Руслан Июль 17th, 2016, 7:15 pm
ГЛАВА 17
Кап…кап…кап…
Дождь закончился. За время рассказа Руднева Кагэмура привык к стуку дождевых капель, воспринимая их фоном для голоса русского. Голоса ровного, но под конец режущего, словно лезвие катаны.
Сейчас Руднев умолк, и в тишине отчетливо слышно, как ударяют в подоконник редкие капли – с каждой секундой проведенной в тишине, интервалы становились все длиннее.
Кап…кап…кап…
Японский посланник вспомнил изощренную китайскую пытку – одиночные капли с периодичностью падали на макушку заключенного, постепенно сводя с ума. Ужасная пытка. А они с Такэдой – заключенные?
Однако Кагэмуре показалось вдруг, что Руднев сам оказался невольным заложником своего бескомпромиссного нрава.
Завершив рассказ о чествовании героев Чемульпо в столице, контр-адмирал сбавил напор, с которым говорил даже о самых неприятных и тяжелых минутах своего долгого пути. Неужто заслуженные почести оказались неудобной ношей?
Кап…
- Но что же затем, адмирал? Ведь по приезду в Петербург ничего не закончилось?
Теперь они словно поменялись ролями – Кагэмура говорил уверенно и громко, а Руднев устало и тихо.
- Нет, господин посланник. Но закончилось все хорошее. Кто-то там, - Руднев указал пальцем наверх, - почуял среди экипажей «Варяга» и «Корейца» революционные настроения. Имеются люди, чьим призванием является вынюхивать именно это.
- Однако имелись основания?
- Лукавить не буду, - кивнул контр-адмирал, - имелись…в Севастополе они общались с матросами эскадренного броненосца «Князь Потемкин-Таврический». Этот корабль – он особый. Там были те, кто говорил о свободе, равенстве, братстве. Хорошо говорил…быть может, правильно говорил. Но, узнав об этом, моих героев Чемульпо рассовали по разным концам империи – благо, велика Россия. Я же, однако, введен был в свиту Государя и назначен командиром броненосца. Но и этого корабля меня лишили. Был выслан в отставку с повышением в чине. Знаете почему?
Кагэмура вопросительно склонил голову. Такэда, не шевельнув ни единым мускулом, тоже сумел продемонстрировать интерес.
- Я по бунтующим стрелять отказался, - Руднев повысил голос, - я…просто не мог дать приказ убивать русских моряков. Вы понимаете?
Японцы кивают.
- А потом умер Беляев. От сердечного приступа. Я остался один. И я – только покоя теперь хотел. Домой – мой путь был завершен, флоту я больше ничего не должен. Только покой, семья, дом. И вот теперь я снова оказался на войне! В своей родной стране, которую защищал. Но война сама пришла ко мне, - Руднев сжал кулаки, словно готовый отдать приказ у орудий, - вы пришли ко мне!!
Советник вздрогнул. От двери кабинета он предпочитал держаться подальше. Пускай жандармы исполняют свой долг. Он свое дело сделал. Однако и оставаться совсем уж в стороне Глебов не мог. Вернее мог…но не хотел. Что-то гнало под двери кабинета. Приходилось буквально бороться с собой, чтобы не подойти чересчур близко.
Он никогда не горел желанием сунуть голову в пасть тигра. Тогда что?
Голос Руднева зазвучал на повышенных тонах, и советник снова вздрогнул.
Странно. Я так переживаю за японцев? Ведь не за Руднева же?
- Ваше высокоблагородие, - к Глебову подошёл жандармский полковник перетянутый портупеей, шашка стучала по сапогам, - а ежели они оттуда…не выйдут? Вот как орут.
- Выйдут, - отрезав Павлов. – Вопрос только кто. От этого многое зависит. Ежели японцы – это одно, ежели адмирал Руднев – совсем другое…
- Что же именно «совсем другое» в собираетесь учинить с контр-адмиралом Рудневым, господин советник?
Глебов вздрогнул. Скрыдлов подошел совершено незаметно.
- А вы, господин Скрыдлов, - советник вдруг разозлился, - и сами прекрасно понимаете, что с ним будет…И я настоятельно рекомендовал теперь вам не вмешиваться…для вашей же вящей пользы. Вы сделали, что могли. Не мешайте и нам исполнять теперь свой долг.
