"На нашей улице в три дома"

[yanesik]

Oleg,я бы больше не писал в ваших темах, но одна фраза подкупила меня, а какая - это уж моя тайна. Поэтому свяжу мертвым узлом свою гордыню и продолжу вас читать и комментировать. Вы очень порядочный человек, а это всегда подкупает.

[yanesik]

Глава 1.

Начиная с пятого класса, как только заканчивались занятия в школе, меня отправляли на всё лето в Сочи, к деду с бабушкой по отцовской линии(а если без линии - просто родителям отца?).
Покупался билет в купе(впечатление что прямо в купе билет покупался), а на юг страны, к Чёрному морю, летела телеграмма – когда и каким поездом меня встречать.
Мы поднимались в вагон и проходили в купе, где мама теперь просила уже моих попутчиков приглядеть за мной(лучше "сыном",а то два "мной-меня" подряд), а меня грозно наставляла, чтобы я слушался этих тётенек. Если мои попутчики не внушали ей доверия, то мама с проводницей затеивали обмен местами(некоторые могут понять напрямую, не так ли?), и я оказывался в другом купе.
В Сочи на вокзале меня всегда встречал дед, удивительно похожий внешне и манерой одеваться на старика Хоттабыча(добавить можно "как я его представлял по иллюстрациям в книжках"). Нет, он не был волшебником(разве вы в предыдущем предложении говорили о каких-то волшебных умениях деда? Нет только о внешности, так почему же слово"нет?"), а был просто очень добрым дедом.
Наш(дом деда) дом старый, ещё царской постройки, водопровод был, и даже маленькая душевая была, но вода в кранах - только холодная.
На втором этаже в раздевалке, дед вручал нам оцинкованные тазики-шайки и мы входили в огромный зал мужского отделения бани(как мне все знакомо, спасибо, даже увидел себя в этой бане со своим дедом). Морща носы и переглядываясь с братом, наблюдали, как взрослые дядьки с наслаждением плещут на себя из тазиков горячую воду. Дед заставлял нас делать тоже(то же) самое, а потом намыливал. Затем, смыв с лица пену, мы бежали в дальний конец зала под тёплый душ смывать с себя всё остальное.
Компашка наших дружков, насвистевшись вдоволь под окнами и узнав от бабушки, о наших мытарствах с дедом, действительно, поджидала нас у дома, сидя на корточках в тени под аркой нашей парадной(правильно - нашего парадного, но питерцы говорят парадная, вы из Питера?).

Здесь нет-нет, да и мелькали ещё осколки живописных нарядов отдыхающих, ещё пятидесятых годов: то мужик в полосатых сатиновых штанах от пижамы, а то дама в широкополой, тонкого войлока шляпе с бахромой(и я в те годы ребенком бывал в Сочи,костюмгик у меня был модный,бескозырка с ленточками и матроска плюс тельняшка). Да и галька на пляже не была застелена зелёным ковролином, имитирующим зелёную лужайку, где сейчас стригут с отдыхающих приличные деньги(да, пока я до воды доходил, много синяков набивал о крупные камни). На всём протяжении побережья, пляжи Сочи были бесплатными. Да, были закрытые пляжи нескольких ведомственных санаториев, но в центре города – все бесплатные.
А если у меня получится, то читатель (если ему интересно) сможет перенестись в декорации города - но только, на сорок лет назад(а я на шестьдесят).
Спасибо, детство напомнили, я был впервые в Сочи, когда перешел во второй класс. А потом через много лет уже после окончания консерватории в 1972 году.

[Oleg]

продолжу вас читать

Да ради бога. Только прошу не впадать в словесную эквилибристику и всяческие расшаркивания.
Мне дорого моё время.

вы из Питера?).

И из него тоже.

[Oleg]

Глава 8. «Всё было и ещё будет - впервые»

Чем же запомнилось мне то лето?
Оно было последним, когда мы со Светкой смотрели фильмы - детям до шестнадцати… сидя на ветках кипариса, что возвышался над забором летнего кинотеатра. Уже в следующий мой приезд, мы гордо протягивали в окошечко кассирши новенькие паспорта и, затем сидели в зале на законном основании, оставляя моего брата «куковать» на дереве в одиночестве.

Вот только сейчас, вспоминая всё, пришла мысль о том, как всё просто и естественно произошло в нашем сближении со Светкой. Мы всегда были внутри большой и дружной компании, где она была единственной девчонкой. И в тоже время, мы со Светкой никогда не обособлялись, не выпадали из неё. Над нами не подшучивали, нас не подкалывали, как зачастую бывает в таком возрасте. И моей заслуги в этом не было совершенно.
Она просто, по какому-то только ей известному принципу выбрала меня. Так бывает не только в юности, но и во взрослой жизни. Это нам – мужикам только кажется, что выбираем мы, а на самом деле, каждая в меру умная женщина сама делает выбор. Или на какой-то определённый период времени, или на всю жизнь.
Можно и возразить: «Это когда есть выбор». Да, именно так, но в юности такой выбор, как правило, есть. Во взрослой жизни всё сложнее. И тогда зачастую женщины, казалось бы, делают противоестественный выбор – остаться одной. Исповедуя принцип: «Уж лучше так, чем жить с кем попало».
Как к этому относиться? Можно спорить бесконечно, но если внимательно приглядеться, постараться понять их, то становится ясно, что это выбор далеко не глупых женщин. Глупышкам это не дано, они умеют и позволяют переступить через себя. Хорошо это, или плохо, каждый решает сам.
Ладно, вернёмся к основному.

Если Влад в силу своего возраста и способностей был лидером компании, то красивая, весёлая заводила-Светка её душой.
Самым любимым местом наших вечерних посиделок было летнее кафе «Макас» под стенами гостиницы «Приморская». Как и от кого пришло это название, я не знаю до сих пор, но нам оно нравилось. Полосатый полотняный навес, лёгкая декоративная оградка, отделяла десяток столиков от тротуара. В глубине у стены гостиницы большая барная стойка, за которой священнодействовал пожилой, убелённый сединами грузин – дядя Гиви.

Наша компания пользовалась у него привилегиями благодаря только Светке. Когда дядя Гиви видел её, он становился пластилиновым, он просто таял и величал её не иначе, как «царица Тамара». Если к нашему появлению в кафе все столики были уже заняты, бармен кивал нам в сторону открытой двери в подсобку и мы в сопровождении молодого помощника дяди Гиви, выносили оттуда два складных столика и стулья. Светка каждый раз, хоть совсем немножко, но всегда опаздывала к общему сбору, и мы ждали её, ничего не заказывая.
Когда быстрым шагом или делая вид, что бежала, она появлялась на выходе из аллейки сквера, бармен, вскинув руки к полотняному потолку, восклицал:
- Вах!
И уже обращаясь к нам:
- Вот и царица ваша появилась.
Чуть выше среднего роста, загорелая, стройная, густые, светлые распущенные волосы ниже плеч, улыбаясь и отвечая что-то на наши приветствия, она быстро входила в кафе. Привлечённые возгласом бармена, все взгляды посетителей кафе сходились на ней.
По-стариковски тёплый и ласковый взгляд Гиви. Восхищённые, или назойливо липкие взгляды парней и взрослых мужчин. Доброжелательные, с оттенком лёгкой грусти взгляды дам. Завистливо-оценивающие, более взрослых девиц.

Может быть значительно позже, чего мне не суждено было увидеть, она и «купалась» в подобном внимании, но тогда, в свои неполные шестнадцать лет, Светка просто шла сквозь эти взгляды.

Дядя Гиви, перегнувшись через барную стойку, тянул ей навстречу раскрытую ладонь. Цоканье её каблучков ускорялось и совсем по-детски, с прискоком, она подбегала к нему, звонко хлопала своей маленькой по его огромной и мясистой ладони.
Начинался ежевечерний традиционный ритуал.
- Добрый вечер дядя Гиви! - Весело приветствовала бармена Светка.
- Добрый! - Дай-то Бог, чтобы он был добрым, моя царица!
- С чего начнём его, моя повелительница? - При этих словах массивный подбородок старика падал на грудь, а вся фигура изображала шутливое почтение.
Она смеялась, а потом, придав лицу наигранно-серьёзное выражение, отвечала:
- Всё, как всегда, - и сделав небольшую паузу, склонив голову к плечу, недовольным тоном добавляла:
- Вот только кофе не такой, как вчера мне твой Резо сварил, - и Светка кивала в сторону парня, обслуживающего в тот момент, клиента на дальнем конце стойки.
- Ты же знаешь, я люблю, чтобы пеночка была густая, толстая, чтобы её можно было легко подцепить ложечкой, - и Светка прикрывала глаза, изображала стон предвкушения.
Выслушивая её претензию, бармен испуганно таращил глаза, а затем, прижимая ладони к груди отвечал:
- Джин Гиви всё исполнит моя царица, а этот, недостойный твоего внимания олух, - и он бросал грозный взгляд в сторону помощника, - будет жестоко наказан.
Слегка наклоняясь над стойкой, Гиви громко шептал Светке:
- Он у меня в этот месяц будет работать за голую зарплату.
Светка хохотала и тянула к бармену свою узкую ладошку. Обменявшись со стариком финальным приветствием, перебегала к нашему столу и садилась на свободный стул рядом со мной.

В один из вечеров, Колян не удержался и спросил бармена, убиравшего в этот момент посуду с соседнего стола:
- Гиви, а почему ты нашу Светку зовёшь царицей? Ведь ваша, грузинская царица Тамары, была черноволосой, намного старше Светки и, они совсем не похожи.
- Э-э…совсем мальчишка! Наша, ваша, причём здесь цвет волос? У меня внучка чистокровная грузинка - огненно рыжая, совсем как абхазский мандарин и, она для меня, тоже царица! Мужчина выбирает себе царицу не по цвету волос, а сердцем. Подрастёшь, поймёшь мои слова, а пока допивай свой кофе, он совсем уже остыл, - и, ткнув пальцем в сторону Колькиной чашки, направился к стойке.

Эх, Гиви, дядя Гиви, ни ты и тем более мы – друзья Коляна, даже и представить тогда не могли, что сердце Кольки, так и не успеет выбрать для себя царицу.

Это было последнее лето, когда на нашем столе можно было увидеть только мороженое, сок и маленькие чашечки с ароматным кофе. Уже на следующее, на столе появятся фужеры с сухим вином, а перед Коляном, будет лежать красно-белая пачка фирменных сигарет.

Что же ещё было такого, что произошло впервые в то лето? Впервые и запомнилось навсегда.

В тот вечер, сидя на ветке кипариса, мы смотрели какой-то фильм последнего сеанса. Кино было скучное и мы со Светкой больше болтали, чем смотрели на экран. Только нам казалось, что мы разговариваем тихо. Сидевшие внизу люди, на нас уже несколько раз шикали, призывая к порядку.
- Валим отсюда, - предложил я Светке.
- Да, спускаемся, скукотища сплошная, - согласилась она.
Я спустился первым и привычно подставил плечо. Опираясь об него рукой, Светка спрыгнула с нижней ветки, отряхнула джинсы и зябко повела плечами.
- Прохладно сегодня, поздно уже, пойду домой, - и тихо спросила:
- Проводишь меня?

Свет одного из фонарей освещавших лестницу, взбегавшую вверх к сочинской церкви, падал на Светку, а я оставался в тени. Это меня и спасло, иначе, она могла бы увидеть, какой красной стала моя физиономия.
Несколько ступенек мы прошли молча, да и как я мог говорить, когда мысленно крыл себя последними словами: «Идиот, чурбан! Не догадался сам предложить, заставил девчонку просить. Кретин!».

Она что-то спросила, я ответил. Постепенно успокаиваясь, начал рассказывать ей об одной из последних прочитанных мной книг. Потом она рассказывала о каком-то художнике. Да и неважно о чём мы тогда говорили, главное, что чувство неловкости, досады на себя, пропало, растворилось. Стало всё как обычно – легко и просто.

Поднялись на верхнюю площадку лестницы. Пошли по тротуару вдоль ограды церкви. Старые платаны тихо шумели. Бросали нам под ноги причудливую мозаику из резных теней под светом неоновых ламп. Шли медленно. Светка рассказывала.
В тот поздний вечер я и узнал, что живёт она только с матерью. Отца никогда не видела и не знает о нём ничего толком. Мать рассказывала ей, как выразилась Светка – какие-то сказки, но она не верит ей.
- Был да сплыл, а теперь уже и не нужен он мне, - сказала, как бы закрывая эту тему.
Пошли вдоль ограды санатория «Красная Москва», недавно переименованного в санаторий «имени Мориса Тореза». Я слышал от ребят, что где-то здесь в небольшом «Шанхае» и живёт Светка.
Свернули на широкую, хорошо протоптанную дорожку. Впереди показалась освещённая площадка с торчащей из земли старинной, уже, наверное, не работающей водопроводной колонкой. Справа вдоль ограды санатория виднелись небольшие домики с кучей всевозможных пристроек.
- Сейчас наверняка нас дядя Паша встретит, - тихо сказала Светка, и, предваряя мой вопрос, продолжила:
- Это мамкин ухажёр. Лет пять, наверное, как хороводятся.
- Чего так долго-то?
- Да мать бы и рада, да нельзя ему, - ответила Светка и, увидев на моём лице недоумение, добавила:
- Потом при случае расскажу, или сам поймёшь.

В этот момент мы как раз вышли из тени на свет. Под фонарём на столбе, за большим дощатым столом сидела компания взрослых парней и спиной к нам, мужчина в клетчатой рубашке - играли в карты. Нас заметили. Мужчина обернулся, встал и, застёгивая верхние пуговицы на рубашке, пошёл нам навстречу.
- Я ж тебе говорила, это и есть дядя Паша, - тихо прошептала Светка.
- Да я уж догадался.
- Расслабься, он нормальный мужик, - и, Светка взяла меня за руку.

