labyrinth888 Апрель 20th, 2016, 8:17 pm
8. Епитимья военного времени
Только вернувшись домой Яна более-менее пришла в себя. Несчастная девушка забилась в угол и заревела в три ручья.
Похоже, в конце гипнотического сеанса что-то пошло не так, и пациентка запомнила нежелательные события сквозь транс. Она испытала сильнейшее психологическое потрясение – все воспоминания окутывал туман. Было отвратительно и жутко представлять, что делал с ней Дыбко на предыдущих сеансах, а ведь она, наверняка, не единственная жертва...
Абсолютно подавленная Калина нашла в шкафу с косметикой электрическую машинку для стрижки волос и, установив самую большую насадку, принялась безжалостно состригать каре. В модных женских журналах пишут, что в трудной жизненной ситуации помогает смена причёски, стиля одежды, поведения... Так вот, не помогло.
Новая короткая стрижка «под мальчика», конечно, кардинально изменила имидж, но ни капельки не облегчила душевную боль, впрочем, как и принятый на вооружение спортивный стиль одежды, ранее напрочь игнорируемый. Всё это оказалось обычной мишурой, вроде сверкающих игрушек для украшения новогодней ёлки.
Яна в слезах забралась под душ, в надежде смыть накопившуюся грязь, осевшую внутри. Взгляд её упал на пачку одноразовых станков для бритья ног.
«Если выломать лезвие, оно, наверное, будет очень острым… И почти не будет больно…» – подумала она и протянула к пакету дрожащую руку. Однажды Калинина уже хотела покончить с собой после разрыва с «бывшим», спьяну бросившись под машину на ночной дороге…
– Дождик, что с тобой? Вот я дура! – вдруг воскликнула она и, схватив полотенце, кинулась из ванной.
Трясущимися руками красавица нашла номер Дождева и нажала кнопку «вызов». Из динамика послышались длинные гудки.
– Алло...
– Матвей, ты как? Помнишь, где я теперь живу? Восьмая квартира! Я тебя очень жду!
Корнилов, без конца клацая мышкой, уже битый час просматривал базы данных, добытые им у невнушающего доверия психолога. Занятие скучное и нудное, но доверить его Оганяну было бы слишком легкомысленным поступком. Хочешь сделать хорошо – делай сам.
Большинство из пациентов Леонида Ивановича, как ни странно, составляли молодые девушки, что показалось весьма подозрительным бывалому оперу. Он нутром чуял, что тут дело нечисто. От монотонной работы оторвал следователь Меньшов, под вечер заявившийся попить чайку.
– Здорово, Иваныч! Чего по клавишам шпаришь как пулемёт?
– Определяю подозреваемых из круга клиентов Дыбко, – не отрываясь от компьютера ответил Георгий.
– Которого по визитке определили? Уже нарыл что-то? – Кирилл Васильевич, наклонившись, поставил горячие кружки на стол и заглянул в экран.
– Пока ничего. Но мне ни хрена не нравится эта история. У него в списке больше половины – молодые бабы.
– А что ты удивляешься? Женщины сейчас дурные, забубённые, вот и сходят с ума по-своему. То парень бросит, то забеременеет неизвестно от кого, то ещё что-нибудь... Давай чай пей, а то остынет.
– Может, ты и прав, – насупился оперативник. – Ну-ка постой...
Среди базы данных он приметил нечто настораживающее.
– Что там? Знакомый?
– Можно и так сказать, – протянул Корнилов, открывая интересующий файл с записями и обращаясь неизвестно к кому: – Глянем, что за нарушения в психике у тебя, дружище...
– Эй, а как же психологическая конфиденциальность? – пошутил следак, отхлёбывая глоток из чашки.
– Синдром Котара...
Стационарный телефон шумно зазвенел, отрывая приятелей от самого интересного.
– Слушаю, – поднял трубку Георгий. – Чего-чего? Выезжаем!
– Что случилось? – с удивлением поинтересовался Меньшов, заметив взволнованность оперуполномоченного.
– Психолога нашего грохнули и квартирку подпалили! Очаг возгорания практически ликвидирован, теперь настала наша очередь!
Дождев потихоньку плёлся к дому Калининой. Несколько часов назад он насмерть забил человека. Пусть извращенца и насильника, но всё же человека. На расстоянии стрелять в тёмную фигуру оказалось куда проще, чем проламывать череп биологическому собрату, наблюдая, как потухает перепуганный взгляд свинячьих глазок.
Внутри снова царила пустота, адреналин иссяк, страх тоже, да и оказаться пойманным убийца больше не опасался. Правда, периодически анализировал в уме, насколько чисто избавился от следов.
Вся документация сожжена, память компьютера, скорей всего, расплавилась, отпечатки с бюста Зигмунда Фрейда так же уничтожены огнём, а дверные ручки Матвей тщательно протёр футболкой. В тот момент он соображал автоматически, настолько чётко и быстро, что сам результат оказался просто ошеломительным.