И советник улыбнулся – неприязненно и сухо. Весьма довольный собой.
Он шагнул навстречу.
Кагэмура отступил, Такэда остался у стены. Хладнокровию самурая можно позавидовать…но Руднев не испытал этого чувства.
Огненная стена снова перед ним – и он полон решимости довести всё до конца. Теперь уже точно. Пускай это будет последний парад.
- Вы, господа, представители Японии. Здесь – в Адмиралтействе русского флота. Вам кажется, войн завершена три года назад? Унизительным миром? Господа, вы изрядно ошиблись…
Капли уже не ударяли о подоконник, но легче от того не становилось – каждое слово русского, словно укол горячей иголки в мозг.
- Вы, господа дипломаты, продолжаете войну. Там где пушки давно замолчали, вы денно и нощно продолжаете свой бой! Думаете, я не в себе? Вынужден огорчить вас, господа, - и Руднев заговорил вдруг официальным тоном, - «Огонь русских был неметок, и ни малейших повреждений мы не понесли». Материалы эпохи Мэйдзи о войне на море тысяча девятьсот четвертого-тысяча девятьсот пятого года. Из отчета о бое у Чемульпо, автор контр-адмирал Сотокити Уриу. Скажите, это действительно написал уважаемый адмирал?..
Повисла тишина. Лучше бы дождь, подумал Кагэмура – стук капель отвлекает.
- Он действительно это написал, - тихо ответил поcланник, - не потому что этого хотел. У него не было выхода…не каждый способен, быть как вы. Пожалуйста, верьте, мы действительно вами восхищены. И тогда…и сейчас тоже.
Признание далось легко и свободно. Потому что являлось правдой.
Руднев молча смотрел на японцев.
- Что касается отчета адмирала Уриу, - Кагэмура прокашлялся, - имеется ещё одно место в его отчете…адмирал вставил его, рискуя многим. Его мало, кто заметил…а те, кто заметил, решили промолчать. Вы понимаете, о чём я.
- Да, - впервые за все время Руднев по-настоящему улыбнулся. – Я читал - "Неприятель оборонялся храбро, но не в силах более сносить наш огонь, отвернул на обратный курс и отступил. Я приказал преследовать и отправил в погоню крейсера "Асама" и "Чиода"... "Чиода", однако, вскоре прекратил погоню за недостатком скорости. Затем вернулся к эскадре и "Асама"..." Это?
- Именно.
- На момент отхода в Чемульпо мой «Варяг» мог выжать едва ли десять узлов. Если абсолютно исправный перед боем, «Чиода» затем едва настигал «Варяга», а затем и вовсе прекратил преследование, значит…
-….были попадания, - закончил Такэда, впервые подав голос. – В том числе и в носовую башню «Асамы»…
- Не говоря уже об уничтоженном «Корейцем» миноносце, - добавил Кагэмура. – Всё так, господин адмирал, но…
…- историю войн вершат солдаты, но пишут политики, - закончил теперь Руднев, и Кагэмура кивнул.
Всеволод Федорович ощутил вдруг, будто он вновь в Чемульпо. На том собрании капитанов, когда все понимали всё…но сделать ничего не могли. Давний гнев опять вспыхнув в нем.
До города Тихон добрался относительно благополучно. Ухо приходилось держать востро. Жандармы наверняка осведомлены, что Руднев приехал в компании бывшего ординарца. Главное – не попасться им на глаза. Даже городовым. Можно, конечно, попробовать сменить облик на манер господ актеров, но, к сожалению, в маскировке бывший моряк не силен.
Передвигаться приходилось осторожно, иногда короткими перебежками. Напоминало давний поход по опасному фарватеру – того и гляди напорешься на скалы или мели. И это даже нравилось. Жизнь снова стала опасной. И значит, настоящей.
Миновав городские окраины, Тихон сумел поймать более-менее приличного извозчика. Что ж, второй раунд пока тоже за ним.
Бой, однако, не закончен.
За дверью стало вдруг тихо. Глебов дал знак. Жандармы осторожно приблизились к двери, беря в полукольцо. И мышь не проскочит. Впрочем, контр-адмирал добыча посолиднее. Азарт охотника, понял Глебов, вот почему меня так тянуло к этой двери.