Высокий, худой, грудь впалая. На голове седой ёжик коротко стриженых волос. Кустистые седые брови и серо-зелёные, буравящие мою переносицу глаза. Он остановился напротив, смотрел на меня, а заговорил со Светкой:
- Ты сегодня что-то даже раньше, чем обычно, правда, мать уже, похоже, легла, - он мотнул головой в сторону домика, где в одном из окон неярко горела настольная лампа.
- Может быть читает? - Предположила Светка.
- Может быть, - и он наконец-то отвёл от меня взгляд.
- Дядя Паш, не начинай, а, - просительным тоном обратилась к нему моя спутница.
- Чего не начинать-то? Первый раз вижу тебя с провожатым. Вот и вышел посмотреть на человека.
- Посмотреть и запомнить, - уточнила Светка.
- Правильно мыслишь, - он улыбнулся растягивая губы и, чуть-чуть сверкнул золотой фиксой.
Вновь перевёл на меня взгляд и продолжил:
- Ты гуляешь допоздна, мать волнуется…
- Ага, так волнуется, что только храп в доме стоит, - перебила его Светка.
…хорошо, я жду, не знаю где ты, с кем болтаешься?
- Вот только не надо заливать, - возмутилась Светка.
- Не знает он, а то я, думаешь, не срисовала твоих ребят возле «Макаса»? Один, разок прошвырнулся по дальнему тротуару, через час другой прётся.
- Ух и глаз у тебя Светка! Засекла ребят.
- А ты как думал?!
- Ладно, но этого-то парня я не припомню в вашей компашке, - и он кивнул на меня.
- Хочешь сказать, что не доложили тебе, думаешь, я поверю?
- Ладно, ладно, топайте, мы сейчас пулечку допишем с ребятками и, по койкам разбежимся.
Светка взяла меня под руку и потянула в сторону своего дома, язвительно шепча:
- Тоже мне, интеллектуалы-преферансисты нашлись, в «буру» режутся, думают, что я в картах не разбираюсь.

Небольшой домик на две комнатки с кухней, застеклённая веранда, широкое крыльцо с перилами и козырьком от дождя. Вот на крыльце мы со Светкой и остановились. Она на верхней ступеньке, я на одну ниже.
О чём какое-то время ещё болтали, сейчас, уже не важно. Только в какой-то момент Светка улыбнулась и, хитро прищурив глаз, спросила:
- А ты целоваться умеешь?
- Нет ещё.
Она засмеялась и предложила:
- И я ещё, а давай учиться.

Прошло много-много лет, а помнится, как будто всё было вчера.
Мягкие, нежные, податливые губы девчонки, сердца колотятся так, что кажется ещё чуть-чуть и, они протиснутся между рёбер, выскочат наружу, туман в голове. На мгновения мы отстранялись друг от друга, тихо смеялись, переводили дыхание и опять учились и учились.
Через какую-то пелену в сознании, вдруг услышал:
- Руки, руки-то убери, что они у тебя елозят, - и Светка легонько оттолкнула меня.
- Что, что ты? – не понимая, что случилось, спросил её.
- Что, что? – улыбаясь, переспросила Светка и, уточнила:
- То ручонки твои были у меня на талии, а потом сползать начали, елозить.
- Хорошо, я уберу их за спину, так лучше будет?
- Убирай.
И я убрал, сцепив пальцы рук у себя за спиной. Через минуту вновь послышалось:
- Нет, так не интересно.
Неизвестно, сколько бы это могло продолжаться, но в прихожей дома загорелся свет и хрипловатым спросонья голосом, Светкина мать крикнула:
- Светка, сколько можно болтаться, а ну, марш домой!
Отстраняясь от меня, она быстро-быстро зашептала:
- Всё, всё, до завтра, - и, потянула ручку двери на себя.

Глубокой ночью, на ватных ногах и с опухшими губами, я брёл по спящему городу домой.
Тихо открыл входную дверь, крадучись, как жулик, просочился в комнату, быстро разделся и нырнул под простыню на своём матрасе.
Брат заворочался и что-то пробурчал, я сумел только разобрать:
- …носит тебя…
Улыбнулся ему в ответ, уронил голову на подушку. И всё.

[Oleg]

Продолжу. Половинка следующей главы.

Глава 9 «Бараны» и закрытые ворота.

Осенью того же года, когда я уже был у себя дома в Татарии, произошёл интересный эпизод в жизни Светки, о котором я узнал только следующим летом. Вначале мне о нём рассказал брат, а потом и сама Светка с весьма своеобразным комментарием, но в своём стиле – безапелляционном. Закрывая данную тему навсегда.
Рядом с нашим домом на противоположной стороне Электрического переулка находилось помещение детско-юношеской спортивной школы с бассейном и спортивным залом. Осенью в этом бассейне и проходили крупные юношеские соревнования сборных команд крупных городов юга страны, о чём и гласило объявление на дверях спортивной школы.

Вот оно и попалось на глаза дяде Паше-пахану, следившему за порядком в центральном районе города. Не помню, чтобы подобных людей в те годы называли, как сейчас – смотрящими. Возможно, и называли, но в те годы я был далёк от этого.
В летний сезон Сочи был тишайшим городом в смысле преступности - это факт. Нигде не писанный, но неукоснительно исполняемый воровской закон, о том, что летом в Сочи должно быть тихо – исполнялся.

Некие послабления дозволялись только картёжникам-каталам и проституткам, съезжавшимся на лето в Сочи из двух столиц: официальной и северной. Надо же было кому-то снимать лишний «жирок» с советских подпольных миллионеров, торгашей, заведующих различными базами и подвернувшихся под руку лохов. Эти специалисты ловких рук и специалистки прочих ловкостей, работали тихо, без мордобоя и, упаси бог – поножовщины. Приличия лучшего курорта страны соблюдались, таким образом, долгие годы, до самых перестроечных телодвижений в народе и грянувших потрясений, которые и смели этот устоявшийся за десятилетия порядок.
Теперь, имеем то, что имеем.

Воспылав неожиданным даже для себя патриотизмом к родному городу, дядя Паша заявился к тренеру по плаванию и объяснил ему, что в городе есть девчонка, которая на дорожке бассейна, может заткнуть за пояс всех его воспитанниц. Прославит его, как тренера, а заодно и город. Уходя, оставил тренеру адресок будущей пловчихи. Тренер мог бы, и отмахнуться от такой информации. Мало ли родителей возомнивших о таланте своих чад, ходило к нему? Да полно. Но, Сочи не такой большой город, да и, как говорится, «земля слухами полнится», он знал, с кем разговаривал. Отмахиваться от такого предложения было рискованно.

И однажды, ближе к вечеру, тренер появился в доме Светки. Уже позже, рассказывая мне об этом, Светка не скрывала, что ей было лестно это внимание и предложение. Она же не знала всю предысторию этого визита.
Несколько дней она ходила на тренировки, поражая тренера своими результатами. Перед днём соревнований подручные дяди Пашу пустили слушок среди ребят нашей компании об участии Светки в заплывах.

Балкон для болельщиков в бассейне, был заполнен до отказа. Родители сочинских пловцов, вся наша компания и, в задних рядах маячила фигура дяди Паши.
В первый же день, Светка уверенно выиграла заплывы на двух дистанциях в своей возрастной категории. Болельщики ревели от восторга - сочинка утёрла нос Ростову-на-Дону, Краснодару и прочим. Стоя на пьедестале, счастливая Светка, держа в одной руке диплом, другой посылала воздушные поцелуи на балкон болельщикам, друзьям и, в этот момент у дяди Паши не хватило ума, спрятаться за спины людей.
Она моментально всё поняла.
Психанула сильно. Это было первым проявлением её характера, который не изменился на протяжении всей жизни.
Светка терпеть не могла, чтобы за неё кто-то, что-то решал. Подталкивал, вёл за ручку, помогал, когда она этого не просила. Все решения принимала только сама, и свернуть её с чего-либо, переубедить, было невозможно. Нет, это не была возрастная упёртость. Она всегда чётко знала, чего хочет и что ей надо. Всё в пределах разумного и без девичьих закидонов.

Спрыгнув с пьедестала, она убежала в раздевалку, переоделась и умчалась домой. На второе награждение не явилась, и судье соревнований пришлось мямлить что-то невнятное в микрофон.
На дядю Пашу Светка обиделась сильно. Но, похоже, его это не очень расстроило. Скорее наоборот, он понял, что у девчонки есть характер, и она себя в обиду не даст. После этого случая он ослабил опеку над ней, но только слегка.

Когда мы с ней встретились следующим летом, отвечая на мои вопросы, она отшучивалась. Рассказывала, что после того случая, тренер приходил к ним в дом несколько раз. Упрашивал вернуться в бассейн, обещая в ближайшие годы золотые горы в виде всевозможных чемпионств и всего, что за этим может последовать. Получая отказы, похоже, сунулся и к дяде Паше - тот отшил его, понимая, что Светку не согнуть - будет стоять на своём.

- Ты видел этих пловчих? – улыбаясь и с хитринкой в глазах, спросила она меня в первый вечер.
И не давая мне ответить, продолжила:
- У всех – попки с кулачок, а плечи, как у портовых грузчиков. – Ты хочешь, чтобы и я такой стала? - Это же лошадиный вид спорта! - А вода хлорированная, это же кошмар, я там чуть не сдохла!
И привела, как ей казалось, самый убийственный аргумент:
- Представляешь, ты обнимаешь, целуешь меня, а от меня воняет хлоркой, как от общественного туалета. – Б-р-р, фу, какая гадость! – и она, переполняясь чувством омерзения, передёрнула плечами.
- Светка не крути, вы же там после бассейна под душем всё смываете. – Скажи просто - тебе не понравилось, что как говорится: «Без тебя – тебя женили».
- Не женили, а замуж выдали за этот вонючий бассейн, - засмеялась она, и добавила игриво:
- Откуда ты знаешь, может быть у меня кожа такая нежная, что надолго всё впитывает.
- Конечно, не знаю, а хотелось бы знать – и, я притянул её к себе.
Она не сопротивлялась, но её локти всё же упёрлись мне в грудь.

Больше мы к теме спорта никогда не возвращались.

Шло наше последнее вольное лето. Следующее уже будет перед выпуском во взрослую жизнь, о которой мы тогда ещё толком и не задумывались, плохо знали о ней. Хотя, нам так не казалось, что и свойственно в этом возрасте.

Море, солнце, кино, вечерние посиделки в «Макасе».
Поход в летний театр «Имени Фрунзе» на концерт Муслима Магомаева, только что вернувшегося после триумфального выступления в Париже. Билеты на концерт удалось достать с огромным трудом и с дикой переплатой в двадцать рублей.
В тот вечер, в городе произошла авария с электроэнергией. Муслим, подождав немного, минут сорок пел без микрофона и усилителей, только в сопровождении пианино и ударников. Это было что-то!
Восторг, восхищение людей, выносивших артиста на руках на улицу к ожидавшей его машине. Всё это – я чётко помню до сих пор.
Наверное, поэтому я сейчас с чувством некой брезгливости, слушаю современных «звёзд», хрипящих, визжащих, шепчущих под «фанеру» в микрофоны, дурача слушателей за их же немалые деньги.

Шёл август – последний месяц школьных каникул.
Из Москвы вернулся радостный Влад, он поступил в институт иностранных языков на французское отделение. В один из душных вечеров мы всей компанией весело отметили это событие в «Макасе». Поздравляя «именинника» торжества, дядя Гиви от заведения выставил на наш стол бутылку шампанского. Завернув в газету бутылку «Плиски», принесённую с собой, мы быстро разлили коньяк по фужерам. Смех, шутки, гремела музыка из магнитофона, стоявшего на барной стойке. Кафе гудело разноязычными голосами, молодые и не очень, иностранные туристы, посетители кафе, танцевали ещё новый для нас шейк.
- Идём, идём, научу тебя, а то вернёшься в столицу и опозоришься на первых же танцах, - разгорячённая шампанским Светка, тянула Влада в круг танцующих.
- Чего сидите? – А ну, встали, идите сюда! – это она уже к нам.
В голове слегка шумело от выпитого, звучала ритмичная музыка. Мы выделывали ногами нелепые крендели или топтались на месте, а Светка, заливаясь смехом, обучала нас, как надо держать руки, какие делать движения.


Метрах в пятидесяти от кафе, в тени старого каштана, что рос рядом с магазином «Берёзка», стоял тёмного цвета «Москвич». Две пары глаз из него, внимательно наблюдали за всем, что происходило в «Макасе».

