Цена человеческой жизни

[vadimshmalts]

Пролог
Знаете ли вы, какова цена человеческой жизни? Может, вы хотя бы задавались этим вопросом? Уверен, что да. И каждый из вас нашел свой собственный, неповторимый ответ. Я надеюсь, вы не будете возражать, если я попробую угадать какой именно. Возможно, вы под влиянием детских сказок все еще уверены, что жизнь человека бесценна? Или же вы, как отпетый гангстер, думаете, что цена жизни равна стоимости одной пули 45-го калибра? Может, вы свято верите, что жизнь стоит пять миллионов долларов, которые требует террорист, держа пистолет у виска своего заложника? Или же вы сами убедились, что стоимость жизни устанавливает акушер, принимающий в этот свет нового мальчика или девочку? Вы считаете, что цену жизням устанавливают страховые агенты, не способные оценить себя любимых? Вы склоняетесь к мнению хирургов, думающих, что цена человека равна цене всех его органов – примерно несколько сотен тысяч? Или вы, как и рабовладельцы, думаете, что человек ничего не стоит? Или вы деловой человек и считаете, что человек стоит столько за сколько он пожелал продаться? Или у вас другое мнение? Вы знаете приблизительную стоимость? Или же рассчитали точную цифру?
Большинство из вас неправы. Я на собственном опыте знаю, сколько стоит человеческая жизнь в наше время, - в двадцать первом веке. Во всех странах, в каждом уголке планеты, в каждом городе, на каждой улице она одинакова… и зависит она только от курса валюты на мировом рынке.