Что ж, оставалось дождаться.
Городовой прохаживался неторопливо. Словно исполненный достоинства индюк. На улице, как назло, больше никого.
Долго он будет здесь? Через дорогу трактир. Городовой, наверняка, плотно отобедал. И совершает теперь моцион, дабы сытная пища не мешала отправлению прямых обязанностей. Например, задержанию и доставке в околоток неблагонадёжных лиц, вроде бывшего ординарца бывшего командира крейсера-героя.
Городовой икнул, с довольным видом почесал брюхо. Сейчас развернется и направится прямо на меня, подумал Тихон.
Коляска стояла посредине квартала. Городовой и место, куда непременно должен попасть Тихон – в конце. Блюститель порядка двинется сейчас к середине.
Времени не было.
Городовой мазнул равнодушным взглядом. Лицо у извозчика обветренное. Может во флоте служил. Вон как шапку лихо заломил. Орёл.
Лошадки и коляска приличные. Внутри какой-то господин. Надутый, как индюк. Тоже мне баре…
Городовой снова икнул и двинулся своей дорогой, оставив за спиной трактир с наваристыми щами и здание напротив с табличкой на двери.
Возле него и остановилась коляска с важным господином – ещё десять минут назад обычным извозчиком.
А тот, кто был им сейчас, резво соскочил с козел и скрылся в дверях с табличкой.
Бам!
Одинокая капля шлепнулась на подоконник. Словно выстрел.
Война продолжалась. Здесь, в уютно обставленном, хорошо натопленном кабинете. Не хватало лишь картины Айвазовского на стене.
Вспомнилась Мария Николаевна. Прости меня, думал Руднев, если этот бой действительно окажется последним.
А потом заговорил вдруг тот, кто на протяжении почти всего времени оставался практически безмолвным свидетелем.
- У адмирала Уриу остались воспоминания, - подал голос помощник Такэда, - У адмирала Руднева остались воспоминания. И у меня…все, что осталось это память.
- Тоже участвовали в бою? – резко повернулся Руднев.
Такэда грустно улыбнулся – впервые человеческое проступило сквозь бесстрастную маску. Покачал головой.
- Нет. Но моя память тоже осталась в Корее.
- Сын господина Такэды служил в том бою на «Асаме», - проговорил Кагэмура. – Наводчиком носовой башни.
Такэда молча кивнул.
Руднев ощутил запах пороха. Острый, горячий. И дым. Дым, заполнивший изнутри стальной цилиндр с двумя десятидюймовыми орудиями. Дышать внутри было попросту невозможно. Впрочем, это было совершенно неважно для того, чьи мертвые глаза смотрели на белый русский крейсер через сетку прицела.
Руднев тоже молча кивнул Такэде.
И тогда вперед выступил Кагэмура. В одной руке посол по-прежнему сжимал белый конверт Уриу, во второй – небольшую коробочку.
- Руднев-сан, тогда, в Чемульпо, да и сейчас… - Кагэмура запнулся, - вы действовали тактически грамотно и нанесли нам урон. У Японии есть то, чего никогда у нас не отнять – преданность Императору, безусловная готовность к самопожертвованию…и в первом же бою мы убедились, что русские ничуть не уступают в этом. Тогда, в Чемульпо, это был ощутимый удар.
Руднев снова кивнул.
- Именно поэтому я попросил у адмирала подробнейший отчет о потерях сразу же после боя. Мы не успели ещё захоронить тела. Адмирал составил отчет, а я немедленно отправил его с «Читозе» в Токио. Там ознакомились…и внесли соответствующие правки. Вам же знакомо слово «цензура»?
- Более чем, - грустно усмехнулся Руднев.
- Мемуары Мэйдзи были отредактированы, и всё-таки кто-то оставил там кусок о преследовании «Варяга» «Чиодой». По небрежности, а может и специально. Адмирал же Уриу действительно не любил рассказывать о том бое, но тем немногим, которым о нем поведал, он говорил правду. То, что писал он. А не дипломаты в Токио.