- Эта, что ли. Пашкина дочка? – спросил хрипловато мужчина в расстёгнутой до пояса рубашке, с заднего сиденья.
- Ходил такой слушок среди блатных, - подтвердил мужчина, сидевший за рулём.
- Только слушок, а поточнее, нельзя узнать? – Отчество-то у неё не его.
- Ты забыл, кто Паша? - Думаешь, над ним кто-то свечку держал? – Был у него один говорливый, помнишь, где он всплыл?
- Помню.
- Плохо помнишь и мало знаешь. – Бугай был, а не мужик. - Не пил, не курил, когда его к берегу возле Пицунды прибило, на нём ни царапинки, ни синяка не было. – Чисто сработали. – Грузины заморачиваться не стали, списали, как обычного утопленника, их вон сколько, за лето тонет. – С тех пор к Паше и на кривой козе не подобраться. – Куда не сунься – чист, аки агнец.
- Ты опер, тебе и больше знать надо. – Вот только одними знаниями, ты погоны майора при выходе на пенсию получишь. – Паша районом рулит, а мы с тобой алкашами занимаемся.
Мужчина за рулём, резко обернулся, сказал с нескрываемым вызовом и раздражением в голосе:
- А меня всё устраивает! - В городе тихо и спокойно, а новые погоны к пенсии,…да и бог с ними, велика ли разница. – Если тебе неймётся, вот ты и напрягайся.
- Что, так и доложить начальству при случае?
- Так и доложи. – Можно подумать, мне докладывать нечего?
На какое-то время в салоне повисла тяжёлая пауза.
- Ладно, ещё не хватало, чтобы мы с тобой собачились, - решил сгладить ситуацию, сидевший сзади и, спросил:
- А сколько ей лет?
- В десятый класс пойдёт.
- Малолетка ещё?! - А выглядит, …так сходу и не скажешь.
- Так девчонка же и южанка вдобавок. – Вот Паша потому и «пасёт» её плотно – возраст сейчас самый дурной.
- Тебе видней, у меня пацан. - А деваха хороша, ох хороша!
Мужчина на переднем сиденье вновь резко обернулся, сказал злым, громким шёпотом:
- Ты это брось, мало тебе летом баб в городе?! - Доиграешься, тут фонарём под глазом не отделаешься.
Мужчина на заднем сиденье интуитивно поднял ладонь к лицу, как бы ощупывая не опавшую ещё опухоль под глазом.
- Да ладно тебе, шучу я, а с Пашей надо что-то решать.
И, задумчиво продолжил:
- В отличие от тебя, мне мои погоны перестали нравиться.
- Знаю я твои шуточки! – С Пашей я тебе обязан по службе помогать, а дальше - дело твоё. – Если ещё одну жизнь имеешь в запасе – дерзай!
Спросил пассажира раздражённо:
- Долго ещё тут будем торчать? – Хочешь, чтобы нас срисовали?
- Поехали, - донеслось с заднего сиденья.
Взвизгнув резиной покрышек, машина резко сорвалась с места, увозя домой майора - начальника райотдела милиции Сапогова и, капитана оперативника.

С одной из затемнённых лавочек на аллейке сочинского «променада» встал человек и, засунув руки в карманы брюк, быстро ушёл в противоположную сторону.

[Oleg]

Вторая половинка главы.

Провернув несколько крупных операций с джинсами и джинсовой тканью для абхазских цеховиков, Влад улетел в столицу. Заканчивался август и мне надо возвращаться домой. В тот вечер я как обычно провожал Светку домой.
- После школы будешь куда-то поступать? - спросила она.
- Да, поеду в Москву. – А ты?
- Никуда не поеду из Сочи, хочу рисовать. – Ещё года два похожу в художественную студию, а там видно будет. - Если мать с дядей Пашей будут приставать, поступлю в наш политех.
- Там же только вечернее отделение. – Надо работать.
Светка улыбнулась.
- Это не проблема, справку с места работы, дядя Паша мне сделает за пять минут.
- Слушай, вот никогда тебя не спрашивал о нём, а сейчас спрошу – кто он вам с матерью, почему так опекает тебя? – Он любовник матери? – Извини, но странно всё как-то.
- Вот и ты не удержался, спросил. - Ладно, попробую объяснить, хотя и сама многого не знаю и не понимаю. – Я его с малолетства знаю, а в маминой кровати никогда не видела. - Что у них там: любовь, взаимные интересы, или ещё что, толком не пойму до сих пор. – Скорее, всё вместе.
Задумавшись, она замолчала, потом продолжила:
- Он больной весь. – После всех своих отсидок, вышел с туберкулёзом, а мать моя, работает старшей медсестрой в санатории министерства обороны. – Представляешь, какие там лекарства есть?
- Догадываюсь.
- Каким-то образом она и снабжает его лучшими. – Один раз видела, как она передавала ему упаковку. – Вот и думай, чего здесь больше – любви, или интереса? – Думаю, всё вперемешку.
И вернулась к нашей теме.
- Если поступишь в Москве, то и я через годик поеду поступать туда, там же есть художественное училище? - Ты же не будешь про…
Я не дал ей договорить.


Мечты, планы - что может быть более эфемерным в нашей жизни?

Не пройдёт и года, как отшумят весёлые с ноткой лёгкой грусти выпускные балы в школах. Ранним утром, уставшие, возбуждённые, мы вернёмся домой. Бальные платья девчонок, костюмы и белые нейлоновые рубашки ребят повиснут на стульях. Мы уснём быстро, но слабая улыбка-воспоминание ещё долго будет блуждать по нашим лицам, а проснёмся уже в новой жизни – взрослой.
Наши три судьбы-шарика окажутся в чьей-то мощной длани, которая и метнёт их по наклонной плоскости жизненной рулетки. Замелькают, чередуясь, красные и чёрные метки. Кому-то выпадет красное, кому-то чёрное. Знать бы, кто на какой цвет ставил?

Первым будет мчаться, первым же и сорвётся в лунку с чёрной меткой, шарик-судьба Коляна. Теряя скорость, мой выберет с красной и слегка покружив в ней, уляжется. Светкин шарик-судьба, будет долго кружить и, теряя скорость, устремится к чёрной лунке, упадёт в неё и, вращаясь с огромной скоростью, всё же перевалится в соседнюю – красную.

«Человек хозяин своей судьбы». «Только от тебя зависит, кем ты станешь в этой жизни». Такие и подобные выражения мы слышим, читаем многократно в своей жизни. Всех, кто свято верит в эти постулаты и на примере своей жизни доказывает, что всё так и есть, можно только поздравить, но невольно хочется спросить: « А много ли вас таких?»
Каждый из нас может, вспоминая прожитое, определить главные, поворотные точки в своей судьбе, когда всё сошлось и пошло в нужном направлении, или наоборот – всё пошло не так, как вы мечтали и планировали когда-то.
И останется только одно - хотя бы один раз в жизни честно ответить самому себе на поставленный вопрос: « Всё зависело только от меня?»
Мне никто не помогал, мне не подсказывали, не направляли, не подставили плечо в помощь, когда входил и шёл затем по взрослой жизни. Всё сам!
Можете поздравить себя, если только всё по-честному, не лукавя.

Но, у большинства из нас, так не получилось. Не сложились обстоятельства, роковые случайности сбили с пути, спутали «карты». Люди, зачастую даже друзья, могли где-то подставить ножку – и, всё пошло не так.
Усилием воли, а главное – желанием исправить, наладить жизнь, выйти из тени и даже вырваться из чёрной полосы, большинство из нас выруливает к светлому. А вспоминая несбывшиеся мечты и планы, успокаивает себя валидольной формулировкой: « Всё, что не делается – всё к лучшему».

Но есть и те, кто не обладает достаточной силой воли, не желают менять в своей судьбе что-либо. Нас создали разными, таковыми мы и остаёмся.


Колян не поступил в лётное училище. Вернее, его просто не допустили до экзаменов – «зарубили» на медкомиссии. Рухнула его многолетняя мечта, к которой он шёл, рвался сцепив зубы, сквозь сложности и дебри школьной программы по математике и физике. Ради которой, пропадал часами на рыбалке. Зарабатывал на улове, чтобы оплатить репетиторов. Всё это рухнуло, оказалось никому не нужным. Так он считал.

В те годы и, думаю, мало что изменилось с тех пор, экзамены в военных училищах предварялись медицинской комиссией. Всё делалось так, чтобы у парня, не прошедшего по здоровью, оставалось время для подачи документов в обычные гражданские вузы. В училищах лётчиков, в силу специфики профессии, медики были особо строги и. «приговор» врачей обжалованию не подлежал.

В компании таких же мальчишек мечтающих о небе Колян стоял в коридоре училища. Они громко обсуждали что-то, смеялись. Мимо проходил майор, он обратил внимание на высокого парня. Подозвал его к себе, отвёл в сторону от ребят и спросил:
- Поступать к нам думаешь?
- Конечно, - уверенно ответил Колян и добавил:
- Я с первого класса начал готовиться, всё знаю об истребителях.
Майор молча окинул взглядом мальчишку с головы до ног, задал очередной вопрос:
- Какой рост у тебя сынок?
Парень ответил, а офицер озадаченно, молча смотрел на него. Взял Коляна под локоть, и они медленно пошли по длинному коридору училища.
- Слушай меня внимательно парень, - начал офицер. – Наши медики не пропустят тебя с таким ростом.
Как обухом по голове, огрели эти слова нашего Коляна. Он шёл рядом, вроде бы всё слышал, что говорил ему офицер, как оказалось, преподаватель училища, но почти ничего не понимал, а вернее, не хотел понимать.
Преподаватель рассказывал ему про катапультирование, о том, какие нагрузки в этот момент испытывает пилот. Объяснял, что с таким ростом, как у Коляна, позвоночник может не выдержать нагрузок, и он погибнет, или в лучшем случае окажется инвалидом на всю жизнь.
- Пойми меня и поверь, - продолжал говорить офицер. – Небо оно кругом одинаковое. – Хочешь летать? – Да, пожалуйста! - Есть гражданские училища авиации, есть аэроклубы. – Не теряй время здесь, забирай документы, поступай и будешь летать.
Заметив, что мальчишка как бы впал в ступор от услышанного, он взял Коляна за предплечья, встряхнул его, повторяя:
- Поверь, я не обманываю тебя, не теряй время. – Извини, - повернулся и быстро ушёл.
Колян не поверил ему.
В последний день медкомиссии пожилой врач, листая бумажки с медицинскими данными парня, но, не поднимая на него глаз, сказал Коляну:
- Извините, молодой человек, но по состоянию здоровья, вы не пригодны для обучения в нашем училище.
И, быстро взглянув на изменившегося в лице парня, успокаивающе добавил:
- В этом нет ничего страшного для вас, но…
- Что у меня, - не узнавая своего голоса, спросил, перебивая врача Колян.
Старичок в белом халате назвал какое-то мудрёное название на латыни.
- Запишите, пожалуйста, - попросил Колян доктора, протягивая ему свой блокнотик.
- Зачем это? – Я же сказал, что ничего страшного, здесь всё есть, - и, врач похлопал по бумагам медкомиссии, лежавшим на столе.
Встал из-за стола и, доставая пачку сигарет из кармана халата, отходя к открытому окну кабинета, более громко и раздражённо добавил:
- Идите молодой человек, не теряйте время и не задерживайте других.
Колян запомнил эту фразу на латыни. Скорей всего, на протяжении всего пути домой, повторял про себя, как священную мантру.

Как рассказывала позже Колькина мать, приехав домой, он рухнул в кровать и зарывшись лицом в подушку, разрыдался. Она пыталась успокоить его, просила рассказать, что с ним произошло. Успокаивала, что не всё потеряно и, что весь свет клином не сошёлся на этом училище. Ничего не помогало. Несколько дней он не выходил на улицу, лежал на кровати, уставившись в потолок.
Потом ушёл в городскую библиотеку, затем начал приставать к врачам в поликлинике, просил, чтобы объяснили ему запомнившуюся фразу на латыни. Всё безрезультатно. Вот тогда он и вспомнил о Светкиной матери, работавшей медицинской сестрой в санатории.

И как-то вечером он появился в Светкиной квартире. Как она потом говорила, на него было страшно смотреть. Это был не наш весёлый, неунывающий Колян, а его бледная тень, с ввалившимися глазами. Понимая, что с парнем творится что-то неладное, Светкина мать пообещала ему устроить встречу с молодым, но очень хорошим врачом санатория. На радостях и чтобы не сорвалось, мероприятие, Колян пообещал:
- Я заплачу ему, пусть только скажет правду, - и заверил, - деньги у меня есть.
- Да пошёл ты со своими деньгами, тоже мне, богатей нашёлся, - услышал в ответ на своё обещание.

Встреча состоялась через несколько дней. Выслушав рассказ парня, врач, не скрывая удивления, прочитал на листке бумаги фразу, написанную Коляном кириллицей.
- Ничего не путаешь? – спросил, удивлённо воззрившись на парня.
Колян заученно повторил фразу вслух. Хмыкнув, врач приступил к делу.
Осматривая, крутил и вертел парня долго. Дело дошло до каких-то тестов с чёрно-белыми и цветными картинками, которые Колян должен был сопоставлять, объяснять, что он видит в этих рисунках и фигурах.
- Ладно, хватит. – Одевайся, всё ясно с тобой, - наконец объявил врач.
- Так что у меня? – спросил Колян, надевая рубашку.
- Ничего у тебя нет, да и быть не могло в твоём-то возрасте, а если бы обнаружилось, то стало медицинской сенсацией.
И окончательно разбивая вдребезги «ложь во благо» от своего старшего и мудрого коллеги, добавил:
- Просто отшили тебя парень, вот и все дела.
На большее, ума и такта у молодого врача не хватило.
Вполне возможно, что именно с этого момента для Коляна в нашем мире остались только два оттенка – серый и тёмно-серый.

В московский институт я тоже не поступил. Уже возвращаясь поездом домой, вспоминая всё, что узнал при поступлении, что видел и слышал, понял, что шансов у меня поступить туда, не было.
Мама, конечно, ужасно расстроилась и сказала:
- Вот видишь, до чего доводит твоё упрямство, теперь загремишь в армию, но я не хочу, чтобы тебя призывали отсюда. – Собирай чемодан и езжай в Сочи к отцу.
Дело в том, что отец к тому времени, уже второй год работал в Сочи и вопрос с получением квартиры, должен был решиться в ближайшие месяцы. Не скрывая радости, я так и сделал.
Когда встретился с отцом, он только и спросил:
- Что? - Убедился?! – понял теперь? - Против твоего хотения и знаний в голове, у людей в карманах и в рукаве есть козыри, которые тебе не перебить. – Думай, кем пойдёшь в армию. – Чтобы не шагать строевой до кровавых мозолей, есть только две надёжные армейские профессии – шофёр и повар. – Выбирай.
До конца своей жизни, буду благодарен отцу за ту подсказку. Она меня дважды выручала в жизни.