Глава 1
Это был обычный душный апрельский день, ничем не отличающийся от других. Редкие, но сильные порывы ветра развивали флаг города, висевший высоко на флагштоке. Красавцы-деревья демонстрировали прохожим свои почки, сережки и первые зеленые листочки; неблагодарные люди срывали все это – «на память». Ослепленные солнцем рабочие медленно расползались по своим норам, им приходилось тяжелее других – они весь день работали на жаре. Не менее удрученный вид был у спасателя, высокого, смуглого парня. Ободренные первым теплом студенты полезли купаться в море – четверо едва не утонули. Первый день апреля никому не принес радости…
Я нахлобучил на голову потертую красную бейсболку – уж очень сильно напекло затылок – и завернул за угол. До Джонни оставалось еще несколько улиц. Джонни – мой лучший друг, ученик восьмого класса (я уже оканчивал девятый).
Впервые я встретил его, будучи второклассником, когда возвращался домой. Он был на год младше меня и только пошел в школу, поэтому я не был удивлен, что не замечал его ранее. В тот день я не сказал ему ни слова, да и он не обратил на меня внимания. Но весь путь мы шли рядом, ступали нога в ногу. И разделились лишь тогда, когда он дошел до дороги, сворачивающей влево, а мне оставалось идти еще целый квартал прямо.
Мы ходили в школу и обратно молча еще около двух недель, пока он не заговорил со мной. Детским писклявым голоском он сказал мне банальное слово, но из его уст оно звучало, как волшебное заклинание, созданное, чтобы излечить все болезни, сделать бедных богатыми, уничтожить всякое зло на Земли. Он просто сказал мне:
- Привет.
А я только и смог ответить ему тем же: «привет». Вновь воцарилось молчание, и никто не решался нарушить его. Так мы и расстались, сказав друг другу по слову. Это продолжалось еще десять дней. Встречая друг друга всякий раз, мы обменивались приветами и замолкали. Но однажды, когда он сворачивал, я услышал, как мне в спину он сказал тихо, стесняясь:
- До завтра.
- Пока, - ответил я так же тихо, не поворачиваясь к нему. Да он, я думаю, и не смотрел на меня тогда.
Возможно, около месяца мы только здоровались и прощались, но связь между нами крепчала. Это была дружба без слов. В те дни я чувствовал себя немым, но мне это ни капельки не мешало выражать свои чувства. В голове даже промелькнула дикая мысль, что глухонемые обладают большим преимуществом – они не слышат лживых слов.
С тех пор прошло много времени, и в моей памяти уже растворилось то мгновение, когда мы начали нормально общаться. Я уже не помню, о чем мы говорили впервые и при каких обстоятельствах, но уверен, что это был очень трогательный момент. Быть может, Джонни помнит его до сих пор.
За семь лет он стал мне кем-то большим, чем просто попутчиком, кем-то большим, чем просто товарищем или другом. Я считал его своим младшим братом.
Иногда он навещал меня. Но гораздо чаще я заходил к нему. Джонни жил в полуразрушенном пятиэтажном доме в неблагоприятном районе города. В Нью-Йорке такие места называют «гетто». Мы же не придумываем оригинальные слова из пяти букв, мы говорим просто – «дыра». В «дыру» сходятся все этнические меньшинства города. Здесь можно встретить бедных пуэрториканцев, испытывающих на себе все тяготы переселенцев, чернокожих парней и девушке студенческого возраста, детей сельскохозяйственных рабочих, которые приехали учиться в большой город и не смогли найти нормальное жилье, алкоголиков и наркоманов, каждый день доводивших себя до беспамятства в ожидании смерти, и, конечно же, нищих американцев, потерявших все свое имущество по разным причинам. К последней категории относилась и семья Джонни. Он рассказывал мне, что когда-то в недалеком прошлом его семья была вполне обеспеченной, имела трехкомнатную квартиру, маленький домик за городом и даже старенькую машину от деда. Но казино, проклятое игорное заведение, хозяином которого был местный миллионер, каждый час приумножающий свои капиталы, высосало из отца Джонни все деньги и, к сожалению, силу воли и здравый рассудок. Оставшись без всего, отец Джонни еще и пропил последние сбережения. Квартира была заложена, а так как кредиторы постоянно напоминали о себе, оставался только один выход – уехать. Найти свободную жилплощадь можно было в «дыре» с ее заброшенными домами. Туда и подалась обнищавшая семья. Его мама единственная работала и пыталась как-то прокормить свою семью, Джонни и его младший брат учились, а папа продолжал пребывать в своем запое, который длился уже почти десять лет, если не считать те короткие перерывы, когда он трезвел и на коленях клялся завязать.
Я подошел к деревянной двери; она держалась только на одной петле и висела, упираясь в стену. Но я все равно постучал, чтобы не показаться невежливым. Мама Джонни, женщина среднего возраста с красивым лицом, испещренным морщинами, которые появились от всех тех бед, что обрушились на ее голову, дверь мне не открыла, но ее голос раздался за дверью.
- Это ты, Дерек? Добрый день Дерек. Ты к Джонни? Он уже ждет тебя. Я бы с радостью тебя впустила, но эта дверь вот-вот выпадет. Иди к черному ходу – так будет гораздо удобнее.
Возле черного хода меня уже ждал Джонни. С годами Джонни сильно изменился: прямые светлые волосы, высокий лоб, узкий нос с горбинкой, тонкая линия губ и острый подбородок. Но больше всего его отличала худоба, нездоровая худоба. Любая обтягивающая футболка выглядела на нем чересчур свободно. А чтобы джинсы не спадали с него, он застегивал ремень на последнюю дырку. От того скромного маленького мальчик, каким Джонни предстал передо мной впервые не осталось и следа; теперь я видел уверенного в себя юношу подросткового возраста, способного постоять за себя.
Он обратил внимание на новенький футбольный мяч, что я держал в полупрозрачной спортивной сетке для спортивного инвентаря.
- Футбол? – не менее важная деталь, изменившаяся во всем его облике - это голос. Он ломался у Джонни несколько лет назад, а сейчас был уже настоящим мужским басом.
- Ты против?
- Да нет. Только погоди секундочку. Я возьму чего-нибудь попить или ты уже захватил?
Вслед за ним я не пошел. Уже не раз я был в этой полупустой комнате, именовавшейся кухней, и каждый раз сердце у меня обливалось кровью. Окно с грязными стеклами, стол, четыре стула, холодильник, работавший с невыносимым треском и полка с посудой – бедно, но я знал, что кто-то мечтает и об этом.
Джонни вытащил из холодильника бутылку ледяной воды, в этот момент в комнату вошел его отец. Я топтался за дверью и мог только слышать, что творилось внутри, а также подглядывать в замочную скважину, но видел я немного, поэтому приходилось полагаться больше на слух.
Хлопнула дверь холодильника, прозвучал невнятный грубый голос:
- Что ты сделал?
Тишина.
- Я тебя спрашиваю, Джон, что ты натворил?
- Что я натворил? – на фоне невнятных фраз отца Джонни, его сын изъяснялся, как логопед.
- Тут не хватает двух ломтиков, - снова повторил он, но разобрать его было действительно трудно – он был пьян.
Тишина. Звук двух быстрых шагов.
- Стоять. Это ты съел?
- Что? – снова уверенный голос – говорил Джонни.
- Не притворяйся идиотом. Ты съел хлеб? – переспросил он.
- Я, - быстрый ответ.
- Не для тебя его пекли…
Послышался звук от хлесткого удара, а сразу за ним упал тяжелый предмет.
- Ах, ты!.. – еще один удар, но он прошел мимо, Джонни выбежал прочь. Я успел отскочить от двери. Он пробежал мимо меня, я остался стоять словно вкопанный. Отец Джонни, тяжело выдохнул, вышел из кухни, посмотрел на меня безразличным взглядом пустых глаз и тяжелой походкой пошел дальше по коридору.
Никогда не считал себя психологом, но в человеческих чувствах я кое-что смыслю. В тот момент Джонни не нужна была ничья поддержка и помощь, и тем более ему было не до игры, поэтому я решил уйти.
Он сидел на ступеньках возле черного входа. Он не плакал, но на душе от этого было наверняка еще тяжелее. Многие, особенно женщины, считают, что мужчины не плачут, но они тоже люди и могут пустить слезу, когда теряют близкого человека, когда выдают свою дочь замуж, когда стоят под окнами роддома, и уж тем более, когда родной человек плюет в душу.
Я сел на ступеньку ниже и опустил глаза вниз, посчитав, что лучше всего сейчас помолчать как в старые добрые времена. Но рот открывался против воли:
- Ты как?
- Нормально…
Я не имел представлению, что говорить и в итоге выдал какую-то глупость:
- Когда в следующий раз проголодаешься, то приходи лучше ко мне, - я похлопал Джонни по плечу. - У меня мы сможем нормально поесть…
Джонни, не дослушав, тихо перебил меня:
- Да не брал я этот хлеб. Понимаешь, не брал.
Я признаться, ничего не понял поначалу.
- Тогда зачем же ты, Джонни, сказал…
- Чтобы он не трогал Кевина. Я не хочу, чтобы он прикасался к нему. Мне-то не привыкать, а Кевин такой маленький и такой беззащитный.
Кевин был его младшим братом, мальчишкой лет восьми. Только теперь до меня дошло, зачем соврал Джонни. Я вновь похлопал его по плечу, поднялся и тихо спустился по лестнице, оставив Джонни один на один со своими мыслями. Меня переполняли смешанные чувства, когда я шел по узкой пыльной дороге обратно домой. Я ощущал и обиду, и чувство несправедливости, и злость, но больше всего – гордость. Гордость за моего лучшего друга…