Руднев молча смотрел на японцев. За окном кончился дождь, отсверкали молнии, однако солнце так пока и не выглянуло. Стояли сумерки, словно природа так и не определилась, какой ей сейчас быть.
- Как поживает господин Мураками? - спросил неожиданно Руднев.
Такэда и Кагэмура переглянулись.
- Прекрасно. Иногда он…рисует картины. Пытается открыть в себе художника, - Кагэмура запнулся, - но он не просил вам их передавать.
Всеволод Фёдорович улыбнулся.
- Передавайте привет старому лису.
- Непременно, - тоже усмехнулся Кагэмура, на мгновение потеряв присущую дипломату серьёзность.
Они помолчали. Но теперь молчание было другим.
Первым нарушил его Кагэмура.
- Согласно самурайскому кодексу чести, - теперь японец обратился к Рудневу действительно, как официальный представитель своей страны, - высшей доблестью воина является беззаветная смелость, искусное владение оружием, безукоризненное следование долгу и презрение к смерти. Это и показали русские в том бою, вдвоем против тринадцати. А таких противников японцы уважают.
Кагэмура поднял на ладони обитую красным бархатом коробочку. Осторожно открыл. Внутри лежала звезда.
Тридцать два узких луча из белой эмали опоясывали кабюшон из красного стекла, символизирующий восходящее солнце. Звезда подвешена на императорском гребне из цветов павлонии с цветами и листьями белой и зеленой эмали. А на реверсе подвески располагались четыре иероглифа «Награда ордена Заслуг».
Сам Орден Восходящего солнца из позолоченного серебра. Восьмиконечная звезда из двадцати четырёх лучей и с красным центром.
- В знак глубокого и искреннего уважения Японии к истинно самурайскому героизму русских моряков в Чемульпо, Император Японии Мацухито лично просит вас принять этот Орден Восходящего солнца из рук официального представителя. Это не награда, Руднев-сан. Это признание. Всех тех, кто погиб в Чемульпо и тех, кто благополучно возвратился.
Верхний свет отражался от эмали и серебра звезды. Слепил Рудневу глаза. Капитан смежил веки.
Но звезда сияла и во тьме. Это ли точка конца его долгого пути? Он знал, эта награда вершина признания от противника. Вправе ли требовать большего?
Но во тьме, за прикрытыми веками, увидел Всеволод Фёдорович и другое…
…идущие мимо выстроившихся в парадном приветствии иностранных моряков «Варяг» и «Кореец»…
…ведущих огонь комендоров…
…улыбающегося мичмана Алексея Нирода…
…кабинет Павлова в Сеуле и уютно горящий камин…
…окруженный водяными столбами взрывов и объятый пламенем русский крейсер…
…ведущего огонь «Корейца»….
…огненный шар на месте японского миноносца…
…санитары, несущие раненных…
…взрыв на «Асаме»…
…скрывающийся под водой «Варяг»…
Сияние звезды померкло. Исчезло.
Всеволод Фёдорович открыл глаза.
- Господа, - Руднев покачал головой, которая заболела вдруг, словно опять была перебинтована окровавленной повязкой, - во-первых, я должен был бы разделить эту награду с капитаном «Корейца», однако Геннадий Павлович не дожил до сего дня. А во-вторых….это не вернет мой корабль и не вылечит память…
- Господин адмирал, - мягко сказал Кагэмура, - мы понимаем…Подумайте. А пока…примите это от адмирала Уриу.
И японец протянул, наконец, Рудневу белый конверт. Всеволод Фёдорович вынул оттуда несколько фотографических карточек. И поменялся в лице.
С фотографий смотрел на него изящный четырехтрубный корабль…до боли знакомым «взглядом» якорных клюзов. А на мачте, где трепетал когда-то Андреевский флаг, развевалось полотнище страны Восходящего солнца.
Едкая слюна обожгла горло, в глазах потемнело. Хотел их закрыть, но знал, что всё равно будет видеть…
- Мы подняли ваш крейсер, - слова Кагэмуры вонзались в мозг раскаленными иголками, - но ведь не русские офицеры и матросы проиграли эту войну. Вам уж точно не в чем себя винить. И вот – взгляните.
Такэда протянул Рудневу большое увеличительное стекло, вероятно, от морского бинокля. Сколько перевидано всего было через такие вот стекла.