Когда я появился на пороге Светкиного дома, она встретила меня радостным визгом. Расспрашивать и тревожить ещё не зажившее не стала, сказала только:
- Теперь давай вместе будем ублажать наших родителей, - Моя мать тоже меня замучила вопросом: «Для чего я получала атестат с тремя четвёрками?».
- И как ты себе это представляешь?
- Ещё есть два дня для сдачи документов в наш политех.
- Там же математика и физика письменные на экзаменах, - напомнил я, зная свою любовь к этим предметам
- Сядешь недалеко от меня, неужели я не помогу тебе?!
- Отделение-то вечернее, один чёрт в армию загребут.
- Вернёшься и восстановишься без проблем, если захочешь, зато родители эти годы будут спокойны, – парировала Светка.
Мы так и поступили.
Если бы не её шпаргалки, то и здесь, я мог бы пролететь, но всё получилось. Родители успокоились – дети в этой жизни, хоть с чем-то определились.
Потом я записался на курсы поваров. Светка запаслась справкой, что она работает официанткой в кафе при гостинице «Приморская», якобы в подчинении у дяди Гиви. Я взял справку на курсах, и мы сдали эти бумажки в учебную часть института.

Два упрямых барана – Колян и я. Оба не отягощённые знаниями настоящих реалий взрослой жизни, мы со всего маху, приложились лбами о закрытые для нас ворота и отлетели. Отлетели и покатились, как шарики в рулетке, каждый к своей, уготованной только для нас ячейке, с разными цветовыми отметинами. Кто, на что ставил.
Мне повезло больше - рядом со мной была Светка.

[Oleg]

Половинка очередной главы.

Глава 10 « На изломе»

Это был первый год, когда мне довелось узнать, каким бывает курортный город осенью и зимой.
Но, прежде чем на город накатывали пакостные времена, он полтора месяца нежился в сытной тиши бархатного сезона.
Отдыхал от жары днём и духоты ночью. От людской суеты, толчеи на пляжах, улицах, от бесконечных очередей в магазинах и кафе.
Публика, отягощённая шумно-крикливыми отпрысками школьного возраста, заменялась солидной, степенной, денежной – это было её время года в Сочи.

И, кажется, что сама природа в это время впадает в сладостную негу затишья и отдыха. Температуры воды и воздуха выравниваются, лёгкая ночная свежесть вытесняет влажную духоту субтропиков.
Из распахнутых окон ресторанов звучат не агрессивные какофонии ритмов, а более спокойные мелодии. Да и сами рестораны затихают теперь в то время, что указано в расписании их работы. Оркестр Лундстрема в «Лазурном» простимулировав напоследок посетителей парой-тройкой зажигательных ритмов, затихает, как бы предлагая клиентам перейти от праздника души и живота, к празднику души и тела.
Солидные швейцары, склонив слегка головы в поклоне, неуловимыми движениями принимают чаевые, распахивают перед клиентами двери ресторанов, выпуская парочки к стоянкам такси и ведомственным «Волгам».
И они разъезжаются, кто в апартаменты престижных санаториев, кто в не менее комфортные номера гостиниц, где и звучат последние аккорды заканчивающегося очередного сочинского бархатного дня.

Одни разбрасывали деньги, заработанные любыми способами, другие их подбирали, делили, делились с вышестоящими.
Денежный ручеёк сочился, набухал, тянулся всё дальше и выше, пока не проливался благодатным водопадом в карманы тех, кто только что отъехал от сочинских ресторанов.

Конец шестидесятых годов двадцатого века – тихие, жирные годы благословенного застоя.
«Будь здрав Ильич, многие лета тебе!», - мысленно шептали многие, отходя ко сну и обращая свой взор по старорусской привычке к восточному углу, вспоминая при этом, лик вождя-современника на стене своего рабочего кабинета.

Под небом из чёрного бархата, инкрустированного бриллиантовыми звёздами, всесоюзная здравница засыпала сытой и умиротворённой. Сонно плыла в приторных запахах цветущих магнолий, и погружалась в сновидения под неумолчный звон цикад.

Вся эта канитель со сдачей экзаменов на вечернее отделение института, поступление на курсы, начало учебного года в школах для моего брата и ещё нескольких ребят из нашей компании, на какое-то время разобщили нас. Все занимались своими делами и только Коляну, впавшему в чёрную меланхолию, не было дела ни до чего.
Целыми днями он пропадал на рыбалке. Возвращаясь домой, Колян заходил во двор «шанхая», где его уже поджидала вся кошачья орава и, под звуки требовательного и сладостного мяуканья, вываливал весь улов на асфальт. Долго сидел на корточках, наблюдая за трапезой кошек и, что-то говорил им, рассказывал. Наевшись, они благодарно тёрлись мордочками об его колени, урчали от удовольствия, прогибали спинки, когда Колян гладил их.

Вот в такой момент и увидел его сосед-рыбак.
Жена на работе, сын в школе, а мужик маялся бездельем на больничном. Вот и позвал приятеля по рыбалке к себе в дом. И вновь Колян рассказывал благодарному слушателю свою историю о безуспешной попытке поступления в училище, о вранье врача и о том, что он теперь никому не верит в этой жизни. Успокаивая парня, как зачастую бывает в таких случаях, мужик достал из заначки бутылку и разлил по стаканам исконно русское «лекарство». В этот день Колян впервые вернулся домой пьяным. С этого всё и началось – он начал пить.
Пил ежедневно. Нет, он не валялся под кустами. Пошатываясь, добирался до дома, или его приводили к парадной дома новые приятели-собутыльники. Мать ругала его, плакала, умоляла одуматься. Даже отстегала Коляна ремнём, когда он пьяный в стельку, очередной раз еле добрался до дома. Ничего не помогало.
Узнав от соседей, кто и где впервые протянул стакан с водкой её сыну, устроила мужику из «шанхая» такой разгон, что её еле оттянули от бедолаги, иначе, могла бы и покалечить.
Мы пытались несколько раз поговорить с Колькой, втолковать ему, что не всё потеряно, что не один он такой у кого с первого раза не получилось, не сложилось. Он слушал, улыбался и бормотал, возмущаясь:
- Да ладно вам, что вы все на меня навалились?! – У вас всё нормально и у меня тоже, вот отслужу, вернусь, а там и посмотрю, что делать дальше.
Вставал и уходил. Старался избегать встречи с нами, всё более и более отдаляясь от нашей компании.
Одна из знакомых Колькиной матери, жалея измученную пьянками сына женщину, подсказала ей как-то:
- Иди к военкому, проси его, чтобы забрали быстрей твоего парня в армию, пока он окончательно не спился. – Там-то он не забалует, стакан никто не поднесёт.
- Так он же у меня январский, его только весной должны призвать, - возразила ей Колькина мать.
- Дурёха! – Иди, проси, если надо, в ноги падай, проси! – Говорят, он мужик толковый, не ты первая, всё в их силах. – Аль сына спасти не хочешь?!
Она хотела спасти, очень хотела. Как могло быть иначе? Пошла, уговорила, упросила военкома.
Кольку призвали в первых числах ноября. Он уехал в Краснодар с одной из первых команд.

В центральной части России припозднившаяся осень зло обрывала последние жёлтые листья с деревьев, а в субтропиках стояли тёплые денёчки позднего бабьего лета.
Мы провожали Коляна в армию.

Даже на перрон сочинского вокзала к краснодарскому поезду, увозившему призывников в краевой центр, Колька пришёл крепко выпивши. Мать плакала, обнимала его, он тоже пустил слезу и, хлюпая как-то по-детски носом, всё повторял и повторял:
- Кто же теперь мою ставридку ловить будет? – А кошечки, как же они? – Мам, ты пригляди за ними, - и, что-то ещё совсем неразборчивое.
Подали к составу электровоз, лязгнули буферами вагонные сцепки и наш Колян уехал от нас навсегда. Нет, не навсегда конечно, а на два года.
А вот то, что наш, это точно – навсегда.

Во второй половине октября над городом и морем появлялись первые гонцы осени – кучерявые, неряшливо взъерошенные, или рваные облака. Осень врывалась на улицы Сочи вослед им - ветрами.
Испуганно размахивали растопыренными лапами пальмы, осуждающе кивали острыми макушками кипарисы. Вечнозелёные обитатели сочинских парков и аллей не поддавались её натиску и, умывшись первыми дождями, вызывающе сияли сочной зеленью. И она отыгрывалась на старых платанах Курортного проспекта: раскачивала ветки великанов, срывала резные листья, бросала их под ноги прохожих. Оставаясь голыми, платаны стояли, воздев ветки к небу, как бы жалуясь или призывая к ответу разбойницу.
Море темнело и всё более и более соответствовало своему названию. Волны, недавно нежно целовавшие гальку сочинских пляжей, теперь с шипением набрасывались на неё, норовя слизнуть, утащить в свои владения.

Город снимал полотняные тенты, исчезали с пляжей лежаки, шезлонги, навесы, защищавшие людей от солнца. В санатории, пансионаты и даже гостиницы въезжали новые посетители – труженики полей, сталевары, хлопкоробы. Наступало их время пользоваться благами курорта.
Дядя Гиви с помощником сворачивали тент над кафе, убирали столы и стулья. «Макас» как бы съёживался, прятался в складах и кладовых гостиницы «Приморская», чтобы воспрянуть вновь вместе с теплом и солнцем следующего лета.

.

[Oleg]

Вторая половика главы.

Выражаясь языком военных, нам пришлось переместиться на «зимние квартиры», а если точнее – поменять место вечерних встреч. Перебрались в небольшой всего на шесть столиков бар «Чёрный дрозд», что был на набережной. Здесь работала молодая семейная пара. Варили отличный кофе, а жена бармена на маленьких сковородочка по-домашнему делала яичницу с помидорами и зелёным луком.
Ближе к вечеру на столиках появлялись таблички «зарезервировано» и постороннему посетителю разместиться, здесь не удавалось. Вечерний бар - только для своих, хорошо знакомых и предсказуемых. Всё под приятную тихую музыку, льющуюся с дисков на вертушке за барной стойкой.

Осенне-зимний дождь барабанил по жестяному козырьку над входом, разбушевавшееся море гремело камнями пляжа, мутной волной бухало в стенку набережной, а здесь было тепло, уютно и лились разговоры. Каждая компания имела свой столик, никто никому не мешал, никаких пьяных загулов и выяснений отношений. Не принято это было здесь, да и наказуемо.
Милиция не совалась сюда, понимая, что это некий общий дом, как для ребят дяди Паши, который там не бывал вечерами. А так же, местом вечерних встреч сочинских фарцовщиков и нескольких компаний типа нашей.
В общем доме не принято гадить, а потому, милиция там ничего интересного для себя не могла найти и, прицепиться к посетителям было невозможно.
Просто играла музыка, люди выпивали, общались. Всё спокойно и пристойно.

В эти же годы в пойме реки Сочинки и на холмах за железнодорожным вокзалом, вдали от моря, бурными темпами строилось панельное жильё. Строился иной город, похожий, как две капли воды на тысячи подобных ему по всей стране. Некие сочинские «Черёмушки».
В сочинских «Шанхаях» и в нашем старом доме, люди бурно обсуждали грядущий снос и переселение. Мечтали об отдельной кухне, туалете, ванне с душем и большой застеклённой лоджии.
Мы в эти разговоры взрослых не вникали, исподволь понимая, что от нас ничего не зависит.
Не понимали, или не хотели понимать, во что это выльется для нас. Насколько это событие изменит наш устоявшийся, привычный уклад жизни, разобщит и разбросает.
Ковш экскаватора будет крушить не только хлипкие постройки городских «Шанхаев», а металлическая чушка, болтаясь на цепях крана, будет пробивать не только стены нашего старинного дома.
Всё это коснётся и нас, пусть рикошетом, но всё же отразится на наших судьбах. Жизнь будет доказывать в очередной раз, что она состоит их цепочки закономерных и не очень закономерных вещей, стечений обстоятельств. Управлять которыми мы зачастую не в силах, а предвидеть всё - невозможно.

В тот год зима одарила Сочи обильным снегом, а это всегда в городе приравнивалось к стихийному бедствию. Когда проводив Светку, я возвращался домой, снегопад только начинался.
Странное и завораживающее зрелище – наблюдать, как крупные резные снежинки плавно опускаются на сочную зелень листьев пальм и магнолий. Первые, коснувшись листа, моментально превращались в капли и стекали на землю. Снегопад усиливался, снежинок становится всё больше и больше, они уже не успевали таять и накрывали буйную зелень белым покрывалом.

Глубокой ночью, участковые милиционеры, работники ЖЭКов и просто активисты, начинали стучать, звонить в двери сочинцев. Будили и просили мужчин выйти на улицы, где уже стояли бортовые ЗИЛы, гружёные длинными бамбуковыми шестами. И до самого утра люди стряхивали, сбивали снежные шапки с субтропических неженок, не удосужившихся глубоко пустить корни в почву и, готовых в любой момент рухнуть под весом снежного покрова.
Жители города спасали зелёную красоту своего курорта.
Так было.
Судя по сильно поредевшим паркам и скверам города сейчас, в настоящее время этого уже нет. Центральная, историческая часть города, не принадлежит сочинцам. Отсюда и результат.
Чувство сопричастности к родному городу прививается поколениями, а разрушить его можно одним волевым и не всегда умным решением.
Так есть сейчас.