Глава 2
Мы с Джонни сидели на крыше моего дома, свесив ноги, и весело болтали ими, рассекая воздух. Прохладный ветерок со стороны озера растрепывал мои волосы, а футболка развивалась под его напором, как американский флаг во время парада. Над нами высилось ясное голубое небо без единой тучки.
- Неплохо здесь, - сказал Джонни, прикрывая ладонью глаза от заходящего за горизонт, но еще очень яркого солнца.
- Да, - согласился я, поправляя солнцезащитный очки. – Жаль только, что долго просидеть так нам не удастся.
- Почему?
- Дворник прогонит, как только заметит.
- А у нас можно сидеть на крыше сколько душе угодно. У нас вообще можно делать все, что угодно. А знаешь почему? Контролировать некому.
Я натянуто улыбнулся и ответил ему:
- С одной стороны, это действительно хорошо, но…
- Что?
- Это неинтересно. Ты ведь даже не представляешь, как увлекательно убегать от охранника, заметившего, что ты ешь яблоки из сада возле администрации. Ты не знаешь, какие чувства испытываешь, когда мяч после твоего удара летит прямо в соседское окно. А ведь это незаменимо. Из этих воспоминаний и складывается детство.
- Нет, ты не прав. Сейчас детство проходит очень быстро. В городе быстро взрослеешь. А в моем районе это происходит буквально за пару суток. Когда ты должен выживать, обеспечивать свою семью, слоняться повсюду в поисках еды, ухаживать за младшими братьями и сестрами, терпеть побои со стороны родителей, да еще и в школу ходить просто не остается времени на детство, - он замолчал, но, тяжело вздохнув, продолжил. – Поэтому приходиться выбирать, приходиться бросать школу, довольствуясь неполным средним образованием.
- Да брось ты. Ведь ты же учишься.
- Я сейчас не про себя рассказывал. Я говорил про моих соседей, друзей по улице. Сотни живут такой жизнью. Они бросают образование в раннем возрасте, поэтому их не берут в высшие учебные заведения, а значит, им не удастся найти престижную работу с хорошим заработком. Они будут жить бедно. Они пообещают себе, что их дети будут жить по-другому, что их дети получат высшее образование, что их дети будут иметь все, что только пожелают, но, в конце концов, история повторяется. Их дети тоже будут никем. И повторяется это из поколения в поколение с того самого момента, когда построили этот проклятый город.
- Неужели не получается воспитать даже одного ребенка?
- Что ты имеешь в виду?
Я пощелкал пальцами, не зная, как сформулировать вопрос и подыскивая подходящее слово.
- Ну, я хочу сказать, что общими усилиями всех членов семьи можно было бы поставить на ноги хоть одного ребенка. А тот, когда вырастет, обеспечит всех остальных.
- Может быть, но нередко даже родители мешают. Они убивают в детях все прекрасное на корню. Ребенок – это ангельское существо. В нем нет ничего плохого, ничего злого. Но со временем ребенок – недавно ангел – начинает врать, совершать отвратительные поступки, некоторые становятся грабителями или даже убийцами. Ангелов не остается. Каждый ангел превращается в дьявола, а дьявола этого уже не изгнать, как ни старайся.
- Тут ты снова не прав, - я не мог, не хотел соглашаться с философской мыслью Джонни. – А как же влияние улицы, школы, дурное общество.
- Конечно, все, что ты перечислил, тоже в некоторой степени оказывает влияние, но не так сильно, как воспитание, которое дается с самого первого детского вздоха. А именно родители воспитывают своих потомков. Но большинство избавляются от наследников, ссылаясь на работу, на занятость. Они отдают детей бабушкам и дедушкам, что еще в порядке вещей, но больше всего меня раздражают детские сады, в которых о мальчиках и девочках заботится какая-то злобная тетка с фальшивой улыбкой. Меня бесят школы, в которых не учат жить. Им просто важно, чтобы мы не шумели. А наша учительница географии так и говорит: «Делайте, что хотите, только тише, пожалуйста».
- Ты намекаешь, что ни родители, ни школа не воспитывали тебя?
- Я прямо говорю. Меня воспитывала улица. Улица плохой учитель? Да. Но она лучше, чем школа с тюремными порядками.
- Ты несешь какой-то бред. После такого воспитания вырастают отпетые преступники, готовые на все.
- Я похож на преступника? – Джонни повернул голову в мою сторону и вопросительно вскинул брови. – Я в жизни не украл ни монеты. И уж тем более ни кого не убивал.
- Просто ты исключение, - махнув рукой, сказал я.
- Все так думают. Но, если говорить честно, то это те головорезы – исключения. Большинство – нормальные ребята. Я знаю их. Они влекут жалкое существование. Но они сохраняют честь и достоинство.
- А мордобои ты не считаешь? Они вечно дерутся. Не проходит и дня, чтобы кому-то не разбили нос в «дыре».
- Да. Драться мы умеем с рождения. Это у нас в крови. А как по-другому? Каждый настоящий мужчина обязан уметь постоять за себя, защитить себя и своих близких. А в «дыре» это в сто раз нужнее. Вот ты занимаешься боксом, да? Ты платишь за это деньги, в то время как мы научились боевым искусствам бесплатно. Да и вообще, у тебя нет шансов против наших парней из «дыры». Быть может, только с десятилетним ты сможешь драться на равных. Почти каждую неделю к нам приезжают на мотоциклах крутые парни, сынишки богатых толстяков, и пытаются доказать, что мы хуже них. Конечно, приходится пускать в ход кулаки. Иногда им удается зацепить кого-то по щеке или даже разбить бровь, но в итоге они всегда уходят с побитыми рожами.
- Непобедимые борцы у вас там, - усмехнулся я, довольный своим сарказмом. – И что же вас никто не может побить?
- Почему же? Могут.
- Кто?
- Родители. Каждый день могут.
- Серьезно?
- Да.
- Я думал только твой папа, да и то только, когда лыка не вяжет.
- Все они такие. Мне еще повезло. У меня отличная мама, она любит меня с братом больше, чем свет солнца. Немного не повезло с отцом, он добрый, но слабовольный, слабохарактерный что ли. У него нет силы воли, чтобы завязать. Ему не хватает решительности, чтобы оторвать голову зеленому змею. Но если бы золотая рыбка спросила меня, хочу ли я себе другого отца, я бы сделал из нее уху.
- Странный ты, - сказал я, кидая камень вниз на проезжую часть. – Он же бьет тебя. Лупит за то, что ты поел…
- Бьет - значит любит, - процитировал Джонни известную, по моему мнению, чуть абсурдную фразу. – Тем более, не так сильно и не так часто. Ты же не знаешь, что происходит в других семьях. На неделе Прамудью, - я не слыхал ранее такого имени, но, скорее всего, оно женское, - отец выкинул из окна.
- На каком же они живут этаже? – удивленный нечеловеческой жестокостью тихо спросил я.
- На первом. Но ощущения все равно малоприятные. Самое банальное – это, конечно, ремень. Но он есть в доме не у каждого. Отец Рэдклифа, к примеру, не носит брюк. Чтобы наказывать сына он купил специальную плетку. Рэдклиф собирается подарить отцу на день рождение обычный ремень, так сказать, сделать подарочек и себе.
- И это тоже не исключительные случаи?
Джонни отрицательно покачал головой.
- Стела уж года два хромает. Ее мать предпочитала бить ее по ногам – говорила, что синяки будут не так заметны. Да вот сломала дочери коленную чашечку.
- Ты говоришь такое… Я не верю твоим слов, Джонни. Но, если я не верю твоим словам, это значит, что я не верю тебе, что самое страшное.
- Я никогда никого не обманывал. Я сказал сейчас чистую правду. Но самое плохое – никому из них не оказывается медицинская помощь.
- Да брось. Живем в двадцать первом веке – медицина сделала большой шаг вперед.
- Да. Большой шаг навстречу деньгам. В бесплатную медицину верят только те, кто ни разу не был в больнице и, наверное, политики. А говорить совсем уж откровенно, врачи ненавидят бедных и негров, а Стела бедная негритянка; два в одном, так сказать.
- Неловко признаться, но я тоже питаю непонятную неприязнь к чернокожим на подсознательном уровне.
- Все верно. Вот этому и учат в школе. Да что там в школе! Сейчас везде такая пропаганда. «Нет расизму!», «Защитим черного брата!» - такие плакаты только больше выводят из себя прохожих, чем вселяют в их сердца какое-то сострадание. Обычная книга или фильм помогут в борьбе с расизмом гораздо больше, чем все эти листовки и тупые сюжеты в вечерних выпусках новостей.
На секунду Джонни замолчал, провел рукой по волосам, взмокшим от пота, и раздраженно, но в то же время шутливо сказал мне:
- Черт, ты сбил меня с мысли. О чем я рассказывал? Ах, да. А вот Алекса отец всегда бил вешалкой, но когда случайно выбил ему глаз, мать сказала, чтобы он завязывал с этим, потому что у Алекса должен быть хоть один глаз. А еще не повезло Вероне: ее мать делает на ее руках небольшие порезы бритвой и сыпет на раны соль. Родители в «дыре» жестокие. Некоторые умирают не от голода, а от травм, которые нанесли «любящие» родители. Я не раз присутствовал на похоронах. Это очень страшное событие. Ты там никогда не был? Странно, ты же старше меня. Так вот видел бы ты, как эти родители-убийцы рыдают, когда гроб с телом их сына или дочери опускают в землю, бросают на крышку гроба землю, приравнивают землю на могиле, чтобы все было ровно и красиво…

[Татьяна Ка.]