Руднев взял и поднес к фотографической карточке.
На увеличенной части снимка видна носовая часть крейсера. Руднев ощутил предательское покалывание в уголках глаз.
Под иероглифами, означавшими новое имя корабля, сияло начищенной медью «ВАРЯГЪ». Как когда-то под ярким февральским солнцем на море, которое никогда не было жёлтым. Руднев услыхал даже отдаленный крик белой чайки.
«ВАРЯГЪ».
- Адмирал Уриу, - продолжил Кагэмура, - ходатайствовал, чтобы крейсер сохранил и старое имя, под которым шел против нас в бой.
- Я… - голос Всеволода Фёдоровича срывался, - благодарен адмиралу…В каком состоянии крейсер?
- Теперь это учебный корабль японских гардемаринов, - на сей раз ответил Такэда, - они принимают на нём присягу…после того, как выслушают его историю. Флаги, под которыми вы сражались, хранятся кают-компании, их привезти мы, увы, не могли.
Всеволод Фёдорович отвернулся. Фотография «Варяга» расплывалась перед глазами. И снова ощутил щекой горячий, обезображенный огнем борт. Видел сомкнувшуюся над кораблем ледяную воду.
Я не смог возвратиться к тебе. Но ты сам ко мне возвратился сегодня. И это действительно ты. Настоящий.
Всё возвращается, думал бывший капитан. Не только боль…но и радость.
А потом и в кабинете кое-что изменилось. Мрак, таящийся по углам, тени – все исчезло.
Это выглянуло из-за туч весеннее солнце.
- Могу их оставить? – Руднев указал на фотографии крейсера.
- Если всегда будете помнить, что были его командиром, - ответил японский дипломат.
За дверью стало подозрительно тихо. У Глебова мелькнула даже мысль, что Руднев сбежал через окно. Или сыскал тайный ход. Мысль не показалась абсурдной – в политике необходимо учитывать всё.
Шум донесся совсем не оттуда, откуда он ожидал. Один из жандармов подбежал к Глебову.
- Ваше высокородь, - жандарм запыхался, - у ворот-то там…
- Что? Пожаловал сам министр?!
- Журналисты, ваше высокоблагородие. Целая куча. С ними этот – ординарец. Чибисов.
- Арест… - и тут слова застряли у советника в горле.
Дверь кабинета распахнулась, едва не задев его по носу.
Изумление было столь велико, что Глебов и не заметил, что стоит с раскрытым ртом.
Из дверей вышли Кагэмура, Тэкэда и Руднев. Кабинет заливало теперь яркое солнце. И Глебов отлично видел, как переливаются его лучи на гранях украшавшего грудь Руднева японского ордена в форме большой белой звезды.
Советник так и стоял с открытым ртом, а вот Скрыдлов, кажется, совсем не удивился.
Коридор, меж тем, наполнился журналистами – их пропустили сюда по знаку адмирала.
- Господа – торжественно заговорил Руднев, - сегодняшний день войдет в историю наших стран примером того, как высокие общечеловеческие ценности – мужество, верность долгу и любовь к Отечеству – могут привести к подлинному взаимопониманию между странами. Так уже случилось в Чемульпо. И сегодня мы с господином Кагэмурой вновь доказали, что это не только можно…
…- но и должно, - закончил японец.
Журналисты торопливо строчили в блокнотах.
- Господа, - мелькнув взглядом по Глебову, Руднев к журналистам, - надеюсь, что сказанное мною сегодня достойно публикации на страницах вашего издания.
- Это невозможно… - начал было Глебов, но так и замер под ледяным взглядом Скрыдлова.
- Это возможно хотя бы потому, - внятно проговорил адмирал, - что ваши полномочия и полномочия жандармского управления не имеют больше здесь силы. Вы понимаете меня, верно?
Советник сник. Он понимал.
- Господин советник! – резко бросил Руднев, суя руку в карман кителя.
Взвизгнув от страха, Глебов отшатнулся.
А Руднев не спеша вынул из кармана курительную пенковую трубку.
- Матрос бывший на память подарил, - пояснил Руднев, - однако курить я бросил не переживайте. А то вон как побледнели.
И Глебов позеленел.