Чавкая холодной, мокрой кашицей под ногами, снег продержался в Сочи пару дней и исчез, растаял под натиском зимних, затяжных дождей. В эти месяцы мы со Светкой сдавали зачёты и экзамены за первую сессию.
После института, продрогшие и промокшие под всё просекающим нудным дождём, мы забегали отогреться и поболтать с ребятами в «Чёрный дрозд». Была и медкомиссия в военкомате, после которой я получил приписное свидетельство - годен к строевой службе.
Неумолимо приближалось время - отдавать долг государству. Так и прошла моя первая сочинская зима.

В последних числах апреля тётя Нина достала из почтового ящика некую бумажку и, когда я вернулся после занятий на курсах, поджав скорбно губы, протянула её мне со словами:
- Это тебе.
В повестке значилось: что в такой-то день и час во второй половине мая, я должен прибыть на наш старенький стадион «Спартак» - к месту сбора очередной команды призывников.
Мой отец отреагировал на новость спокойно, но не удержался:
- Чего и следовало ожидать, следующий раз умней будешь. – Пойду, матери телеграмму отобью.
Вечером в автобусе по дороге в институт я показал повестку Светке. Прочитав, она долго молчала и, только возвращая её мне, жёстко сказала:
- Сейчас же иди в деканат, сунь им эту бумажку под нос, проси, чтобы у тебя приняли зачёты и дали возможность сдать экзамены на неделю раньше. – Должны понять, - и добавила:
- Мы с тобой не в МГУ на дневном отделении учимся, а на вечернем.
Заметив по выражению моего лица, что я не горю желанием идти на поклон, протянула руку.
- Дай-ка, сама пойду.
- Ещё чего?! – Схожу, попробую.
- Тут и пробовать нечего. – Настаивать надо.
И куда только улетучивалась в такие моменты вся мягкость из этой девчонки, когда надо было принимать серьёзные решения? Менялся голос, взгляд, она превращалась в стальной стержень, не поддающийся деформации.

Всю следующую неделю я сдавал зачёты и экзамены. Чистая формальность. Преподаватели просматривали мои конспекты, убеждались, что я посещал их лекции и, проставляли в зачётке «государственную оценку» – трояк.
- Вот видишь, всё нормально, через пару лет вернёшься и сразу продолжишь со второго курса. – А я за эти годы все конспекты, лабораторки, сохраню. - Тебе проще будет, - изучив и возвращая мне зачётку, сказала Светка через несколько дней.

Где-то высоко-высоко, в недостижимом для нашего восприятия пространстве, седобородый старец, услышав это, спрятал горькую усмешку в окладистой бороде.

В тот вечер мы сидели за нашим столиком в углу бара вдвоём со Светкой. За нашими спинами о чём-то тихо переговаривалась фарца, из дальнего угла иногда доносился смех Пашиных ребят.
- Всего пять дней, - тихо сказала Светка.
- Почему пять?! – удивился я, понимая, о чём она говорит. – Не пять, а восемь.
Она задумчиво смотрела на меня и, как бы ни слыша, повторила:
- Только пять дней. – Матери дали на работе горящую путёвку в Прибалтику она через два дня уезжает и у нас остаётся только пять дней.
Улыбнулась и продолжила:
- Я никому тебя не отдам, ни с кем не хочу делиться! – Пусть всего пять, но это будут только мои дни.
- А как же…
Её ладонь легла на мои губы. Спросила:
- Когда приезжает твоя мать?
- В тот же день, только утром, а мой краснодарский поезд в шесть вечера.
- Вот и хорошо, встретишь её.
Сейчас уже не помню, что говорил я отцу, предупреждая его, о том, что на пять дней пропаду из дома. Он всё понял, только и сказал:
- Постарайся не наделать очередных глупостей, и не забудь встретить маму.

Кончики пальцев, едва касаясь кожи, рисуют некий узор на груди. Бисеринки пота сливаются, образуют каплю. Она набухает, тяжелеет и, сорвавшись с места, катится по желобку, чтобы затем по складке кожи устремиться к паху. Разгорячённое тело невольно реагирует на это скольжение.
Прикосновение тёплых Светкиных губ к шее, чуть ниже мочки уха и её шёпот:
- Ты до сих пор боишься щекотки?
- Да. - Можно подумать, что ты не боишься?
И уже подушечки моих пальцев нежно касаются её шеи, опускаются на плечо, лопатку, легко бегут по слегка влажной бархатистой коже.
Её ладонь на моей груди расслабленно замирает. Слышится тихое, еле различимое:
- Ещё, ещё…
И мои пальцы, едва касаясь тела, ласкают её.
Прерывистый шёпот. Набатом гудит кровь в висках. Она приподнимается на локте, слегка припухшие, приоткрытые губы ищут и находят мои. Руки, тела, сплетаются и, всё тонет, растворяется в страсти и неге. И только всё тот же прерывистый шёпот-просьба…

Пять дней угара, мук, паренья в невесомости прошли, пролетели.
Наступило раннее утро последнего шестого дня.

«Шанхай» ещё спал, его обитатели досматривали последние сны.
Я лежал на спине Светка рядом, положив голову мне на грудь, мы медленно возвращались из очередного небытия, восстанавливая дыхание и притормаживая бешеный галоп сердец.
- Постарайся понять и простить меня, - начала она тихо.
- Уже есть за что?!
- Помолчи, пожалуйста, я и так еле сдерживаюсь, чтобы не разреветься. – Для меня главное - чтобы ты понял.
– Я знаю, что многие девчонки приходят к поезду провожать своих ребят, но я не смогу.
- Почему?
- Помолчи, слушай, пойми!
- Там будет твоя мать, она не знает меня…
- Так вот, там и познакомитесь.
- Нет, так нельзя. – Отец может и не рассказать ей об этих днях, но у тебя есть тётки. - Женщины обязательно расскажут всё. – Нет, мне не стыдно, мне нечего стыдиться. - Сегодня сгоряча она может подумать обо мне плохо, как о воровке, укравшей её сына, на пять дней. - Пусть пройдёт время.

Глаза полны слёз. Пряча их, она уткнулась лицом в полюбившееся ей место – мне в шею чуть ниже уха. Я гладил её волосы, разметавшиеся по спине, плечи, что-то говорил. Успокаиваясь, она слегка отстранилась и торопливо зашептала мне в ухо:
- Когда ты вернёшься, я первой буду встречать тебя и, опять украду, но тогда уже навсегда. – Нет, не так! – она приподнялась и теперь смотрела мне в глаза.
- Зачем красть?! – Она не только мать, но и женщина. – Она поймёт меня и всё будет хорошо, а сегодня пусть будет так, как я сказала. – Ты же не хочешь, чтобы мне было очень больно?
- О чём ты Свет, конечно.

Потом мы стояли на крыльце, на том крыльце, где всего несколько лет назад учились целоваться. Она с трудом отстранила меня и тихо сказала:
- Иди, ты можешь опоздать к поезду.
Я шёл, унося на губах солоноватый привкус ещё влажных от слёз щёк. Уносил с собой пьянящий запах её волос, вкус нежных податливых губ.

- Мне кажется, или нет? – Ты вырос за эти восемь месяцев, а худющий-то какой! - Круги под глазами. – Тебя, не кормят что ли здесь? – засыпала меня вопросами мама, уже с первых минут, как ступила на перрон сочинского вокзала.
Я отшутился.
Отец заскочил домой на обеденный перерыв, и я попрощался с ним дома. На вокзал к моему поезду шли втроём. Пятилетний племянник, держась за мою руку, топал рядом. Когда он уставал, я брал его на руки. Мама шла за нами, держа в руке мою полупустую спортивную сумку, на ходу давая последние «тридцать третьи» наставления и напутствия о письмах, как себя вести и всё такое, что обычно говорят матери в таких случаях сыновьям. О моём пятидневном отсутствии - ни слова. Видно не могла решиться, как начать этот разговор и, нужен ли он? Только смотрела на меня как-то странно, как бы изучая, или узнавая заново.
Уже на платформе вокзала не выдержала, спросила:
- Она что, не будет провожать тебя?
- Нет мам.
- Почему?
- Ей неудобно.
После небольшой паузы, добавила:
- И то хорошо, может быть, она права.
Я промолчал, а сам рыскал глазами по людскому муравейнику, кишащему на платформе в надежде всё же встретить Светкины глаза. Даже отошёл в сторону и отвёл своих, чтобы меня было проще увидеть в этой толчее. Зная Светкин характер, надежды было мало и, всё же я ждал, всматривался в лица.
И нашёл, дождался!

Она не выдержала, пришла, но сделала всё, чтобы не оказаться рядом с нами. Мой поезд уходил от второй платформы, а она пришла на первую привокзальную.
Порывистый ветер со стороны гор нагонял на город последние весенние дождевые тучки. Вздымал шлейф светлых волос за спиной Светки, трепал подол лёгкого летнего платья и, вытянувшись в струнку, ей приходилось придерживать его руками. Мы стояли как бы на краях пропасти, разделявшей нас, на дне которой струились, отливая серебром рельсы.

Это ощущение сложилось у меня не тогда – уже сейчас.

А тогда мы просто стояли и не могли отвести глаз друг от друга. Мама всё поняла, спросила тихо, не оборачиваясь в Светкину сторону:
- Всё же пришла?!
В тоне вопроса было что-то тёплое, успокаивающее её. Или мне так показалось, потому, что я хотел это уловить в её голосе?
- Да мам, пришла, - с вдруг появившейся хрипотцой, ответил я матери.

Поправляя панамку на голове внука, мама присела перед ним, что позволяло ей увидеть Светку, стоявшую у неё как бы за спиной на противоположной, почти пустой платформе.
- Да, интересная девоч…
Встала и, улыбнувшись, закончила:
- Интересная девушка.

Противным, казённо-вокзальным голосом дикторша объявила, что до отправления поезда осталось пять минут. На нашей платформе поднялся шум и гам, взвизгнула и захлебнулась прощальным аккордом, рядом с соседним вагоном гармошка. Объятия, поцелуи, крики провожающих. Состав дёрнулся, лязгая буферами, медленно тронулся.
Нам с парнями удалось оттеснить проводницу вглубь тамбура, не позволяя ей закрыть дверь вагона.

Подхватив на руки внука, ускоряя шаг, мама вначале шла вровень с вагоном. Я махал им, прощаясь, а глаз не сводил с противоположной платформы, по краю которой, придерживая левой рукой подол платья, уже бежала Светка. Бросив взгляд в её строну, мама остановилась, как бы уступая девушке последние мгновения прощания со своим сыном.
Ускоряясь, Светка бежала параллельно нашему вагону до самого края платформы. Только там остановилась, вскинула руки вверх и, подняв лицо к набегающим тучам, что-то закричала.
То ли мне вослед, то ли ему, всё знающему о нас наперёд.

Эта фигурка девушки с развевающимися волосами и воздетыми к небу руками, до сих пор является ко мне во снах.
Она всё удаляется и удаляется. Сердце начинает щемить болью и жалостью к ней, в голове пульсирует, как и тогда, только одна мысль: «Сейчас начнётся дождь, а она в летнем платьице и без зонта, промокнет насквозь, пока добежит до дома». И, я просыпаюсь.
Беру сигарету и ухожу курить, понимая, что уже не смогу заснуть.
Память-то не обманешь.

[Oleg]

Что-то не писалось последнее время, но кое-что есть из продолжения.

Глава 11 « Тысяча девяносто пять дней»

Из Краснодара эшелон с призывниками в сопровождении матросов и офицеров флота взял направление на Крым, а вернее - на Севастополь. Явственно замаячила перспектива оказаться в бескозырке и брюках клёш. Красивая форма, флотский выпендрёж и, в довесок ко всему, ещё один год службы.
Кто-то этого хотел, возможно, даже мечтал стать моряком, но только не я. Долг перед государством, святая обязанность. С этими понятиями было всё ясно, но расплачиваться дополнительным годом молодости, ужасно не хотелось. Неужели я так много успел задолжать?!

Призрачные надежды стать счастливым обладателем кирзовых сапог и прослужить в них два года, окончательно развеялись у меня в знаменитом севастопольском Экипаже.

Монументальное, старинное здание флотского Экипажа с лёгкостью вобрало в себя нашу колонну новобранцев и, конвейер по превращению гражданских парней в военных, заработал.

В первом зале мы расстались с цивильной одеждой и уже в костюмах от «модельера» по имени Адам, вошли в следующий – к стригалям.
Если не ошибаюсь, так называют людей стригущих шерсть с баранов?
Десяток матросов с машинками в руке быстро и сноровисто лишили нас последнего признака гражданского человека – остригли наголо.

Очередным залом была огромная флотская баня.
Стопками стояли тазики, вдоль стены десятка два открытых душевых кабинок.
Клубился пар, хлестала вода в душевых. Шум-гам, смех, всё вместе с паром клубилось в помещении – это парни комментировали своё новое обличье, не узнавая друг друга.
Да и как могло быть иначе? В тот момент мы были похожи на инкубаторских цыплят вылупившихся одновременно.
Несколько старослужащих матросов Экипажа подгоняли нас, поторапливали. Перед дверями в очередное помещение, нам бросали на руки вафельное полотенце. Мы наскоро вытирались и, слегка подталкивая нас в спину, матросы выпроваживали нас в соседний зал.

