случаи?
Джонни отрицательно покачал головой.
- Стела уж года два хромает. Ее мать предпочитала бить ее по ногам – говорила, что синяки будут не так заметны. Да вот сломала дочери коленную чашечку.
- Ты говоришь такое… Я не верю твоим слов, Джонни. Но, если я не верю твоим словам, это значит, что я не верю тебе, что самое страшное.
- Я никогда никого не обманывал. Я сказал сейчас чистую правду. Но самое плохое – никому из них не оказывается медицинская помощь.
- Да брось. Живем в двадцать первом веке – медицина сделала большой шаг вперед.
- Да. Большой шаг навстречу деньгам. В бесплатную медицину верят только те, кто ни разу не был в больнице и, наверное, политики. А говорить совсем уж откровенно, врачи ненавидят бедных и негров, а Стела бедная негритянка; два в одном, так сказать.
- Неловко признаться, но я тоже питаю непонятную неприязнь к чернокожим на подсознательном уровне.
- Все верно. Вот этому и учат в школе. Да что там в школе! Сейчас везде такая пропаганда. «Нет расизму!», «Защитим черного брата!» - такие плакаты только больше выводят из себя прохожих, чем вселяют в их сердца какое-то сострадание. Обычная книга или фильм помогут в борьбе с расизмом гораздо больше, чем все эти листовки и тупые сюжеты в вечерних выпусках новостей.
На секунду Джонни замолчал, провел рукой по волосам, взмокшим от пота, и раздраженно, но в то же время шутливо сказал мне:
- Черт, ты сбил меня с мысли. О чем я рассказывал? Ах, да. А вот Алекса отец всегда бил вешалкой, но когда случайно выбил ему глаз, мать сказала, чтобы он завязывал с этим, потому что у Алекса должен быть хоть один глаз. А еще не повезло Вероне: ее мать делает на ее руках небольшие порезы бритвой и сыпет на раны соль. Родители в «дыре» жестокие. Некоторые умирают не от голода, а от травм, которые нанесли «любящие» родители. Я не раз присутствовал на похоронах. Это очень страшное событие. Ты там никогда не был? Странно, ты же старше меня. Так вот видел бы ты, как эти родители-убийцы рыдают, когда гроб с телом их сына или дочери опускают в землю, бросают на крышку гроба землю, приравнивают землю на могиле, чтобы все было ровно и красиво…