Всеволод Фёдорович обменивается поклонами с Кагэмурой. Обнимает Такэду.
Глаза Глебова, и без того напоминающие чайные блюдца, лезут на лоб.
Вспышка фотоаппарата фиксирует Руднева и японцев в одном кадре с советником с выпученными глазами. Завтра это фото украсит передовую страницу.
- Господин советник, - обращается Руднев к застывшему чиновнику, - я хотел бы попросить вас передать мой самый нижайший поклон господину министру. Знаю, что могу доверить это только вам.
Японцы и Скрыдлов не скрывают улыбки.
- Господин адмирал! – Руднев и Скрыдлов отдают друг другу честь.
Советник бочком отступает прочь, не дожидаясь вопросов журналистов.
- Это мой ординарец, господа, - указывает Всеволод Фёдорович на Чибисова, - старый боевой товарищ. Это он привел господ журналистов.
Скрыдлов, Кагэмура и Такэда отдают Тихону честь.
Дождь прекратился, разошлись тучи. Руднев улыбнулся яркому весеннему солнцу.
Он вышел из Адмиралтейства в сопровождении Скрыдлова и Чибисова. Газетчики разъехались, чтобы украсить завтрашние первые полосы его фотографией с японским орденом на груди. Если, конечно, не вмешается цензура.
Проходящие мимо гардемарины, отдали адмиралам честь.
- Все закончилось, Всеволод Фёдорович?
- Похоже, что так, Николай Илларионович…
Подкатывает карета. Кучер соскакивает с козел, распахивает дверь.
Изумленный Чибисов шарахается в сторону.
- Да не пужайся, братец, - говорит Чибисову жандарм, что исполняет роль извозчика. Второй встает рядом – отдают адмиралам честь.
Те самые, что преследовали лже-Руднева на пути к вокзалу.
- Ваше благородие, - обращается к настоящему Рудневу второй жандарм, - не по службе сейчас. От души, ей-Богу от души. Не обижайтесь на нас за утреннее. Работа такая…
- Долг такой, - добавляет первый.
- Что такое долг, я понимаю, - кивает Руднев.
- Ваш благородие, - обращается к нему первый, - подумали с товарищем тут…разрешите, сделайте такую милость, до вокзала вас довести. Не по службе. Просто в знак уважения.
- Коль откажетесь, - добавляет второй, - не обидимся, всё понимаем. Уж зла на нас не держите.
- Не буду, - отзывается Руднев,- с японцами договорился, уж и с русскими людьми как-нибудь, - Руднев сделал шаг к карете, - Тихон, пошли, братец.
- Довезем с ветерком – радостно откликнулся первый.- Не изволите сомневаться.
- Не изволим… - это был уже Скрыдлов. – Поэтому я за вами поеду, Всеволод Фёдорыч. На всякий случай.
Карета покинула площадь, копыта зацокали по брусчатке мостовых.
Площадь опустела. Ноябрьское солнце отражалось в лужах и воде фонтана. Деревянный кораблик каким-то чудом пережил обстрел и остается на плаву. Медленно скользит по воде, в которой отражается вечернее солнце.
- Вернулся! Барин вернулся!
Голоса тётка Марфа не потеряла, подумал Руднев.
Почему мы так любим возвращаться домой?
Дом – это неизменность. Некоторые вещи в жизни должны оставаться прежними. Начать можно даже с причитаний тетки Марфы.
Старый Семён вновь отдал им честь. Соскочив с коляски, Руднев вновь откозырял старому солдату.
- Добился, барин, стал быть, от Царя правды? – пытливо вопросил Семен, покуда тетка Марфа, причитая, повисла на шее у Чибисова.
- Правда, Семён, не у Царя, - ответил Руднев, - правда, Семён, она в тебе.
- Ну?.. – протянул Семён.
- Солдатом ты, Семён, был?
- Был, барин!
- Долг свой исполнил?
- Как есть исполнил! Всю крымскую на своих двоих!
- Значит, правда в тебе, Семён, и никто тебе для этого не нужен, - сказал Руднев и двинулся дальше. К дому.
- Слыхала, дурра? – повернулся к тётке Марфе Семён. Та всё охала, да причитала, не налюбуясь на Тихона. Тот, впрочем, вовсе не возражал.