Справа вдоль стены длинный ряд столов. За первыми и последними столами сидят мужчины-офицеры, а в центре ряда несколько столов, где расположились женщины в белых халатах и в возрасте не старше наших матерей – врачи.
И ты перед этой шеренгой – «в чём мать родила!»
Ладони непроизвольно тянутся к паху, прикрывая своё половое отличие, которое начинает постепенно съёживаться и втягивается куда-то внутрь.
За первым столом офицер сверяет данные, заполняет личную карточку и вручает её со словами:
- Теперь к врачам, - и командует кому-то за твоей спиной:
- Следующий!
Как обречённый пусть и не на казнь, а только на мучения, бредёшь к следующему столу, страстно желая, чтобы столетний бетонный пол Экипажа под твоими ногами разверзся.
Следует процедура взвешивания и замера роста, во время которой ты чувствуешь, что от твоей физиономии уже можно спокойно прикуривать.
Но ещё не знаешь, что это «цветочки» по сравнению с тем, что ждёт тебя через пару минут.

Вот и следующий стол. Три врачихи лет сорока с небольшим. Та, что в центре, указывает пальцем на твои ладошки, прикрывающие «драгоценность», командует:
- Руки убрать! По швам руки держи, тоже мне, прячет он что-то. Было бы что прятать!
Её соседки ухмыляются и она, делая характерный жест, вновь командует:
- Откатить, закатить.
Господи, ещё до этой команды во время марша вдоль столов ты понимаешь, что тебе уже почти нечего прикрывать. А после подобной команды твой «инструмент» просто готов раствориться, как будто его и не было. Но ты выполняешь команду, надеясь, что на этом экзекуция закончится.
Глупец! Следуют ещё более унизительные команды:
- Кругом! Нагнуться. Раздвинуть! Чего непонятно-то? А ну, марш выполнять! Тоже мне ещё!
В этой стойке ты уже ничего не соображаешь. В голове сплошной туман и только один вопрос: «Когда же это издевательство закончится?»
Тебе протягивают приписное свидетельство. Хватаешь его и как в бреду оказываешься у последнего стола.
Здесь сидит «офицер-особист». Это я понял чуть позже. После предыдущих процедур, способность думать и соображать - отпадает полностью. На его единственный вопрос:
- Родственники за границей есть?
Правдиво отвечаю:
- Нет.
В следующее помещение входишь с вытянутыми вперёд руками, держа в пальцах приписное свидетельство. Мельком взглянув на него, матрос Экипажа начинает бросать на руки полагающееся тебе обмундирование.
Первому из моих земляков, братьев-близняшек, на руки летит армейское всё, защитного цвета. Сопровождаемые многоголосым смехом - портянки, связанные бечёвкой за ушки кирзовые сапоги вешают ему на шею. Затем следует лёгкий пинок под зад и звучит команда:
- Следующий!
Второго брата ждала такая же участь. За ним шёл я, предвкушая два года службы в сапогах.
Коротко глянув в мою бумажку, матрос хмыкнул. На руки мне полетели синие носки, тельняшка, синяя рабочая роба, что-то ещё.
В глазах всё поплыло, почти в полуобморочном состоянии еле расслышал:
- Открой рот!
Как сомнамбула открыл. В рот вложили две флотские ленточки. Продолжая куражиться, матрос, одну ладонь кладёт мне на затылок, а другой, снизу вверх, захлопывает рот.
Последней была бескозырка. Надевает её мне на голову, слегка прихлопывает сверху. Голова влетает в неё по уши, закрывая глаза. Следует лёгкий пинок под зад и команда:
- Пошёл вперёд, салага!
Процедура превращения гражданского сочинца в матроса – была завершена.
В соседнем зале в состоянии полной прострации надеваешь на себя всё, что тебе вручили. Потрясение настолько велико, что с огромным трудом производишь в голове арифметическое действие. Умножая триста шестьдесят пять, на три. Полученное четырёхзначное число бьёт по голове, как обух топора. Волосы на голове вовремя сострижены, иначе, они бы встали дыбом. Хочется выть.
Рядом сидят братья земляки – мучаются с портянками. На мой немой вопрос: «Почему?»
Весело скалясь, один отвечает:
- А я сказал ему, что у нас дядька во Франции живёт. – Кто проверять-то будет?!
«Идиот, кретин, дурак безмозглый!»
Это мой мозг осыпал меня вполне справедливыми эпитетами.
Всё, поздно!
Звучит команда на построение. Затем следующая:
- Всем, у кого в карточке есть отметка «ПК» - выйти из строя.
Смотрю в свою. В правом верхнем углу есть такая карандашная запись. Выхожу. Набралось человек сорок. Матросы уводят нас по длинным коридорам в дальний конец Экипажа.
Пока топали куда-то, немного пришёл в себя. Хватило ума спросить одного из сопровождающих:
- А что означают эти буквы?
- Подводные корабли, - с уважением в голосе, отвечает матрос.
Мозг возмутился, он уже не крыл эпитетами, а просто истошно вопил:
«А вот хрена вам! – Мало того, что три года, так ещё и под водой?! – Нате вот, выкусите!»
Партиями по десять человек нас запускали в барокамеру. Я был во второй группе. То давление, которым нас испытывали, для меня было пустяком. Многие месяцы детство и юности, проведённые на море, сказывались.
Я хорошо плавал, нырял и спокойно выдерживал давление на глубине в пять-шесть метров.
Но в Севастополе, как только в барокамере почувствовал изменение, начал молотить кулаками в переборку, выплёскивая всю накопившуюся на себя-дурня злость, в весьма не литературных выражениях.
Меня забраковали, и в карточке появилась карандашная метка «НК» - надводные корабли.
Имея на руках профессию, я избежал шестимесячного учебного отряда во флотском Экипаже, со всеми его «прелестями» в виде муштры и многочасовых строевых занятий на плацу. Уже через две недели принял присягу и, меня отправили к месту постоянной службы.
В Сочи полетели письма с моим теперь уже постоянным на эти три года адресом.
Дней через десять я получил из рук почтаря стопку ответных писем. Протягивая их мне, парень улыбнулся и добавил:
- Ещё пару-тройку месяцев будешь получать столько, потом всё меньше и меньше, а в последние полгода только из дома – от матери. – Три года, это много и долго…перемножь триста шестьдесят пять на три.
Я не стал ему отвечать, что уже занимался подобной арифметикой, и какое впечатление она на меня произвела полученной суммой. И уже когда я выходил от него, он крикнул мне в спину уверенным голосом:
- Ты не первый и не последний. – Привыкай, все через это проходят!
Верить в такой постулат не хотелось. Очень не хотелось.

[Татьяна Ка.]

Повеселилась. Зато вам есть что рассказать детям и внукам. А что будут рассказывать сегодняшние мужики?..

[Oleg]

Повеселилась.

Вот и отлично.
С этой главой мудрить не стал. Есть у меня ранний рассказ о тех годах. Просто слегка его изменил и ввёл в главу.
А на тот рассказ я как-то получил отклик от читателя. Он подтвердил, что в этой, отработанной до мелочей процедуре, ничего не изменилось. А проходил он её позже меня - на двадцать два года!
Помните, я как-то упоминал о флотских традициях? Вот таким образом они и держатся - отработано и продумано всё до мелочей, опробировано на множестве поколений. На чём и стоят.

Зато вам есть что рассказать детям и внукам. А что будут рассказывать сегодняшние мужики?..

Не в обиду будет сказано - в первую очередь для них начал писать и продолжаю. Всё остально - "прилагательное".

А что будут рассказывать сегодняшние мужики?.

Как о чём? Будут стонать, стенать, рассказывать о дедовщине, которой у нас на флоте не было. Вот в этой части всё изменилось, Новое время - новые "традиции". Ублюдочные.

[Татьяна Ка.]

которой у нас на флоте не было

Не поверят.

[Oleg]

Не поверят.

В береговых частях, в учебном отряде(в Экипаже) да, было такое. В плавсоставе нет. Рискованное это дело - смыть за борт может, а там ночь и под винты затянет. Попробуй разберись в шторм, сам упал, или помогли? Всякая охота покуражиться у идиотов и дураков отпадает.
Да и публика была не та. В плавсостав набор был только ребят со средним образованием. А сейчас без разбора гребут всех, кто по возрасту и здоровью проходит.

[Татьяна Ка.]

Попробуй разберись в шторм, сам упал, или помогли?

И кто-то рискнул бы?..

[Oleg]

И кто-то рискнул бы?..

Человека можно довести до чего угодно.
Вот всё никак не собирусь написать рассказ о легендарной севастопольской "губе" - Гауптвахте. Легендарной - пишу без кавычек, она действительно этого заслуживала. О людях служивших там, о коменданте города того периода. Это не легенды и не флотские побасёнки. Сам через многое прошёл. Назову фамилии людей. Теперь уже можно. Наверняка, их уже нет в живых.
А если, кому из читателей довелось служить в Севастополе того периода, то, они не дадут мне соврать.

[Татьяна Ка.]

о легендарной севастопольской "губе"

Ничего не знаю о такой. Интересно!

[Oleg]

Вот и менее весёлый финал главы.

Мама писала, что отец получил ордер на квартиру и когда я получу это письмо, они уже переедут. Отличная новость! Только одно меня расстроило, квартира была в адлерском районе города. Ерунда, есть автобусы, электричка и, всего минут тридцать езды до центра города. Ещё она писала, что потихоньку расселяют городские «Шанхаи» и начали с нашего, что во дворе дома.
Выбрал из стопки письмо от Светки. Торопливо распечатал. Она рассказывала, что очень удачно устроилась на работу, пусть и на малую зарплату, но именно туда, куда хотела. В художественной школе освободилась должность методиста, и директриса предложила ей. Теперь она помогает преподавателю и в основном возится с малышнёй – учит их самым азам.
Подтвердила Светка и мамины слова о расселении. Писала, что их обещают переселить в новостройки к концу следующего года. В своём письме, я рассказывал ей, что каждый раз перед отбоем вычёркиваю в календаре прошедший день. В ответ Светка писала, что ей нравится другой вариант – она терпит всю неделю, а потом с огромным удовольствием отрывает сразу семь листочков календаря. Наблюдая, как постепенно истончается эта стопка листочков-дней.
Всё нормально. Каждую неделю я получал письмо от Светки с рассказом, как она прожила неделю, чем была занята и о новостях в городе. Остальные адресаты, как и предсказывал наш почтарь, потихоньку пропадали.
Жизнь на гражданке шла своим чередом. У меня на службе она тоже не стояла на месте. Один за другим проходили месяцы, может быть и не так быстро, как мне хотелось бы, но шли.
Полтора года письма от Светки приходили регулярно – четыре штуки в месяц день в день. У меня по службе тоже всё было нормально, и я был в предвкушении положенного десятидневного отпуска домой. Командир намекнул, что отпустит меня в начале октября, ближе к моему дню рождения. Предстояло дотерпеть пару месяцев.
Последнее письмо от Светки пришло в конце августа. Ничего необычного в нём не было. Всё, как всегда: о работе, учёбе, новостях в городе и конечно, что-то сугубо наше - личное. Следующего письма не было неделю, вторую.
Я совершенно не дёргался, списывая отсутствие весточки на вполне возможный переезд Светки из расселяемого «Шанхая» в новостройки. Любое переселение – это, как пожар. Понятное дело, тут не до писем. Просто ждал письма уже с новым адресом. Три недели – письма нет. Прошёл месяц.
И вот тут, в голову полезли разные мысли. Гонишь их, отгоняешь, а они лезут и лезут. Особенно после отбоя, когда ты уже в койке. Ворочаешься с бока на бок, взбиваешь кулаками жёсткую казённую подушку и в изнеможении от воспалённого воображения, засыпаешь только под утро.
Мужики, кто служил, кто прошёл через подобное, поймут. Жестокая обида, отчаянье, злость – всё вперемешку бродит в голове. Не даёт ни на чём сосредоточиться.
И самое противное, что прояснить ситуацию, узнать что-либо не у кого. Уже полгода, как брата тоже забрали в армию. Влад в московском институте. Закадычных подружек у Светки нет. А если бы даже и были, то я не знаю их адреса. Всё, круг замкнулся. Оставалось только ждать и на что-то надеяться.
Моё последнее письмо к Светке, вернулось дней через десять с пометкой – «Данного адреса не существует». И опять затеплилась надежда, что не сегодня, так завтра, но письмо будет.
Сейчас – в наше время, время мобильных телефонов, компьютеров и интернета, в подобную ситуацию трудно поверить. Но, так было.
А писем всё нет и нет.
И над тобой начинает довлеть только одно желание – плюнуть на всё и, рвануть домой. Выяснить, разобраться, что произошло.
Да, есть ещё один вариант – плюнуть, забыть и растереть. Благоразумный, жизнеспособный вариант. Многие в подобных ситуациях им пользуются. Ставя между любовью и благоразумием знак равенства, возводя эти понятия в синонимы. И, это в неполные-то двадцать лет?!
Я вас умоляю, хоть себе-то не врите! А память, куда вы денете, как вы с ней договоритесь? Только в одном случае может получиться – если это была не настоящая любовь. В противном же случае, вы так и будите носить в себе эту болючую занозу, пряча её от всех до последнего дня.
В середине сентября я не выдержал и пошёл к командиру – просить отпуск на две недели раньше обещанного срока. Командир наш, Григорий Матвеевич, мужиком был хорошим и благоразумным, к чему его обязывали возраст и должность. Он хоть и не вытянул из меня причину моей просьбы, но догадался. И опять я услышал знакомые выражения:
- Не дури парень! – Поедешь, наломаешь дров. – Жизнь себе испортишь, с меня звёздочку снимут. – А чего добьёшься? – Ничего! – Плюнь и забудь. - Думаешь ты один такой?! – Или на ней весь белый свет клином сошёлся?! – Их вон, сколько в России, больше, чем нас – мужиков. – Всё у тебя будет ещё. - Не дури! – и в заключение разговора добавил:
- Так и знай, я вахтенных офицеров предупрежу, чтобы приглядывали за тобой, – Вот когда дурь с тебя схлынет, тогда и поедешь в отпуск.
Нет, «дурь» не схлынула, немного правда, улеглась. И время, «которое лечит», тут ни при чём. Просто, говоря словами того же командира – я «слетел с катушек».
За последние полтора года службы стал завсегдатаем севастопольской гарнизонной гауптвахты. Командир долго терпел мои выкрутасы. Три-четыре раза отправляя меня на перевоспитание к «Аниське» - коменданту севастопольской «губы», а затем, благополучно ушёл на повышение, получив очередное звание капитана второго ранга.
К тому времени я уже стал «годком», так на флоте называли тех, кому осталось служить последние полгода. Приемник нашего Григория Матвеевича, особенно со мной церемониться не стал. Отправив пару раз на «губу», он убедился, что с меня это, как «с гуся вода» - просто снял меня с должности кока-инструктора. С одной стороны это было и не плохо, меня особо не напрягали и я, можно сказать, просто валял дурака. Но, с другой стороны понимал, что за ним не заржавеет и, он на мне ещё отыграется. Такая возможность реально маячила в ближайшие месяцы.
Дело в том, что в советские годы, в уборке урожая с полей отчизны, активно принимали участие армия и флот, посылая в сельское хозяйство страны шоферов и поваров для полевых станов. Приходила из Москвы разнарядка и, каждое соединение выделяли для этого мероприятия государственного масштаба, одного-двух матросов нужных специальностей.
Вся движуха начиналась с южных районов нашей необъятной: с Узбекистана, Казахстана и двигалась постепенно к центру страны. Движение было очень неспешным и если оказаться в числе этих «счастливчиков», то можно вернуться домой не в мае-июне, как положено, а в конце октября. Моя кандидатура на приготовление каши в степях Казахстана была, стопроцентной в таком раскладе, что меня совершенно не устраивало.
На то мы и «годки», чтобы помогать и выручать друг друга. Подключил нашего писаря под это дело. Он осторожненько выведал, что разнарядка приходит обычно в конце мая. Я не числился в великих отличниках боевой и политической подготовки, даже совсем наоборот, а посему, дембель мне мог светить только в конце июня – это при условии, что я не загремлю на «Целину». Шанс попасть туда, был реальным. Почему меня видно, и не трогали последние месяцы.
Сел писать письмо домой, обрисовывая ситуацию, не указывая, естественно, причинную связь.
После Дня Победы уехали по домам старшины-отличники, а в середине мая в Севастополь приехала моя сестра с мужем. Мы встретились, пригласил их к себе и командир. Подробно описал им все мои «заслуги». Галка - моя сестра, вышла от него вся красная и, зашипела на меня:
- Ну, ты и засранец, дослужился! – Хорошо, что мать с отцом ничего не знают.
- И не вздумай дома рот открыть, - цыкнул на неё Роберт. – Тут нам ничего не светит, надо с другой стороны заходить, брать выше.
Как им удалось забраться «выше» я до сих пор не знаю, знаю только, во что это обошлось – в четыре бутылки коньяка. Как сказал Роберт, одну он распил с каким-то адмиралом в кабаке, а три загрузил в его служебную машину.
Девятнадцатого мая, ровно день в день моего призыва, кривясь, как от зубной боли, командир вручил мне обходной. Через пару часов всё было кончено и, я уже прощался с ребятами. Убедившись, что на руках у сестры есть мой авиабилет, командир вручил ей, а не мне, мои документы.
По флотской традиции, ребята на руках понесли меня к цепочке на КПП. За спиной грянул дембельский марш. Погремел минутку и захлебнулся. Видно, командир, или замполит, хоть так решили отыграться.
Да и хрен с вами! Я свой долг отдал.