Жестко. Цепляет.

[vadimshmalts]

Рад, что вам понравилось.

[Татьяна Ка.]

Продолжение будет? Что это вообще, роман, повесть, рассказ?

[vadimshmalts]

Это повесть. А продолжение, конечно же, будет. Скорее всего, завтра.

[vadimshmalts]

Глава 3
После этого Джонни не попадался мне на глаза несколько дней. Он перестал посещать школу. Уже не раз он так делал; когда последние деньги в семье кончались, Джонни шел в центр города и брался там за любую оплачиваемую работу. Я встретил Джонни в столовой ближе к концу недели, если мне не изменяет память, в пятницу. Он сидел у тарелки с маленькой порцией риса – специальное бесплатное питание. Введено оно было государством, чтобы накормить детей из неимущих семей. Но практически все школьники заказывали эту еду, желая просто немного сэкономить. Чаще всего они выбрасывали все в мусорную корзину, даже не попробовав. Но такие дети, как Джонни, съедали все до последней крошки и до блеска вылизывали тарелку – у них просто не было карманных денег, им не хватало даже на пропитание. Таких были единицы, но они были.
Проталкиваясь сквозь огромную очередь, я продвигался к прилавку. Столик Джонни был первым со стороны буфета. Когда я расположился в самом конце большой очереди из десятков маленьких школьников, едва достававших мне до колен, и нескольких десятков парней на голову выше меня ростом, я оказался спиной к столику друга и мог отчетливо слышать каждое слово Джонни и его собеседников. К огромному сожалению, на больших переменах в столовой – королевстве пищи и сытых детей – царил хаос: абсолютно все проталкивались сквозь живые преграды из людей, пока не получали несколько хороших тумаков от старшеклассников; когда же школьники оказывались ближе к прилавку, они начинали совать под нос продавщице купюры разного достоинства, - она брала абсолютно все банкноты, но еду, как и сдачу, получали лишь избранные; и, уж конечно, я даже не берусь описать то, что происходило за каждым столиком, скажу только, что могло появиться ощущение, будто ты перепутал школьную столовую с каким-нибудь ночным клубом с одной люминесцентной звездой на фасаде. В такой обстановке мне удавалось расслышать лишь небольшие обрывки разговора сидящих за моей спиной юношей.
За одним столом с Джонни сидело еще трое парней, по виду его одноклассники. Один низкий, с копной черных сальных волос на голове и веснушками на лице. Второй рыжий, высокий, но с небольшим лишним весом, который в будущем может привести к ожирению. Третий был типичным южноамериканцем, если вы понимаете, что я имею в виду. Говорили они чуть громче обычного, только Джонни отвечал им тихо.
- Лучше, чем вчера, - сказал Джонни, отправляя ложку риса в рот.
- Как ты это ешь? – с отвращением спросил южноамериканец. – Редкая дрянь.
В этот момент какой-то семиклассник с разгона влетал в очередь и врезал мне локтем в ухо. Ему дали несколько пинков под зад, и он, как самый смирный ребенок на свете, пристроился в хвосте очереди. Но из-за этого дебошира я не расслышал, что возразил Джонни, но, по-видимому, он указал южноамериканцу на то, что тот сам заказал ту же самую порцию.
- Если бесплатно, то почему бы и не купить. Но я это не ем. И тебе не советую, - он сделал паузу, пережевывая большой кусок булки. – Иди, купи себе что-то нормальное.
Или Джонни сделал вид, что не расслышал южноамериканца или это я снова пропустил ответ.
- Ты слышишь? – напомнил о себе южноамериканец, подтвердив мои мысли.
Джонни делано беззаботно махнул рукой и сказал:
- Да я сегодня деньги дома оставил.
Он врал. На самом деле причина была проще – у него вовсе не было денег. Но Джонни скрывал этот факт от одноклассников, считая его постыдным, но они и так догадывались обо всем и постоянно делали грязные намеки, смеялись за его спиной.
Отношения Джонни со сверстниками складывались непросто. Его недолюбливали за его бедность, будто в этом была его вина. К тому же у него была не самая лучшая успеваемость - он был двоечником, за что также подвергался постоянным насмешкам. Худоба Джонни была чуть ли не основной темой для шуток; всякий раз в раздевалке перед уроками физкультуры какой-то остряк подходил к нему, хлопал по плечу и говорил: «Если хочешь накачаться, то сначала нужно массу набрать», и все просто падали от смеха. Конечно же, Джонни приходилось защищаться. А так как с юмором у него было плохо, защищаться нужно было физически. Поэтому после каждого нового издевательства шутник уходил с разбитым носом или синяком под глазом. Вы думаете, после этого количество шуток уменьшилось? Я вам скажу больше, оно увеличилось в разы. Каждый уважающий себя ученик школы должен был подойти к Джонни и придумать что-то новое, над чем еще не смеялись. Иногда они переходили границу и издевались над семьей Джонни, над его отцом и матерью. Вот в таких случаях Джонни вспоминал давно забытый борцовский прием, причиняющий адскую боль, и повторял его на своем обидчике, местном юмористе. Именно по этим причинам – на мой взгляд, абсолютно глупым – Джонни не принимали в компанию. Презирали его даже учителя: когда на все той же злополучной физкультуре занимались борьбой, Джонни получал неудовлетворительные оценки за неправильно выполненный прием. «Все это бред, - в драке важнее врезать не красивее, а больнее», - заявлял Джонни прямо в лицо учителю. И что самое обидное, причиной всех недопониманий были деньги. Бумажки в наше время оказывают влияние даже на детей.
Но мои размышления прервал голос доносившийся откуда-то издалека.
- Ну, так я тебя одолжу, - говорил рыжий. – Скажем, до завтра.
Рыжий достал банкноту в пять долларов из кармана и бросил ее на стол.
- До завтра? – переспросил Джонни, глядя на купюру.
- До завтра, - хищным тоном, напомнившим мне шипение змеи, подтвердил рыжий.
Джонни сидел молча, размышляя о своем положении. Чем он будет возвращать долг, если возьмет деньги? Не вернуть – по меньшей мере, некрасиво и невежливо. А может даже привести к негативным последствиям. Я помнил случаи, когда парни из девятого избили своего одноклассника за то, что тот не пожелал возвращать им деньги. Им пришлось уйти из школы, но скандал еле замяли. С другой стороны, это Джонни избивал своих одноклассников, а не они его. В принципе, он мог справиться с двумя, но если их будет больше?
- Можно было бы, - Джонни отодвинул купюру рыжему, - да только в очереди стоять долго и пятерки явно мало. Как насчет, десятки?
- Да брось ты, - оскал появился на лице рыжего. – Сходи, купи ему чего-нибудь, - рыжий передал деньги черноволосому.
Тот встал из-за стола и растворился в толпе невдалеке от меня. Когда же он вновь оказался в моем поле зрения, у него в руках был поднос с гамбургером и стаканом какого-то напитка похожего на колу.
- Спасибо, - поблагодарил Джонни и с удовольствие принялся за еду.
На самом деле его можно понять. Я не знаю, какими аргументами руководствовался он, когда брал в долг деньги, которые бы точно не вернул, но, скорее всего, это было желание угодить одноклассникам и боязнь снова быть высмеянным. Если над вами издевались несколько лет подряд, то вы наверняка понимаете это чувство – прыгнуть выше головы, но не дать повода для глумлений и смеха. Или же он просто хотел отомстить своим одноклассникам и поесть за их счет. Ну а перспектива быть избитым ему не угрожала.
Но те взгляды, которые те трое бросали на Джонни и их мерзкие улыбочки, и перешептывания не оставляли сомнений – они были хозяевами положения. Мне стало противно смотреть на все это представление, и я просто стал частью толпы, с радостью принявшей меня в свои ряды.
Глава 4
- Да, он говорил что-то о том, что ты должен придти. Но он еще спит, проходи пока в гостиную, а я его разбужу.
Черт, он снова спит. Ну почему всегда, когда я прихожу к Джонни по утрам, он спит. Хорошо хоть, если его мама впускает меня внутрь и мы, объединив усилия, пытаемся нарушить его непробудный сон. Но я помню случаи, когда я приходил, целовался с дверью и отчаливал домой.
- Не стоит, миссис Дестро. Я сам его подниму. А как войти? – спросил я, так как вновь на моем пути встала преграда в виде поломанной двери.
- Через черный вход.
- Через черный вход, - повторил я и обошел дом. Быстро взбежав по лесенке из трех ступенек, я дернул за ручку двери черного входа – она была не заперта. Оказавшись внутри, я почувствовал неприятный запах. Или он доносился с верхнего этажа, где жила большая негритянская семья или это снова старушка из соседней квартиры – если так можно назвать комнату заброшенного здания – варила суп из мышей, которыми дом был наполнен с подвала до крыши. Она была слепа и не имела средств к существованию. Я сам не сразу поверил, когда узнал, но ее кот каждый день приносит ей мышей, чтобы она хоть чем-то питалась. Я машинально закрыл нос рукой и начал дышать через рот, что было непривычно, но в данной ситуации очень удобно.
Комната Джонни была отделена от коридора старой, но зато целой дверью, выкрашенной синей краской, уже давно потрескавшейся от жары, влаги и, конечно же, времени. Я слабо толкнул ее, но она, к моему удивлению, поддалась и распахнулась, гостеприимно зазывая меня внутрь. Наверное, в «дыре» они вообще не слышали, что дверь можно закрывать на ключ или хотя бы на цепочку. Я прошел в комнату и затворил за собой дверь. В комнате стоял душный воздух - сказывалось отсутствие окон. Гробовую тишину нарушал только храп Джонни, лежавшего на диване лицом к стене, свесив одну ногу на пол. Я на цыпочках подошел к кровати, наклонился самому его уху и прокричал, что было мочи:
- По-одъем!
Джонни только почесал макушку, перевернулся на другой бок и закутался поглубже в одеяло.
- Ты что издеваешься? Вставай. Сегодня, между прочим, суббота, - напомнил я.
- Ну и что? – если бы еще Джонни понял, о чем я ему напомнил.
- А то, что мы по субботам ходим играть в волейбол в Спорттех.
Спорттех – это огромный спортивно-развлекательный комплекс, построенный недавно в центре города для народа на деньги народа.
- А что уже суббота? – не открывая глаз, спросил Джонни.
- Да, уже суббота. Завтра уже воскресенье. А вчера уже была пятница.
- Как быстро неделя-то пролетела. – Джонни сменил лежачее положение на сидячее и посмотрел на меня. – Ну, дай хоть умоюсь.
- Ну, хоть умойся, - о завтраке Джонни не просил. – Я жду на улице.
Наконец-то мне удалось вырваться из этой газовой камеры, и я выбежал на улицу за глотком свежего воздуха. Джонни я прождал еще около двадцати минут. Вышел он облаченный в черную джинсовую куртку с белым пятном на спине и синие джинсы с дыркой на коленке – продавались они целые.