- Что слыхала? – ответила вдруг Марфа на редкость спокойным голосом. – Правда, стал быть, в тебе? Так я всегда знала. На таких, как вы с барином, у нас всё и держится. И держаться будет.
- Ишь ты, - дёрнул себя за ус дед Семён.
Дом всё ближе. Неизменный родной. И когда Мария Николаевна повисла на шее, целуя лицо, словно не веря в то, что она видит, и дети вцепились в мундир, с восторгом глядя на сияющую звезду на его груди, вспомнился вдруг питерский вокзал семь лет назад…Тогда они тоже были уже впятером, но теперь Пантелеймон уже деловито взбирался отцу на руки.
Изменилось и ещё кое-что.
Да, он снова вернулся. Но теперь – навсегда.
Кабинет по-прежнему соединял в себе настоящее и прошлое. Однако картина Айвазовского на стене почему-то больше не пахла порохом.
Всеволод Фёдорович взялся за раму, словно желая снять «Меркурия» со стены. Немного постояв, убрал руки.
Его бой был завершен. Но сколько ещё сражений ожидает страну впереди?..
ЭПИЛОГ
Всеволод Фёдорович Руднев умер 7 июля 1913 года в своем имении и похоронен возле церкви Казанской Богоматери. В 1916 году Мария Николаевна с Николаем, Георгием и Пантелеймоном переехала из имения в Тулу. Тихон Чибисов остался в соседнем селении и благополучно дожил до глубокой старости.
Незадолго до окончания Гражданской войны Рудневы эмигрировали в Югославию (там же закончит свой век и Пётр Губонин), а затем во Францию.
После окончания Великой Отечественной войны Николай Всеволодович вернулся на Родину, где и прожил до самой смерти в 1963. Он и передал в музей В.Ф. Руднева в селе Савино значительную часть вещей своего отца.
Улицы нескольких городов СССР, а затем и России названы в честь капитана крейсера «Варяг».
Но путь крейсера пока не завершен…Первым вступив в войну, он всё-таки вернулся на Родину, за которую сражался. И Родина его не забыла.
Спустя три года после смерти его капитана официальным указом Императора Николая Второго «Варяг» был выкуплен у японских союзников, и своим ходом добрался до Владивостока, где над крейсером снова был поднят Андреевский флаг.
Однако на это счастливой ноте история белой чайки не была завершена.
Бывший старшина царского флота Григорий Снегирёв сжимал в руке обрывок газеты. Обычно такая бумага шла на самокрутки с дешёвой махоркой. Как говорится – после прочтения, сжечь.
Но только не этот обрывок. Его бывший рулевой «Варяга» будет хранить до конца жизни.
В статье сообщалось, что конфискованный британцами у молодого советского правительства в счет долгов Российской Империи крейсер «Варяг» был перепродан германским фирмам на слом.
Но унизительной смерти под ножом в доке «Варяг» не пожелал.
Далее в статье сообщалось, что по пути к месту, где его должны были резать на части, крейсер по чистой случайности налетел на скалу – снять его оттуда не представлялось никакой возможности.
В случайность Снегирев, конечно же, не поверил.
Крейсер словно врос в скалу – намертво, не поддаваясь никаким попыткам его оттуда снять. Очередной шторм отдал океану последние останки того, кто не сдался ни превосходящему врагу, ни человеческой жадности.
…он хотел на эти скалы…
…он хотел покоя…
…скалы – они для меня…они неизбежны…
…отпустите меня…я не хочу этой судьбы…
Судьба распорядилась по-своему…Но ты до конца остался самим собой, думал бывший рулевой. Прошел парад до конца. Чтобы остаться, как и твой командир, в Вечности…
История Военно-Морского флота России знает десятки овеянных легендами имен. «Варяг» и «Кореец» завершили путь в чужих морях, однако по-прежнему плывут по волнам истории. И параду этому не суждено стать последним.
КОНЕЦ
20 ноября 2015 - 3 февраля 2016.
"Справедливости ищешь? Наплюй и забудь!
Богатей или нищий? Наплюй и забудь!
Захотелось весы привести в равновесье?
В одну чашку наплюй, про вторую забудь!"
Г.Л. Олди.