[Oleg]

Только сейчас вспомнил, перепроверил, я так и не вставил в самое начало несколько абзацев пролога. Читала эти строки только Татьяна. Хотя, ей и без них было изначально понятно - для чего и почему? А вот для новых читателей, считаю, эти абзацы нужны как указатель - читать, или гулять дальше.

В далёком детстве была у меня игрушка – калейдоскоп. Трубочка из плотного картона со стеклом-окуляром с одной стороны. Поднесёшь её к глазам, чуть повернёшь и яркая, цветная снежинка рассыпалась, приобретая иную форму, или становилась затейливым орнаментом.
Любопытство и желание узнать, как это всё устроено и из чего состоит, подвигли меня – я разобрал, а вернее, сломал игрушку.
Разноцветные стёклышки посыпались на пол…
Прошло много, очень много лет с тех пор, но я так и не узнал, не понял, как и из чего состоит калейдоскоп жизни. Одни только догадки остались в голове.
А вот то, что настала пора собирать «стёклышки» и выстраивать орнамент из прожитого, и не только своего, но по возможности всего, что меня окружало – это осознание пришло.
Зачем, почему, для кого?
Изначально для себя, чтобы убедиться ещё раз, что всё помню. Для близких и друзей, которые принимали участие в моём жизненном калейдоскопе.
Для тех, у кого книга о Гарри Поттере не является настольной, а из прочитанной в детстве сказки о девочке в красной шапочке, люди сделали для себя правильные выводы.
Подношу к глазам волшебную трубочку, слегка поворачиваю и…

[Татьяна Ка.]

Читала эти строки только Татьяна

Думаю, что еще кто-нибудь читал, просто мне нравится еще и комментировать, а кому-то лень пару раз нажать на клавиши...

[Oleg]

Всё это так, но у меня есть ещё одна надежда.
Как я понимаю, у меня нет возможности вставить эти абзацы на своё место - в самое начало основного текста. А у нашего модератора, вполне возможно, такие технические средства есть, и если она это сделает, я буду ей очень благодарен. Да и новым читателям будет проще определиться.

[Oleg]

Половинка очередной не очень весёлой главы.

Глава 12 «Безнадёга»
Отметившись в адлерском военкомате, я прошёлся по совершенно незнакомому мне району города. Обстоятельства, выбор родителей - это приходилось принять и привыкать, обживаясь на новом месте, но лелея в голове мысль, что всё изменится и вернётся на круги своя. А как может быть иначе в молодости?
Вернувшись домой, с трудом втиснулся в старые джинсы, дожидавшиеся меня на полке шкафа. Летние рубашки уже не сходились на груди, пришлось натянуть на себя футболку. Разношенные кроссовки порадовали – пришлись впору. Взял у мамы новый адрес брата, демобилизовавшегося на неделю раньше меня.
- Деньги-то есть? – спросила она уже в коридоре, когда я взялся за ручку двери.
Спросила, отлично понимая, куда и к кому я рвусь в первый же день, возвращения на гражданку.
- На сигареты и билеты есть.
- На, но только не дури там, - и, достала из кармана халата трояк.
У меня с языка чуть не сорвался вопрос: «Где - там?»
«Сам еду ничего, не зная: где – там, что случилось, где искать, а что можешь знать ты мам»? Эти вопросы так и остались только в голове, а ответил, подразумевая совершенно иное, держа в пальцах трёшку и улыбаясь:
- Да, на такую деньгу можно сильно разгуляться, тем более – надурить.
- Глупость от наличия денег не зависит, а цену ей, обычно, узнают позже, - и закончила, очередным вопросом:
- Когда ждать-то тебя?
- Сегодня и вернусь, - успокоил я мать, открывая дверь.
За окнами автобуса поплыли частные дома Адлера. Слева, ближе к морю, появились корпуса строящегося Курортного городка, где работали мой отец и сестра. Быстро проскочили Кудепсту, въехали в Хосту и, натужно ревя мотором, автобус начал подъём на «Тёщин язык», выбираясь на дорожный серпантин в сторону центрального района Сочи.
Почти в центре города одна из пассажирок упросила водителя остановиться. Поблагодарив шофёра, я выскочил на улицу следом за ней.
Пропустив транспорт, перебежал на другую сторону Курортного проспекта и зашагал в сторону бывшего Светкиного «Шанхая». Зачем, почему шёл туда, на что надеялся? Не знаю. Просто тянуло туда и всё. Понимал, что могу увидеть, но ноги сами несли.
Увидел и поразился. Нет, не тогда, а уже сейчас, вспоминая. Поразился тому, что прошло всего полтора года, а признаков недавнего присутствия здесь людей совершенно не ощущалось. От десятка небольших, неказистых домиков со всевозможными пристройками не осталось ничего. Только кое-где выглядывали из травы куски битого шифера да торчали, словно осколки зубов куски бетона, бывшие когда-то хилым фундаментом. Тихо поскрипывал ржавый жестяной колпак фонаря с разбитой лампочкой на старом платане, под которым так любили сиживать ребята во главе с дядей Пашей. Слабый ветерок раскачивал обрывок электропровода, и он, как маятник часов отсчитывал новое время – время запустения. Люди ушли.
Человек ушёл, и природа взяла своё. Трава в пояс, молодые побеги ежевики заполонили, переплели всё. В отличие от людей, она не приемлет пустоты.
Всё правильно, природа, она – вечна на земле, а мы пришлые в этом мире и, как любые пришлые не живём в союзе, а пытаемся изменить, подмять под себя, воюем. До полной победы над ней и над собой.

По знакомым щербинкам, по обломанным местами ступеням лестницы, быстро спускался от церкви к нашей улице. Слева остался летний кинотеатр с друзьями-кипарисами вдоль стены. С их веток, с наших со Светкой мест, теперь вечерами смотрят кино другие мальчишки и девчонки. А мы - выросли.
На нижней площадке лестницы замер, окаменел от увиденного. Ничего нет: ни магазинов вдоль улицы, ни нашего дома и «Шанхая» за ним – голое распаханное поле. Посеянная ранней весной трава, пробившись к свету, пожухла под палящим солнцем. Начисто выгорела местами. Десяток хилых саженцев пальмы, опустили листья-лопухи к самой земле. Пара не очень красочных клумб. Каким-то чудом уцелела магнолия, что стояли под окнами нашего дома – и всё.
Зато, глаз городского чинуши могла радовать открывающаяся «перспектива» - от одного шпиля, до другого. От железнодорожного вокзала, до морского.
Пройдёт всего два десятилетия и, уже другого хозяина города, будет радовать иная перспектива – зеленоватого оттенка. Нет, это не будет цветовая гамма парков и скверов города. Всё проще – это цвет основной валюты. Всё предыдущее будет похоронено и заслонено огромными бетонными сотами ульев элитного жилья. Как говорится: «Каждому своё», «Время – деньги», а посему, «твори» и хапай, пока оно есть.
Желания прогуляться по своей улице не возникло. В горле пересохло, и я направился к стекляшке, сохранившейся на перекрёстке. Крупныена стёклах витрины «Пиво-Воды-Соки». Хоть и не был я поклонником пива, но в тот раз с удовольствием промочил горло. К автобусной остановке пошёл через наш скверик, где мне было знакомо каждое дерево, каждый куст. Его ещё не коснулись в те годы всевозможные новшества.
На прежнем месте стояла лавочка под мушмулой. В тени этого дерева любил сидеть наш дед, отдыхая и поджидая с работы моего отца. Возвращаясь домой, папа подсаживался к нему и если дед улавливал от него запах спиртного, то прочитывал сыну очередную лекцию о вреде алкоголя. Сын согласно кивал, и …так повторялось многократно.
Но, уже не было в живых ни деда, ни бабушки. Пока я служил, они тихо, один за другим, перебрались в мир иной и, мы с двоюродным братом осиротели на одно поколение.

[Oleg]

Вторая половинка.