- Почему всегда, когда я прихожу, я вынужден ждать тебя. Неужели нельзя хоть раз встать вовремя?
- Все. В следующую субботу я точно встану вовремя и буду полностью готов к твоему приходу.
- Ты мне говоришь это каждую субботу, но в итоге ты вновь дрыхнешь, когда я прихожу за тобой!
- Ну, хватит, хватит. Чего ты разорался, не опаздываем же мы! И так голова трещит.
- И что же ты делал на это раз? – у Джонни всегда было увлекательное занятие, принуждавшее его бодрствовать до трех часов ночи.
- Всю ночь футбол смотрел.
- Я тоже смотрел. Но, в отличие от тебя, я с утра как огурчик.
- Просто ты за результат не переживал, а я болел всем сердцем. Потому что такой матч можно увидеть своими глазами только раз в жизни. А то и вообще не увидеть.
- И что же вчера был такого необычного?
И тут Джонни пустился в разглагольствования о футболе. Футбол был любимым видом спорта Джонни, как и десятков миллионов настоящих мужчин по всей планете. Я тоже всегда считал себя поклонником этого спорта, но Джонни смотрел гораздо больше матчей, чем я. Он включал ящик даже, когда шла трансляция ничего нерешающего матча последнего тура чемпионата нашей национальной лиге. Он смотрел матчи с участием аутсайдеров и лидеров чемпионата. Причем он замечал, что матчи команд из низов турнирной таблицы очень часто выходят более интересными, чем встречи клубов, занимающих первую и вторую строчки. Не знаю, откуда, но Джонни знал самые последние трансферные новости (о покупке и продаже игроков) не только раньше меня, но и раньше интернета. Я не шучу. Он часто сообщал мне утром какую-нибудь новость, и на протяжении дня я тщетно пытался разыскать документальное подтверждение во всемирной паутине, но только ближе к вечеру сразу несколько авторитетных сайтов точь-в-точь повторяли все, что я уже знал от Джонни. Короче говоря, Джонни был самым ярым футбольным фанатом, которого я знал.
Он успел вывалить на меня столько информации за десять минут, что моя головушка тоже заболела, может, даже сильнее, чем у Джонни. Но как только мы подошли к развилке, он замолчал. Развилка – термин не такой загадочный, как «дыра», но для человек незнакомого с городом все равно является непонятным. Развилка – самая опасная дорога в городе. Одна обычная дорога, каких миллионы по всему миру, делится в этом месте на три дороги, идущие параллельно друг другу. Отделялись они друг от друга невысокими заграждениями, доходившими лично мне по пояс (рост мой составлял 174 сантиметра). И все бы ничего, но в этом месте не было ни светофора, ни регулировщика, ни пешеходного перехода. Да и вообще, переходить дорогу в этом месте было запрещено. Но если бы наши люди не делали то, что было запрещено, то заводы и фабрики встали бы, президент не смог бы удержаться в своем кресле и нескольких недель, сборная по футболу начала бы хоть что-то выигрывать. Пожилые люди и люди среднего возраста, конечно, обходили эту дорогу стороной и искали безопасный пешеходный переход, который, к слову, находился в двух кварталах от развилки. Но самые рискованные молодые парни любили показать свою ловкость, проходя одну часть развилки за другой, пока не оказывались на другой стороне улицы и не начинали кланяться своим зрителям. К этой группе смельчаков относился и Джонни. Джонни любил развилку, считал ее вторым домом после «дыры». Джонни проходил развилку быстрее и ловчее любого городского шалопая.
- Джонни, давай обойдем, - предложил я, дергая Джонни за рукав. Сегодня движение на развилке была как никогда напряженным. Машины одна за другой проносились мимо нас на огромной скорости. Водители даже не обращали внимания на маленького пацана лет десяти, который сидел на заграждении, разделявшем вторую и третью полосу развилки.
- Я бы с радостью, Дерек. Но ты, же видишь, что какой-то мальчуган попал в лапы этой демонической дороги, а самому ему, ни за что не выбраться.
Я тяжело вздохнул – Джонни мог придумать сотни причин, лишь бы пройти через развилку. Уже множество раз он переходил эту дорогу, чтобы спасти котенка на дороге, помочь бабушке на противоположной стороне улицы и так далее. Мне оставалось тупо стоять и наблюдать, как мой друг-смельчак выручит маленького мальчика, но, к сожалению, и в этот раз не получит медали.
Джонни подошел к самому краю тротуара, быстро повернул голову направо и налево и выбежал на дорогу. Он прошел под колесами зеленого паккарда и замер на месте, осматривая поток машин с обеих сторон и выжидая момент, чтобы продолжить экстремальный забег. Он подождал, пока мимо него пронесся красный кабриолет и тут же прошел еще треть первой дороги. Он первого заграждения его отделяли всего несколько метров. Джонни не стал ждать пока проедет джип, за которым была еще целая дюжина машин, а бросился под колеса большого черного внедорожника и уже в следующий миг махал мне рукой, стоя на первом заграждении.
Я тяжело выдохнул. Джонни, конечно, не раз уже проделывал все это, но каждый раз мои нервы были напряжены до предела. И сейчас, когда перед моим другом оставались две полосы этой проклятой дороги, я молил Бога, чтобы с ним все было в порядке, когда его ноги снова ступят на обычный тротуар.
Джонни спрыгнул на вторую полосу и тут же прижался спиной к ограждению – перед его носом пронесся поток из четырнадцати машин. Как только появилось свободное пространство, Джонни тут же перемахнул одним прыжком треть дороги. Но его снова остановили автомобили, водители которых не слышали о соблюдении дистанции и ехали на расстоянии полуметра друг от друга. Джонни решил не ждать, пока они проедут, запрыгнул на капот красного седана, перепрыгнул на еще одну машину из третьего ряда – седан помешал мне разглядеть марку последнего авто – и оказался рядом с мальчиком на втором ограждении.
Они начали о чем-то оживленно беседовать. По лицу мальчика было ясно, что он сильно напуган. Джонни указал ему на меня, уговаривая перейти на ту сторону. Мальчик отрицательно качал головой и показывал на проезжую часть, скорее всего убеждая Джонни, что он не сможет пройти обратно с балластом. Джонни ответил ему что-то, и мальчик спрыгнул с ограждения, поверив словам моего друга. Джонни взял его за плечи и шепнул на ухо, чтобы мальчуган во всем слушался его. Тот неуверенно кивнул в ответ.
Джонни стал более серьезным на обратном пути: он уже не запрыгивал на автомобили, не лез под капот. Перемены произошли с ним, потому что теперь в его руках была ни больше, ни меньше человеческая жизнь. Он подождал пока мимо проедет около тридцати машин и аккуратно провел мальчишку сразу через две трети дороги. Ждать им пришлось недолго. Единственный нормальный водитель, который когда-либо заезжал сюда, притормозил, сдерживая автолюбителей сзади, пропуская Джонни и его спутника. Так они добрались до ограждения. Теперь от меня их отделяла только одна часть развилки и сотни машин.
Аккуратно Джонни спрыгнул с ограждения и снял с него мальчишку. Он снова никуда не спешил; действовал четко, каждое его телодвижение излучало уверенность и спокойствие. Я был так напряжен, что и не скажу вам, сколько машин пропустил Джонни и сколько минут он стоял в ожидании, но примерно за это время мы могли бы уже дойти до Спорттеха, если бы пошли в обход, - но я не берусь отвечать за точность этой информации, потому что в экстраординарных ситуациях время тянется медленнее обычного. Это не я стоял на дороге, это не вокруг меня проносились машины со скоростью 100 километров в час, не от меня зависело здоровье и жизнь мальчугана, но когда я провел рукой по своим волосам, то обнаружил, что сильно вспотел от волнения. Эмоции переполняли меня, плохое предчувствие не покидало, и я просто закрыл глаза ладонями, надеясь, что когда я их открою, все благополучно завершиться, а Джонни будет стоять рядом.
Но, к моему огромному сожалению, когда я открыл глаза, этот кошмар еще не кончился. Джонни миновал только лишь одну треть дороги, и еще две трети отделяли его от безопасного тротуара. Джонни решился пройти еще одну часть. Крепко схватив мальчишку за руку и что-то крикнув ему, он сделал рывок вперед и удачно прошел еще одну треть, где и надо было бы остановиться, но мальчуган бросился бежать вперед и оказался на последней полосе. На огромной скорости на него несся черный грузовик; из грузовика раздался гудок. Напуганный оглушающим звуком мальчишка застыл на месте, вместо того чтобы бежать вперед или вернуться назад. Джонни сделал огромный прыжок вперед и оттолкнул мальчика из-под огромных колес, но ему самому пришлось занять это место. Джонни накрыл голову руками и прижался к земле. Протяжный вой клаксона не умолкал; раздался отвратительный визг тормозов, от которого у меня заболели уши, но было уже поздно тормозить – дистанция между грузовиком и Джонни была не больше пяти метров. Грузовик проехал над Джонни и остановился в нескольких футах от места происшествия. Тормозить или объезжать это место пришлось всем, кто ехал за этим грузовиком.
Водитель грузовика отрыл дверцу и спрыгнул на асфальт. Это был высокий мужчина с густой бородой. Одет он был в рабочий синий комбинезон. За секунду он оказался рядом с Джонни и протянул ему руку, которую мой друг взял, чтобы подняться на ноги.
- Все о’кей? – спросил он грубым голосом, хлопнув Джонни по плечу.
- Да, мистер. Все в порядке.
- Я все понимаю. Геройство геройством, но ты аккуратнее в следующий раз. А то мало ли что случится.
- Со мной ничего, - самоуверенно возразил Джонни. – Все произошло из-за этого мелкого. А где он, кстати? – спросил он, оглядываясь по сторонам, - мальчугана не было; сбежал уже, даже не сказав слов благодарности.
- Удрал гад. Но в любом случае осторожно. С тобой точно все нормально?
- Да, - кивнул Джонни, неуверенно улыбнувшись водителю грузовика.
- Уверен? У меня есть аптечка в машине.
- Все хорошо, - еще раз кивнул Джонни.
- Ну, удачи тебе, парень. Сейчас мало таких, как ты.
Водитель ловко запрыгнул в грузовик. Надавил педаль газа, и его грузовик помчался вперед с такой же большой скоростью, как и раньше. Ничему дурака жизнь не учит.
- Ну, пошли. Может, успеем хоть к третьей игре, - напомнил я о своем присутствии нетерпеливым возгласом.
- Иду я, иду.
Джонни сделал шаг ко мне навстречу правой ногой, затем левой, немного сморщился от боли, что посеяло у меня в душе подозрения, перерастающие в уверенность. Снова нормальный широкий шаг правой ногой, потом шаг левой ногой, и Джонни упал на колени у самых моих ног на тротуаре.