Путаясь в названиях улиц, блуждая по неблагоустроенным дворам, обходя пыльные стройплощадки огромного микрорайона новостроек, с трудом, но нашёл дом Женьки. Дверь открыла тётя Тамара. Обрадовалась моему появлению. Прошли в зал, куда и выплыл с лоджии сонный Женька с помятой физиономией.
- Ну, ты даёшь, давно день на дворе, а ты всё дрыхнешь! – встретил я появление брата.
- А что ещё делать здесь? – Отъедаюсь, отсыпаюсь, - пробурчал он, обнимая меня.
Потом были обычные в таких случаях вопросы и расспросы. Тётка пыталась усадить нас за стол с чаем. Переглянувшись с Женькой, нам удалось уклониться от этого, и мы перебрались на лоджию, где, похоже, брат и решил обосноваться в новой квартире. Закурили и, предваряя мои вопросы, он начал разговор первым:
- Отметился в военкомате и целую неделю только и делаю, что жру и сплю. – Ты же видишь, в какую дыру нас загнали после расселения?! - До центра надо автобусом добираться в толчее и духоте. – Здесь никого не знаю, вот и впал в спячку, как сурок. – Морду наедаю.
- Оно и видно - опух, глазки заплыли, стали как у китайца. – Можно подумать, заездили тебя за два года на службе.
Женька привычно прищурил один глаз, растягивая губы в ухмылке.
- Всякое было, - и продолжил.
– О наших ребятах ни черта не знаю. – Разбросало всех, кто-то в этот район попал, кто за железнодорожным вокзалом на горушках оказался, а кто и за речкой в новостройках. – Там такого понастроили, что чёрт ногу сломит. – Единственное, что из рассказа матери понял, что где-то тут рядом обосновался Колян. – Она про него такого понарассказывала, что даже не верится, а с другой стороны, это всё со слов Колькиной матери. – Ей-то какой смысл на сына напраслину возводить?
Услышав, что мы ведём разговор о Коляне, тётя Тамара вошла на лоджию, и скорбно поджав губы, прислонилась к притолоке.
- Вот что я вам скажу, не вздумайте с Колькой связываться. – До добра это не доведёт, конченный он человек, даже мать его это понимает, измучилась с ним. – Что только не делала – ничего не помогает!
Присела на край Женькиной кровати и начала рассказывать.
Служить Колька попал в казахские степи, а точнее, в охрану знаменитого космодрома. Вот там впервые кто-то и подсунул ему на пробу первый «косячок» с травкой. Понравился ему кайф, с этого и пошло-поехало. Потом отцы-командиры подловили парня и, от греха подальше, перевели в другую часть. В самую степную глухомань. А там раздолье, таких, как он не один и не два, да и местный контингент молодёжи, хорошо подсажен был на коноплю. Втянулся Колька в эту гадость безвозвратно.
Когда вернулся в Сочи, быстро спутался с местными наркоманами, как выразилась тётя Тамара – «Свинья везде грязь найдёт». Только переключился на более сильные наркотики. Теперь уже производные от мака. Начал колоться. Первый раз после возвращения из армии его мать сама определила сына на излечение в Краснодар. Вернувшись, Колька не продержался и недели. Дальше – хуже. Вынес и продал за дозу из дома всё, что можно продать. Мать получала зарплату и отдавала её на сохранение соседке. Перенесла в свою комнату всё, что имело ещё какую-то ценность в квартире. Врезала в дверь замок и когда у Кольки начинались ломки, зная, что ничем не может помочь сыну, запиралась в комнате не только на замок, но и на внутренний засов. Падала на кровать и рыдала от бессилия и страха, мучаясь не менее сына, если не более. После очередной облавы Коляна определила в краснодарскую психушку уже милиция. Вышел он из неё всего за месяц до нашего возвращения в город.
- Если вы его встретите, то можете и не узнать. – Я его узнала с трудом, когда он меня окликнул на улице и поздоровался. – Попросил у меня три рубля до завтра, пришлось сказать, что денег у меня при себе нет. – Высох весь, сморщился, как вяленая вобла, цвет лица жёлто-синюшный. – Вот так-то ребятки, - закончила свой рассказ о Коляне тётя Тамара.
- Пошли, прошвырнёмся в центр, заглянем в «Макас», вдруг кто из наших объявится, - предложил я брату.
- Что у тебя с деньгами, у меня не больше трояка с мелочью осталось, - спросил Женька.
- Хватит, у меня столько же.
- Обязательно зайдите к Нинушке, - напутствовала нас его мать, когда мы были уже в прихожей, и добавила:
- Иначе обидится, вам же хуже будет, - и улыбнулась, зная наши с Женькой «искренние, тёплые», родственные чувства к своей сестре.
- Непременно заглянем, - подмигнув мне, ответил брат.
А уже на лестничной площадке ухмыляясь, уточнил не для матери:
- За этот визит Нинушка трояком не отделается, пятёрочку я с неё слуплю, это как пить дать.
Так оно и получилось, правда, тётку даже не пришлось просить, о материальной помощи. В конце разговора сама достала из кошелька голубенькую бумажку и протянула с наказом - не напиваться и не дурить в центре.
- Деда не стало, теперь Нинушка у нас за главного лектора о вреде алкоголя для головного мозга, - прокомментировал наставления тётки Женька, когда мы вышли из дома.
И всё же мы прошлись с ним по нашей улице. Что мы тихо бормотали, комментирую всё то, во что превратились места нашего детства и юности, думаю, здесь не надо приводить. И так должно быть понятно. Прошли по набережной до лестницы, поднимающейся к гостинице «Приморская» и к нашему «Макасу».
Информационные щиты на набережной гласили, что температура воды девятнадцать градусов. Отдыхающих на пляже мало. Для местных жителей вода ещё очень холодная. Для определённой категории отдыхающих, заплативших свою кровную денежку за поездку на побережье – температура в самый раз. С визгом, хохотом, народ бултыхался в море несколько минут, и выскакивал на берег – греться и загорать под лучами майского солнышка тихо скатывающегося к горизонту. За буйками, дальше в море, ревели моторами глиссера на подводных крыльях, катая отдыхающих, пожелавших полюбоваться панорамой города с воды. Курортный сезон только набирал силу. Всё было, как всегда.
В кафе было занято несколько столиков. Мы сели за дальний в углу. За барной стойкой вместо дяди Гиви - его помощник. Молодая девушка-официантка обслуживала клиентов за одним из столов.. Она тут же подошла и к нам, приняла заказ – два по сто коньяка и кофе. Только официантка принесла стаканы, как за нашими спинами раздалось:
- Привет брательники, вернулись, - и, хлопнув Женьку по плечу, напротив нас уселся Колян.
Несколько мгновений мы с братом ничего не могли ответить, разглядывая давнего друга. Описание его внешности, данное нам тётей Тамарой, совпадало в точности, если не сказать больше. Первым пришёл в себя брат, щёлкнув ногтём по стакану тонкого стекла, спросил:
- Будешь?
- Угощаете?! – Стольник и кофе – это трояк. – Если есть деньги, лучше угостите зелёненькой, я потом занесу тебе.
Женька свернул дулю, показывая её приятелю, уточнил: « Хрен тебе, или пьёшь с нами, или смотри, как мы будем пить».
- Что, мать уже всем растрезвонила обо мне?
- А чего тут трезвонить? – Можно подумать, мы слепые и без понятия, у тебя же всё на морде написано.
- Ладно, плесни стошечку, - кривясь в ухмылке, согласился Колян, понимая, что денег от нас не получит.
Подняв руку, брат подозвал официантку и попросил ещё коньяка.
Схватив принесённый стакан со спиртным, Колян потянулся к нам. Чокнулись.
- Давайте, за ваше возвращение, - и одним махом влил в себя всё содержимое.
Острый кадык на худой шее дёрнулся, пропуская жидкость вглубь.
- Куда торопишься, один чёрт, больше не нальём, - щуря глаз, спросил Женька.
- А чего рассусоливать, бежать надо, ждут меня, - начал вставать из-за стола.
- Подождут. – Сядь, скажи, если знаешь, куда Светка с матерью переехали, - остановил я его.
- Переехала? – переспросил он, опускаясь на стул.
И вдруг коротко хохотнул с нескрываемым злорадством, демонстрируя крупные и жёлтые, как у старого мерина зубы. Подавшись вперёд, зло бросил мне в лицо, как плюнул: «Да сидит твоя Светка, а куда её «переехали», не знаю!»
Как обухом по голове!
В глазах всё поплыло медленно искажаясь: ухмыляющаяся рожа Коляна, крупные жёлтые зубы. А вот они, почему-то приближались, наплывали на меня. Не слышал скрежета ножек стула по асфальту – это я начал привставать, невольно отодвигая его и подаваясь вперёд к Коляну, к этим скалящимся зубам. Брат вцепился мне в футболку, тянул вниз, стараясь усадить на место.
- Повтори, что ты сказал, сволота! – мне казалось, что я это прокричал.
Но, как рассказывал мне брат позже:
- …ты шипел на него, как змей-горыныч, а глазищи стали жёлтыми. – Точно, псих!
Колян вскочил, опрокидывая стул. Бармен за стойкой повернулся в нашу сторону, напрягся. Посетители за соседними столиками замолчали, уставившись на нас.
- Угомони своего братца-психа, - тонким голоском взвизгнул Колян.
И понизив голос, – этот стукач, - он бросил взгляд в сторону барной стойки, - сейчас вызовет архаровцев, и повяжут нас тут. – Чёрт меня дёрнул!
Брату удалось усадить меня, и он теперь сам, зашипел на Коляна:
- Подними стул и садись, расскажи по-человечески, что знаешь, а не так.
- А я что, не по-человечески?! – Он спросил, я ответил, что знал.
- Да я бы тебе за такой ответ, да в таком тоне, тоже в глаз дал, не задумываясь. – Давай, рассказывай нормально.
Всё, что потом рассказывал Колян, я слышал, как сквозь вату, вдруг набившуюся мне в уши, как бы издалека доносился его голос. Сидел, опустив голову, тупо уставившись в стол и, только прикуривал одну сигарету от другой, догорающей, напрочь забыв о зажигалке.
- А чего рассказывать? – Никто, ничего толком не знает. – Светку посадили за месяц до моего возвращения. – Кореша говорили, что суд был закрытым. – Ты же видишь, дяди Гиви нет, говорят, его заложил этот хмырь, - Колян кивнул в сторону бармена.
Покосился на недопитый Женькой коньяк. Брат молча двинул стакан. Опустошил одним глотком и продолжил:
- Сапога - начальника райотдела, помнишь такого? – конечно помню.
- Так вот, он говорят, такой здесь шмон устроил, что мама не горюй! – Вначале всех ребят Пашиных закрыл. – Слушок ходил, что их «каталы» заезжие вложили. - Ясное дело, что они отстёгивали Пашиным, это известно всем, но ведь всегда было тихо. – А тут – раз, и вложили. – Всех ребят похватали, только Артур, смог оторваться. – Помнишь, был у Паши такой здоровый армянин - его правая рука.
Женька кивнул.
- А потом и самому дяде Паше подлянку устроили. – Посадили и его. – Светка последней пошла. - За что-про что? – Никто толком ничего не знает.
- Трудно было её мать найти, узнать всё, мне чиркнуть письмо в армию, живём-то опять рядом? – Всё детство в одной компашке крутились всё же!
- Да мне как-то … не допёр я …оно мне…
- Ясно с тобой. – Другие дела у тебя были, более важные.
- Да были! – окрысился на брата Колян.
- Живу, как хочу, никому в душу не лезу и не хрен в мою лезть. – Я Светку не пас … оно мне надо …
В этот момент я затушил сигарету, и Женька заторопил рассказчика.
- Всё, давай, иди, куда торопился. Вали.
Колян вскочил и, обходя стол со стороны брата пробурчал:
- Ладно, бывайте, ещё свидимся.
Вот в этом он ошибся – больше свидеться нам не довелось.
Я допил коньяк, сделал пару глотков уже остывшего кофе. Брат подозвал официантку и рассчитался. Только мы встали из-за столика, направляясь к выходу, как наши места тут же заняли новые посетители.
- Подожди, или иди потихоньку, я догоню тебя. – Хочу спросить этого хмыря, где можно найти дядю Гиви, он может знать больше, чем наш наркоша, - и направился к стойке.
Поздоровался, спросил. Парень долго, смотрел на меня, как бы вспоминая, а вернее, решая про себя вопрос – соврать, или нет. И всё же ответил:
- У него теперь другая точка, он стеклотарой заведует.
Видно, по моему лицу до него дошло, что я не очень понял его, и уточнил:
- В новом микрорайоне за речкой палатка у него, бутылки от населения принимает.
Поблагодарил бармена кивком и пошёл догонять брата. Всё – это был уже не наш «Макас».
Когда шли к остановке автобуса, Женька сказал:
- Завтра утром иду устраиваться на работу. – Так, чего доброго, от безделья и озвереть можно.
- И куда собрался?
- В порт.
- Кем будешь?
- Заместителем начальника порта, - прищурив, как обычно один глаз и ехидно улыбаясь, отшутился Женька.
- Пойду матросом на прогулочные катера, а там видно будет.
Так у него и получилось, вот только его - «а там видно будет», растянулось почти до самой пенсии.
- А я с утра махну в новостройки, надо найти Гиви.
- Заскочишь потом к нам?
- Конечно.
Огни зажигающихся неоновых ламп на столбах вдоль Курортного проспекта, стремительно пробежали вверх к ресторану «Каскад» и затерялись за подъёмом. Вечерние сумерки окутывали курорт. Послышались первые звуки саксофона из-за, закрытых ещё окон ближайшего ресторана. Летняя «оккупация» города, только-только начиналась.

[Татьяна Ка.]

Олег, у вас реальные истории, реальные люди и, видимо, реальные имена. Кого-то из них, наверное, уже нет в живых. Можно ли про них вот так, слишком открыто, лично, почти "интимно"? Ведь они не смогут ответить, защитить себя, свое имя. Но ведь остались близкие люди. Если это затронет их очень глубоко?

[Oleg]

Татьяна, я об этом помню. У кого-то имена и фамилии изменил. Если вы волнуетесь за Коляна - то зря. Там совершенная пустота. Он всё сотворил своими руками и головой. Можно сказать - сознательно. Защищать я его не буду, думаю, что и он бы этого не захотел. Он был человеком одной цели. Всё остальное, его не интересовало. Не получилось и, он просто включил механизм самоуничтожения, не задумываясь о тех, кто рядом.
Что касается остальных персонажей - им вроде бы не на что обижаться.
Относительно сугубо личного, "интимного", и тут я не вижу причин скрывать что-то, моя жена знала всю эту историю давно и поддержала меня в этом начинании. У нас сыновья, внуки, пусть знают, как бывает и складывается иной раз в жизни. Во всём этом, грязи и пошлости не было тогда, не будет и в тексте.
Вы думаете иначе?

[Татьяна Ка.]

Вы думаете иначе?

Не знаю. Вот честное слово, не знаю! Просто вы пишете со своей точки зрения, это ваши мысли и чувства. А что ощущал тот человек? Что было в его голове, когда он совершал тот или иной поступок? Могло быть и так, что называется "злой рок". Рука судьбы. Тупик, из которого нет выхода. По сути говоря, вы их "судите", выносите свой "приговор". Но у каждого обвиняемого должно быть слово в свою защиту. А как быть в этом случае? Говоря "интимное", я скорее имела в виду не сексуальные, а именно отношения в кругу друзей. Вы знаете все их слабости, все уязвимости и можете вот так, мимоходом, рассказать всему миру о том тайном, что хранилось в кругу друзей. Что-то никак не могу сформулировать мысль. Короче говоря, что-то так и должно остаться тайной, что-то, чего не должны касаться чужие.