[Riki Torson]

Переход развилки держал в таком напряжении до конца прочтения, что даже живот свело!
Только одно замечание - во фразе

Если бесплатно, то почему бы и не купить.

может заменить "купить" на "взять" или другой синоним? Бесплатное априори купить нельзя.
В остальном отлично. Жду продолжения!

[vadimshmalts]

Переход развилки держал в таком напряжении до конца прочтения, что даже живот свело!
Только одно замечание - во фразе

Если бесплатно, то почему бы и не купить.

может заменить "купить" на "взять" или другой синоним? Бесплатное априори купить нельзя.
В остальном отлично. Жду продолжения!

Огромное спасибо за отзыв. Обязательно исправлю недочет.

[Мотылёк]

прочитала. мне понравилось, особенно про уху. сразу видно, что у автора хорошее чувство юмора. Идея замечательная, актуальная. С каждой фразой вырисовывается картинка. Буду читать дальше.

[vadimshmalts]

Глава 5
Многое я слышал про загадочный и таинственный свет в конце тоннеля, но яркий свет в конце коридора наводил на меня гораздо больший ужас, пока я сидел вместе с Джонни в больнице в ожидании травматолога. Нечеловеческие усилия я приложил, чтобы затащить в больницу Джонни, являющегося ярым противником врачей, как он говорил, оборотней в белых халатах. Никто и не спорит, что наши врачи – ангелы: они и взятки брали, и праздновали дни рождения коллег на рабочем месте, и путали лекарства – много было ошибок на их счету, но люди к ним продолжали ходить. «Жить захочешь – пойдешь к костолому», - эту поговорку знали все жители города, а придумал ее девяносто восьмилетний дед, только слышавший о врачах и ни разу не видевший никого из них в глаза в своей жизни, кроме акушера в самом раннем детстве. В наши дни, если хочешь вылечиться, то обратись лучше к своей бабушке, которая настойкой из какой-нибудь травы вылечит и простуду, и ГРИПП, и аллергию абсолютно бесплатно. Но если дело касается костей, как в нашем случае, то без травматолога, хирурга и рентгенолога не обойтись, если, конечно, ваша бабушка не согласится вправить вам сустав.
Я записал Джонни ровно на три час дня. Стрелки на настенных часах, висевших прямо над дверью травматологического кабинета, медленно приближались к назначенному времени. Перед нами сидела только молодая пара: блондинка лет двадцати пяти и ее жених, высокий парень того же возраста. Их проблема была схожа с нашей, - парень постоянно хромал на одну ногу.
Молодые люди зашли в кабинет и пробыли там около пятнадцати минут. Сначала из кабинета вышла девушка и широкими шагами прошла к лестнице на третий этаж. За ней на одной ноге скакал юноша. Мне было очень интересно посмотреть, как он вскарабкается по лестнице только на одной ноге, но времени было в обрез. Я поднял глаза на часы. До трех оставалось еще десять минут, но перед нами никого записано не было, поэтому я посчитал, что мы можем войти на десять минут раньше. Я встал на ноги и протянул руку Джонни. Он поднялся на одну ногу и повис на мне, - в таком положении мы шли всю дорогу до больницы. Я постучал в дверь костяшкой согнутого указательного пальца. По ту сторону двери раздалось кое-то нечленораздельное бурчание, тогда я открыл дверь.
- Можно? – спросил я, просовывая голову в образовавшуюся щель.
- Вам что надо? – не отрываясь от каких-то бумаг, спросил травматолог, уже седой, упитанный мужчина пожилого возраста. На носу у него было пенсне, угрожающе висевшее на самом кончике.
- Мы по записи.
- У меня на 14.50 никто не записан.
- Так мы на три, то есть на 15.00.
Травматолог оторвался от своих документов и посмотрел на меня поверх пенсне.
- Сейчас 15.00? Нет? Тогда зачем вы сюда вошли?
- Просто я подумал, что перед нами никого нет. Значит, Джонни мог бы войти…
- Кто? – оборвал меня доктор на полуслове.
- Джонни…
- Кто такой Джонни?
- Это ваш пациент. Он попал под машину и, мне думается, у него сломана нога.
- Вам не надо думать, молодой человек. Я сам осмотрю Джонни и определю, перелом у него или нет. Но если проблема у вашего друга, то зачем вы вошли в мой кабинет.
- Поддержать, - я имел в виду поддержать физически, потому что Джонни еле стоял на ногах. Но травматолог подумал, что я говорю о моральной поддержке, которую я, к слову, и так предоставлял своему другу всю дорогу, когда он хотел пойти домой в «дыру», умолял меня оставит его, спрашивал, сидя в коридоре, сколько времени до приема.
- Поддерживать будет в коридоре. Уходите отсюда. А другу передайте, чтобы он даже не думал входить сюда до 15.00. Я люблю пунктуальность. И если вы записаны на 15.00, то вы записаны на 15.00, ни секундой раньше, ни секундой позже.
Я сжал зубы, чтобы не вывалить на врача-хама весь свой неприличный словарный запас, сделал три глубоких вдоха и выдоха, закрыл дверь и снова усадил Джонни на стул. Сам же я начал ходить из одного конца коридора в другой, посматривая на часы всякий раз, как проходил кабинет травматолога. Один конец коридора было светлый, а другой темный, и все происходящее в нем, казалось мне театром теней.
- Не переживай ты так. Он все равно меня не примет, - устало обратился ко мне Джонни, когда я в очередной раз поравнялся с кабинетом.
- Это еще почему?
- Я же рассказывал: врачи не любят бедных и негров. Я не негр, но у меня нет ни гроша в кармане.
- Ну и что? На тебе же не написано, что ты бедняк.
- Но ведь ты сам сказал в регистратуре мой адрес. К тому же они и так научились различать всякую челядь от тех, с кого можно содрать пару сотен.
Тут я вспомнил, что действительно полная женщин, работавшая в регистратуре и записывавшая Джонни на прием, спрашивала у меня адрес, но тогда я не увидел ничего странного, да я и сейчас не вижу в этом ничего необычного.
- Но это же не причина не осматривать тебя. У тебя перелом. В подобных делах финансовое положение не играет никакой роли.
- Это у нормальных врачей, а у нас в стране таковых очень мало, если они вообще есть.
- Они не имеют права отказать тебе. Да я... Да я… В суд подам на них, - выпалил я первое, что пришло в голову.
Джонни поднял голову и посмотрел на меня одновременно и ласковым и глупым взглядом, как сотрудник психбольницы, соглашающийся с любой чушью, которую только можно услышать из уст больного.
- Подашь-подашь.
Я сел на стул напротив Джонни и замолчал, понимая всю абсурдность своих же громких заявлений.
- Полторы минуты осталось, - скорее для себя, чем для меня, сказал Джонни себе под нос.
- Вижу, - ответил я, принимая реплику на свой счет.
Не успел я сказать это, как дверь распахнулась, и из кабинета широкими шагами вышел седой травматолог и, не закрывая дверь на ключ, направился к лифту. Лифт, скорее всего, стоял на этом этаже, так как дверь моментально открылась, и травматолог отправился на первый этаж в уютной и просторной кабине.
- Ну, вот как это называется? – спросил я, когда ко мне вновь вернулся дар речи, потерянный от подобной наглости.
- Медицинское обслуживание, - улыбнувшись, ответил мне Джонни. Даже в тяжелой жизненной ситуации он не терял своего чувства юмора, что не могло мне не нравиться.
Возвратился блудный врач только через двадцать минут, которые показались мне вечностью. Я даже подумал, что у него закончился рабочий день, и он уже не вернется, но мои подозрения, к счастью, не подтвердились. Мы подождали еще минуту, чтобы он подготовился к приему пациента, и я вновь постучал. Я никогда не верил в чувство дежавю, но мурашки пробежали у меня по коже, когда я опять услышал невнятный ответ.
- Можно? – спросил я, отрыв дверь. Все было, как в первый раз, только Джонни не висел на мне, а сидел на стуле, ожидая, когда его позовут, а доктор не копался в документах, а пристально смотрел на меня.
- Что вы хотите?
- То есть, как… Ну, мы по записи.
- У меня никто не записан на 15.20.
У меня, признаться, душа ушла в пятки, когда я услышал это.
- У нас запись на 15.00. – Неуверенно возразил я.
- Сейчас 15.00?
- Нет.
- Тогда какого черта вы вошли? Я люблю пунктуальность и не люблю, когда люди спешат или опаздывают. К сожалению, в вас сочетаются обе эти плохие черты.
Я открыл рот, чтобы сказать что-то колкое в его адрес, но на ум ничего не приходило и пришлось закрыть рот, что со стороны выглядело очень глупо.
- Что с вами? Вы зеваете? Выйдете в коридор и зевайте там, пожалуйста. Вы мешаете мне работать.
- Но ведь вы не работаете. Ваша работа заключается в том, чтобы оказывать своевременную помощь больным, а не в том, чтобы заполнять корявым почерком груду бумажек.
Травматолог пропустил замечание о его почерке.
- Если бы вы соизволили явиться вовремя, я бы с превеликим удовольствием осмотрел вас или вашего друга и оказал бы вам или вашему другу помощь.
- Но мы были здесь в три часа. Понимаете, были! – Я сорвался на крик, но смог взять себя в руки, чтобы продолжить конструктивный диалог. Я был всегда сторонником мнения, что воплями и криками ничего не добиться, всегда нужен холодный ум.
- Почему же вы не вошли?
- Потому что вас не было.
- Это невозможно. Я нахожусь в этом здании с восьми утра до пяти вечер и ни на секунду не покидаю его.
- А я и не спорю. Вы были где-то в больнице. Но вас не было в этом кабинете и вы не сидели в этом кресле. Понимаете?
- Это не мешало вам войти. Когда я уходил, я оставил дверь открытой.
Я поинтересовался, какой смысл был входить в пустой кабинет.
- Я не один нахожусь здесь. И если бы вы были чуточку внимательнее, вы бы заметили это. Вот за этой дверь, - он указал на новенькую зеленую дверь, разделявшую две смежные комнаты, - находится мой практикант, очень смышленый парень, я вам скажу. И вот если бы вы соблаговолили зайти, он сделал бы тщательный осмотр, выписал бы направление на рентген и мог бы точно сказать причину, из-за которой ваш друг не стоит на ногах.
- Да вы не имеете права...
- Не нужно мне рассказывать, что я имею, а что нет. Я в этом кресле сижу уже сорок лет и, дай Бог, еще сорок просижу. И за этот срок я прекрасно выучил все свои права и обязанности.
- Ах, ты… сукин сын, - выкрикнул я от бессильной злобы самое приличное ругательство из своего лексикона. – Костыли хоть дай.
- А вот оскорблять меня вы права действительно не имеете. А костыли казенные. Мне не разрешено выдавать их кому попало.
- Совести у вас нет. А ведь еще клятву Гиппократа давали. Вот из-за таких страна-то и разваливается. Вы только и можете сидеть в своих мягких креслах, зарабатывать геморрой и рассуждать о том, какая же плохая у нас сейчас молодежь. А чем вы лучше? Чем?
Пристыженный пятнадцатилетним юношей травматолог тяжело вздохнул, поднялся и тяжелой походкой прошел в смежный кабинет. Из-за двери послышались два голоса. Один, старый голос травматолога, убеждал в чем-то второго. Второй голос, бодрый живой голос практиканта, отчаянно пытался отговорить травматолога от его затеи. В конце концов, травматолог сделал решающий удар своей должностью и вернулся, держа в левой руке костыль.
- Один? – спросил я, забирая подарок.
- Бери, пока дают. Только костыль надо будет вернуть. Все-таки он не мой, а принадлежит больнице. Узнают – уволят. А оно мне надо?
- Может, и не надо. Зато по делам вам будет.
И я закрыл дверь прежде, чем на меня обрушился поток оскорблений и негодований со стороны старого седого травматолога, который когда-то был гордостью больницы.
Джонни понял, что я ничего не добьюсь от врача еще в самом начале разговора. Теперь же, когда я посмотрел на стул, где сидел Джонни, я обнаружил, что он свободен, а моего друга и след простыл. Я быстро повернул голову вправо и влево. Джонни был на расстоянии метров в тридцать от меня и шел он по направлению к лифту – идти в его состоянии по лестнице было бы настоящим безумием.
- Постой, Джонни! Не беги так. Подожди меня.
Джонни не слышал меня или делал вид, что не слышал и упрямо шел на одной ноге к лифту, до которого, к слову ему оставалось еще метров двадцать.
- Ну, хоть костыль возьми. С ним всяко легче будет, - крикнул я, нагоняя его быстрыми шагами.
Чем ближе я подходил к Джонни, тем быстрее он начинал прыгать. У меня появилось ощущение, что Джонни кто-то преследует, но, что самое страшное, этим кем-то был я. Уже на подступе к лифту, Джонни не выдержал заданного мной темпа гонки и упал на колени, когда у него подвернулась нога. Я быстро подбежал к нему, помог подняться и усадил на стул; эти стулья были расставлены в коридорах через каждые пять метров – единственный плюс этой проклятой больницы.
- Чего ты мчишься? Никуда уже не опаздываем. Уже опоздали всюду, где только было можно. – Я имел в виду Спорттех, где ребята нас уже не ждут и разошлись по домам, циничного врача, ценившую каждую долю секунды.
- Не нужен мне твой костыль. Иди и верни его, - сказал мне Джонни, уставившись в пол.
- Не валяй дурака. У тебя перелом и без этой штуки в ближайший месяц тебе никак не обойтись.
- С чего ты взял-то, что я сломал ногу. Может, у меня вывих или просто растяжение. В конце концов, я мог просто ушибить ее.
Я хмыкнул.
- Если тебе по ноге проехался грузовик, то простым переломом отделаться невозможно. Ты ведь не индийский йог, который лежит на гвоздях, ходит по стеклу, засовывает шпаги и факела в горло и отделывается при этом обычными царапинами.
Говоря о царапинах, я приметил, что у Джонни разбиты оба кулака, будто он отжимался на них две ночи подряд.
- Видишь, к чему приводит твое упрямство. Упал – разбил руки. Возьми костыль.
Джонни отрицательно покачал головой.
- Ты один раз упал в больнице. А сколько ты еще раз приземлишься на асфальт пока дойдешь домой?
- Да это вообще не от падения, - раздраженно сказал Джонни.
Я снова глянул на его кулаки, кровь уже была запекшаяся.
- А-а, это ты на развилке, когда вытаскивал того идиота из-под колес?
Снова короткий ответ:
- Нет.
- А когда, черт возьми?
- Вчера.
- Где?
- В школе.
- Снова дрался?
Кивок головой.
- Не мне тебя учить. Но сне всегда говорили, что драться не стыдно. Если дерешься за правое дело. А с кем хоть?
- Ты их не знаешь, там есть тройка.
Тех трех я прекрасно узнал, когда подслушивал в столовой. Но я не подавал виду.
- И за что?
- Они дали мне пять долларов, а мне нечем возвращать. Они об этом знали. Теперь они требуют от меня эти деньги. Вчера хотели побить, но меня голыми руками им не взять даже втроем.
- Молодец, боец. – Я встал удивленный собственной рифмой.
- Уже идем?
- Пошли. А костыль ты все-таки захвати.

[vadimshmalts]

Глава 6
Весенние дни сменяли друг друга на своем посту, все ближе приближая нас к последнему звонку, который по традиции прозвенит во всех учебных заведениях города в один из последних деньков мая. И чем меньше времени оставалось до поры летних каникул, тем меньше я встречал Джонни. Причин этому было большое множеств. К примеру, мы не могли часто видеться, потому что я должен был писать годовые контрольные работы и готовиться к ним, потому что конец мая ознаменовался ливневыми дождями и так далее. Но главная из них, конечно же, - болезнь Джонни. С момента описанных мною событий, когда Джонни сломал ногу, прошло три недели. Гипс ему не накладывали, но его мама, определив с первого взгляда и без всякого рентгена, что у него перелом – нога была синей и распухшей в колене, - забинтовала ему это место.
Поначалу Джонни не отказывался от школы. Он исправно посещал это заведение еще два дня. Но после очередного конфликта с одноклассниками и учителем физкультуры, ему пришлось отложить свое образования до момента полнейшего выздоровления. И если с одноклассниками все было до сумасшествия обыденно: они увидели в травме Джонни еще один кладезь шуток, - то с учителем физической культуры было немного сложнее. Видя, что Джонни явился на урок без спортивной формы, он начал требовать дневник. Конечно, мой друг возразил ему, что у него сломана нога, а значит, он не взял форму не потому что забыл ее, а потому что не мог нормально ступать на эту ногу в любой одежде, включая спортивную футболку и шорты. Учитель, переживший на своем веку столько травм, что сам стал травматологом и хирургом в одном лице, хотя до этого никто не слышал, что бы он ломал себе что-то серьезнее ногтя, сказал, что у Джонни нет никакого перелома, иначе он был бы в гипсе. Джонни пришлось уйти с урока, а на следующий день он не явился в школу. Теперь я не мог видеться с Джонни на коротких школьных переменах. Вскоре мы перестали встречаться на улице, так как Джонни редко выходил из дому, а если и выходил, то ненадолго. В общем, сталкивались мы крайне редко и успевали обменяться только несколькими незначительными фразами. Продолжалось так вплоть до последнего школьного дня, когда все без исключения ученики собираются на торжественную линейку во дворе школы.
Последняя пятница мая – обычный день, похожий на другие, с первого взгляда. Но мало кто знает, что это единственный день, когда в серых школах бурлит жизнь. Во всех городских учебных заведениях проходят торжественные линейки, звучат последние в учебном году звонки.
Наша школа не отличалась от других ничем особенным, но именно нашу регулярно приезжали снимать телевизионщики. Мужчину с камерой да его коллегу с микрофоном в руках можно было увидеть на каждом более-менее торжественном событии, которое проходило в стенах нашей школы: первый и последний звонок, день города, ежегодные спортивные соревнования среди школьников, олимпиады, интеллектуальные конкурсы, день книги, годовщина открытия школы, утренники и вечера самодеятельности. Сегодня во дворе собралась огромная толпа народу: чуть меньше тысячи учеников плюс пять сотен родителей плюс три-четыре десятка учителей плюс два журналиста да работник из министерства образования.
Классные руководители выводили свои классы по очереди и ставили их полукругом у порога, на котором уже подготовили трибуну с микрофоном для выступлений. Я стоял в шестом ряду прямо напротив порога, с которого директор должен был говорить свою речь. Речь – дело скучное, нудное и безынтересное. Но не из уст нашего директора, высокого, плотного, коренастого мужчины с седыми волосами и густыми черными бровями. Свою речь Эрнст Дей сочинил еще лет двадцать пять назад, когда только стал директором. Ее знает наизусть каждый, кто учился или учится в его школе. Разбудите в три часа ночи любого выпускника, и он вам скажет почти все, с чем мистер Дей собирается обратиться к нам на линейке. Не расскажут они только про оговорки, которые Дей допускает каждый раз, когда оказывается у микрофона. Именно эти оговорки заставляют нас внимательно прислушиваться к каждому его слову. Но как только директор отходит от микрофона, как его тут же сменяют завучи, классные руководители выпускных классов и в конце представитель министерства образования, которые говорят такие заумные вещи, что сами не могут довести свою же мысль до логического конца.
Последние приготовления к торжеству заканчивались. Вынесли и закрепили прямо над входом в здание транспарант с надписью «Школа вас никогда не забудет», я посчитал, что это угроза. Дворник сметал последние пылинки с красных и белых квадратиков брусчатки, которые чередовались, сменяя друг друга через один. Телевизионщики искали самое удобное место для телесъемки, с которого открывался бы отличный вид на двор, а главное на транспарант, под которым уже стоял наш директор и пил воду из граненого стакана. Учитель музыки в очередной раз проверял, нужная ли песня записана на диске, но все равно каждые пять минут подходил к колонкам и перепроверял, будто не веря самому себе. Работник бригады, проводившей электрический кабель где-то неподалеку, пришел на звук посмотреть, что тут такое творится, и простоял в первых рядах до тех пор, пока его довольно непристойной лексикой не позвали напарники.
Ровно в 8.30 утра весь этот дурдом кончился, из колонок прогремела оглушающая торжественная мелодия, и начался последний день в учебном году. Все присутствующие, кроме учеников средней и старшей школы, зааплодировали. Директор отделился от толпы и поднялся по ступенькам к микрофону, встреченный овациями. Он несколько раз стукнул указательным пальцем по микрофону, кашлянул три раза, сделал глоток воды, поправил очки и после этих манипуляций начал речь.
- Раз-раз. Работает, да? – убедившись, что микрофон работает, мистер Дей достал из нагрудного кармана белый шелковый платок и несколько раз взволновано приложил его ко лбу.
- Дорогие ребята! Сегодня вы услышите первый последний звонок в своей жизни, - продолжил директор, небрежно скомкав платочек и сунув его в карман брюк. – Ну, то есть последний звонок в своей жизни, - волнение заставляло говорить директора то, что шокировало его же сознание, когда он понимал, какую глупость только что выдал. Он сделал небольшую паузу, во время которой снова выпил воды, а потом продолжал:
- Скоро вы будете сдавать экзамены, я имею в виду, выпускной класс будет сдавать экзамены, ну и девятый, конечно, тоже сдаст. За эти годы школа вас многому научила: разным наукам, научила вас жить в обществе и ладить с друзьями и родителями, вы научились любить и быть любимыми, многу, короче говоря, мы вас научили.
Из толпы, неподалеку от меня, послышался короткий смешок, еще более смущенный мистер Дей попытался продолжить.
Кое-как он рассказал, что помнит выпускной класс еще маленьким 1-А, хотя даже сейчас не знал по имени каждого выпускника. Сообщил, что, по его наблюдениям, на последнем звонке дети гораздо радостнее, чем на первом, что мало кого удивило. Дальше директор назвал имена подростков, защитивших честь школы на олимпиадах и спортивных соревнованиях, наградил их почетными грамотами, медалями и похвальными листами. Он еще раз поблагодарил выпускников за годы, проведенные вместе в школьной семье. В общем, он не совершил много ошибок, но мне не понравилась концовка, в которой он попытался подлизаться к какой-то шишке из министерства:
- В заключение, я хотел бы предоставить слово классным руководителям выпускных классов и представителю министерства образования, любезно согласившемуся присутствовать на нашем празднике районного значения и оторвавшемуся от важных дел, чтобы лично поздравить каждого выпускника.
Кроме родителей, никто даже не собирался слушать классных руководителей и какого-то толстого мужчину в бежевом костюме и бледно-красном галстуке. Кто как пытался занять эти полчаса: парень рядом со мной достал телефон и начал с бешеной скоростью набирать сообщения; девушка впереди, чья голова закрывала мне обзор во время речи директора, достала плеер и наушники; мальчик из младших классов вытащил книгу, чем несказанно удивил меня, - редко я видел книги в руках современной молодежи, на таких мероприятиях и вовсе встречаюсь с подобным видом досуга впервые. Я встал на носочки и вытянул шею, как жираф, высматривая в неподвижных рядах людей Джонни. Я увидел лица нескольких его одноклассников, тем самым обнаружив место, где стоял его класс. Как я не прыгал, - Джонни разглядеть мне не удалось.
Наглым образом оттолкнув стоящего слева от меня юношу, я начал пробираться сквозь людские джунгли, чтобы поговорить с лучшим другом, которого я не видывал около месяца. К сожалению, без всяких происшествий добраться до месторасположения чужого класса мне не удалось: сначала кто-то намеренно наступил мне на пятку, затем я и вовсе получил толчок в спину и еле устоял на ногах. Но все же я достиг своей конечной цели.
Абсолютно все мальчишки были на голову ниже меня, что очень удивило меня, ведь они были примерно одного со мной возраста. Девчонки тоже выглядели вполне несуразно под толстым слоем косметики. Картина была жалкая и несказанно расстроила меня, любителя чистого женского лица без всяких следов косметики. Из всех этих ребят я знал только Юлиана, длинноволосого юношу, увлекавшегося волейбол и занимавшегося этим видом спорта на профессиональном уровне. Он очень часто составлял компанию мне и Джонни, когда мы противостояли тридцать пятой школе на площадках Спорттеха.
- Доброе утро. Ну, как оно?
Юлиан посмотрел на меня так, будто только заметил меня, и очень удивился, обнаружив меня рядом.
- Доброе. Неплохо, но могло быть и лучше. Я вообще удивлюсь, если существует школьник, который грустит в последний день этого ада, замаскированного под школу.
- Вечно шутишь. Не так уж здесь и плохо.
Он бросил на меня презрительный взгляд, подтверждавший серьезность его слов. Я тут же поспешил оправдаться:
- Я хотел сказать, что в институте, мне кажется, еще хуже, чем здесь.
- Возможно, - коротко ответил Юлиан, переводя взгляд с меня на учительницу физики, получившую слово и оживленно рассказывающую о тех счастливых годах, которые она провела со своим классом на посту классного руководителя.
- А где Джонни? - спросил я, решившись после недолгого замешательства перейти к главной цели разговора.
- Не знаю, - бросил Юлиан, не отводя взгляда от трибуны с микрофоном, у которой ораторы сменялись со скоростью света.
- Что значит "не знаю", - продолжал я шутливым тоном, но голос, на всякий случай, немного повысил. - Кто с ним учится в одном классе, ты или я?
- Ну, я. - Нехотя ответил мне Юлиан и тут же задал свой вопрос похожего типа, - а кто его лучший друг, ты или я?
- Я.
- Стало быть, тебе лучше знать о его местонахождении. Но если серьезно, он не явился на последний звонок.
Сначала я подумал, что он врет мне, чтобы отделаться от меня. Ведь Джонни лично сказал мне неделю назад, что непременно придет на линейку и никакой перелом его не остановит. Я не стал бросать прямое обвинение во лжи, вместо этого я решил продолжать беседу, как ни в чем не бывало.
- Но ведь он сам мне сказал ждать его сегодня здесь.
- Ну и жди.
- Да что с тобой, в конце-то концов?
- Слушай, ты не видишь, что я немного зол?
- А что случилось? – во мне нарастало любопытство, а когда я становился любопытным, я мог выведать секретные данные у любого шпиона.
- Все из-за твоего Джонни. Он не пришел; а я вместо него двигай парты в классе, чтобы девчонки помыли полы.
Я попытался представить, как эти девчата с раскрасками вместо лиц будут мыть пол, и искренне рассмеялся
- Но вас же не два мальчика на весь класс, - возразил я. – Кроме тебя, есть еще шесть или семь парней, годных для генеральной уборки в конце года.
- Если бы были, я бы не жаловался. Нас семь, ты правильно заметил. Теперь считай. Джонни не явился, - я загнул указательный палец на руке. – У этих двоих, - он кивнул головой назад, и я привстал на носочки, чтобы посмотреть на мальчишек позади него, - аллергия на пыль и на моющие средства, хотя я убежден, что аллергия у них на физическую работу. Плюс еще трое не пришли, ты их не знаешь. Вот и получается, что остался я один. Но я им покажу, что один в поле тоже воин.
Я усомнился, что не знаю этих троих.
- А один из них рыжий такой, да?
- Из кого?
- Из этих троих-то.
- Ну, да. Есть там рыжий. А ты их знаешь что ли?
- Видел пару раз.
В голове у меня пронеслись смутные подозрения, я еще не знал, в чем они заключаются. Я понял, что пришло время уходить с торжества, потому что ничего интересного уже не будет, а Джонни мог сейчас нуждаться в моей помощи.
- Ты не грусти, что остался один. Ну, поработаешь чуть больше. Зато все девчонки твои, - только теперь я подумал, что в отношении подобных уродин такое утешение слабо подействует, но слово не воробей. - Ну, мне надо спешить. Удачи тебе.
Я бежал что было сил к дому Джонни. В качестве своего маршрута я избрал не самый короткий путь, но именно этой дорогой Джонни чаще всего добирался до школы. Улочки проносились мимо меня с такой скоростью, что я едва успевал читать таблички с номерами домов. Где-то позади меня раздался звук от выстрела из пушки; я обернулся и поднял голову к небу – это был гром. Начинался дождь, может быть, даже ливень, но меня это нисколько не пугало. Я готов был вымокнуть до нитки, только бы прийти в «дыру» к Джонни и узнать, что он просто решил не ходить на линейку.
Но этому было не суждено случиться. Я остановился отдохнуть, когда меня совсем замучила боль в мышцах и одышка. Я огляделся по сторонам: справа была футбольная площадка, окруженная невысоким забором, слева круглосуточный магазин. До дома Джонни оставалось еще два километра. Я приготовился снова бежать, как вдруг услышал слабый стон, доносившейся со стороны футбольного поля. При этом звуке у меня душа ушла в пятки, я схватился руками за голову в надежде, что мне послышалось. Около минуты было тихо, но снова послышался боле тихий, но такой же отчетливый стон. Я побежал со всех ног к футбольному полю, проклиная на ходу строителей, поставивших здесь этот треклятый забор, окружающий поле, как тюремные стены. В поисках входа, я начал обходить забор по кругу и стучать со всей силы по прогнившим доскам. Ворота находились с другой стороны; к счастью, они были не заперты.

[Татьяна Ка.]

Вот пока читаю, меня не покидает одно сомнение - вы на самом деле пишете про американских школьников?..

[просто мария]

Вот пока читаю, меня не покидает одно сомнение - вы на самом деле пишете про американских школьников?..

Сомневаюсь. Хотя бы потому, что выпускной класс высшей школы - двенадцатый и последний класс средней школы - девятый, как правило (если не считать некоторых небольших городков) учатся в разных местах - там вообще младшая, средняя и старшая школа обычно разнесены территориально, да и директор у каждой свой.

[Татьяна Ка.]

Меня и раньше некоторые вещи смущали, но мало ли, а тамошнюю действительность не знаю. Так, ради интереса полазила по сайтам, ничего похожего.

[vadimshmalts]

Вот пока читаю, меня не покидает одно сомнение - вы на самом деле пишете про американских школьников?..

Я и не пишу про Америку. Такая ситуация могла произойти в любом уголке планеты, поэтому нет надобности указывать какой-то конкретный город.
Ну, а доллар ходит во множестве стран.

[Татьяна Ка.]

Такая ситуация могла произойти в любом уголке планеты, поэтому нет надобности указывать какой-то конкретный город.

Какая конкретно ситуация? Ситуации-то вы описываете разные. Но то, что применимо к одной стране, не всегда присутствует в другой. Например, последний звонок. В некоторых странах ученики вообще не знают, что это такое, как и линейки, транспаранты с подобным содержанием. Словно вы понахватывали нитей-сюжетов из разных мест и мотаете в один клубок. Доллар чаще всего подразумевается североамериканский. И если автор не дает конкретного указания, что это Канада, Австралия или Новая Зеландия, тем паче Фиджи, читатель все ваши ситуации будет применять к той стране, которая первая придет на ум в связке с долларом - Америке.

[vadimshmalts]

Такая ситуация могла произойти в любом уголке планеты, поэтому нет надобности указывать какой-то конкретный город.

Какая конкретно ситуация? Ситуации-то вы описываете разные. Но то, что применимо к одной стране, не всегда присутствует в другой. Например, последний звонок. В некоторых странах ученики вообще не знают, что это такое, как и линейки, транспаранты с подобным содержанием. Словно вы понахватывали нитей-сюжетов из разных мест и мотаете в один клубок. Доллар чаще всего подразумевается североамериканский. И если автор не дает конкретного указания, что это Канада, Австралия или Новая Зеландия, тем паче Фиджи, читатель все ваши ситуации будет применять к той стране, которая первая придет на ум в связке с долларом - Америке.

Главной сюжетной линией является, конечно, конфликт Джонни с одноклассниками.
А насчет смеси сюжетов вы правы. Я взял что-то из США, что-то из России, что-то из стран Евросоюза. Вот так у меня и появился вымышленный город без названия.

[Татьяна Ка.]

. Я взял что-то из США, что-то из России, что-то из стран Евросоюза.

Это очень чувствуется и не есть гуд. Но это только мое мнение.

[Oleg]

Я взял что-то из США, что-то из России, что-то из стран Евросоюза.

Сталкиваясь с подобным некачественным венигретом , пропадает желание читать. Это не ляпы, а подтасовка.
Возникает ощущение, что тебя, как читателя, держат за пешку, а автор, пишет только для себя. Если это так - то пусть сам и читает.
Как можно писать о чём-то, чего ты точно не знаешь? Фантазировать можно и нужно, но изучение темы перед тем, как стучать по клаве, ещё никто не отменял. В противном случае получается - смешно.

[vadimshmalts]

Я взял что-то из США, что-то из России, что-то из стран Евросоюза.

Сталкиваясь с подобным некачественным венигретом , пропадает желание читать. Это не ляпы, а подтасовка.
Возникает ощущение, что тебя, как читателя, держат за пешку, а автор, пишет только для себя. Если это так - то пусть сам и читает.
Как можно писать о чём-то, чего ты точно не знаешь? Фантазировать можно и нужно, но изучение темы перед тем, как стучать по клаве, ещё никто не отменял. В противном случае получается - смешно.

А какую именно тему я должен был изучить? Зачем вообще нужны эти географические рамки? Такие неточности или, как вы говорите, винегрет, могут подарить читателю из любого уголка планеты что-то свое. Я, конечно, понимаю, что на данный момент мою повесть читают только пользователи из стран СНГ. Как раз для них подробно описан последний звонок. Американцам могли бы понравиться доллары, а европейцам загруженные дороги.

[Татьяна Ка.]

Зачем вообще нужны эти географические рамки?

Для доверия автору.

[Oleg]

Я, конечно, понимаю, что на данный момент мою повесть читают только пользователи из стран СНГ.

Возможно, я тоже слегка не понял, что Вы пишите для всего человечества, а не для "данного момента".
Так и представляется - каждый народец будет выбирать из Вашего салата понятную только ему вкусняшку. Лично для себя любимого. Немец будет рыться в тексте, ища сосиску. Китаец - рис. Украинец шукать шматки сала.
Интересный подход. Да и замах не рублёвый...
За короткое время, уже второе пришествие "литературного велосипеда"(невольно заскучаешь по Янесику).
Испехов Вам в покорении читающего, многонационального мира.

[Татьяна Ка.]

А подход-то, между прочим, не оригинальный. В тех же американских фильмах непременно должен присутствовать один настоящий американский янки, один афроамериканский чувак, одна шл... дама древнейшей профессии энд гомосексуалист - выбирай кому что нравится!

[vadimshmalts]

Так и представляется - каждый народец будет выбирать из Вашего салата понятную только ему вкусняшку. Лично для себя любимого. Немец будет рыться в тексте, ища сосиску. Китаец - рис. Украинец шукать шматки сала.

Это не поваренная книга. Это вполне серьезное произведения. И место действие - это последнее, что, по моему мнению, должно волновать читателя.

[Oleg]

А подход-то, между прочим, не оригинальный. В тех же американских фильмах непременно должен присутствовать один настоящий американский янки, один афроамериканский чувак, одна шл... дама древнейшей профессии энд гомосексуалист - выбирай кому что нравится!

В том-то дело, что это не подход, а тенденция, вирус, который стараются привить на хорошо удобренной за эти годы, почве.

Это вполне серьезное произведения

Смело, хоть и слегка самонадеянно. А я вот до сих пор, даже своё изданное, называю - текстами. Видно, не быть мне покорителем мирового читательского пространства - воспитание не позволит.
В наше время тоже говорили(иногда):
- Наглость - второе счастье, - но, моя мама была против такого счастья.
Эх, мама, мама...

И место действие - это последнее, что, по моему мнению, должно волновать читателя.

Вы знаете, у меня в процессе чтения, задействовано не только зрение, но и мозг. Возможно, это лишний по нынешним временам орган, но ничего с этим поделать не могу. Вот если бы Вы указали ограничение - (только для сдавши ЕГэ, или готовящимся его преодолеть) я бы даже и не сунулся в Ваш текст. Вот ваша ошибка и повлекла

по моему мнению

Желаю успехов и надеюсь, что "свистните", когда покорите вершину.