Существовала лишь одна косвенная свидетельница – Яна, с нетерпением ожидающая своего спасителя дома. Неизвестно, что она видела и что смогла запомнить, но это и не столь важно. Главное – теперь девушка в безопасности.
Мертвец сам не заметил, как разыскал нужную квартиру. Отворившая женская фигура резко втянула его вовнутрь и захлопнула дверь. Взглянув на гостя, она снова зарыдала, хоть и не так сильно, как прежде.
Дождев узнал одноклассницу с большим трудом, да так и остался стоять как дурак, не зная какие подобрать слова.
– Ты помнишь что случилось? – наконец выдавил из себя он. Калина нервно закивала.
– Завтра мы с тобой в милицию пойдём...
– Никуда мы не пойдём, – оборвал её Матвей. – Так получилось что он – того.
– Чего – того? – Яна перестала плакать и удивлёнными глазами уставилась на собеседника.
– Умер.
– Как умер?
– Синдром проломленной головы.
Взгляд девчонки приобрёл нотки восхищения и ужаса.
– Так ему и надо, козлу старому! – обиженно всхлипывая, воскликнула она и вдруг понизила голос. – Что-то мне нехорошо...
– Ты что постриглась? Я тебя еле узнал...
– Постриглась... Нравится?
– Непривычно... У тебя есть что пожевать? Очень есть хочется...
Окрылённая Калинина тут же потащила парня на кухню, усадила за стол и принялась разогревать борщ. Какое-то время молчали оба.
– Сдашь меня? – как бы невзначай спросил Матвей.
– Дождик, ты что? Ты меня от этого извращенца вызволил, думаешь, я на тебя заявление напишу?! Подожди немножко, сейчас накормлю тебя...
Через пять минут на столе появилась большущая тарелка с горячим. Чтобы не расплёскивать борщ из ложки трясущейся рукой, Дождев опустил голову поближе к столу.
– А ты почему не ешь?
– Не хочется. Мутит меня, – ответила Яна, на всякий случай прикрывая рот ладонью. – Сейчас пройдёт.
– Вкусно очень, – похвалил блюдо Мертвец. – Сто лет не ел домашнего борща.
– Спасибо! Давай, может, добавки?
– Я бы и рад, да некуда, – он опустил ложку в пустую тарелку. – Как-то сумбурно всё, ты уж извини. Я, наверное, пойду.
– Пожалуйста, останься на ночь! – встревоженная девушка вскочила со своего места, загораживая собой выход из кухни. – Мне очень страшно без тебя!
– Как ты себе это представляешь?
– Ложись на моей кровати, а я лягу на полу! Пожалуйста, только одну ночь!
Матвей задумался. Кто знает, может это последние сутки на свободе. Почему бы не провести их с пользой, сохранив спокойствие поруганной одноклассницы?
– Хорошо, только с одним условием.
– Что за условие?
– На полу буду спать я.
В квартире Леонида Ивановича стоял удушливый запах гари, хотя все окна пожарники распахнули настежь. Корнилов колким взглядом из-под нахмуренных бровей сверлил стол, закопчённый и загромождённый внушительной кучей чёрно-пепельной неоднородной массы, среди которой явно угадывался лишь поплавленный системный блок компьютера. Зеркальный потолок был покрыт внушительным слоем копоти, и в некоторых местах даже треснул, видимо, из-за высокой температуры.
Меньшов, с тонким осознанием важности момента, бережно ворошил содержимое горелой кучи, орудуя пинцетом и резиновыми перчатками, а Крюков склонился над покойным психологом, внимательно изучая его пробитый череп.
– Открытая черепно-мозговая травма, – озвучил свои наблюдения криминалист. – Обильные кровоподтёки.
– Видимо убийца хотел уничтожить всю документацию, в том числе на электронном носителе, – сказал Кирилл Васильевич, осматривая изуродованный компьютер. – Но по счастливой случайности вся информация уже передана нам. Я всё правильно понимаю?
Георгий угрюмо кивнул. За целый вечер на его лице не возникло даже тени присущего ему оскала.
– Предполагаю, что убийство было совершено спонтанно, – добавил Афанасий Петрович, с трудом разгибаясь из позы буквой зю. – Характер ран не совсем обычен, они нанесены тупым предметом со сферической поверхностью. Это не молоток, не дробящее оружие, что-то другое, наверняка какая-нибудь металлическая безделушка.
– Например, вот эта статуэтка? – следователь извлёк из пепельного вороха почерневший бюстик Зигмунда Фрейда.
– Очень похоже на то... – эксперт по криминалистике уставился на находку, регулируя положение своих очков для лучшей видимости, – точный вывод подскажет лишь тщательная экспертиза.
– Это и есть орудие убийства. Его специально оставили в центре огня, чтобы уничтожить любые органические следы, – наконец заговорил Корнилов. – Скорей всего преступник был пациентом Дыбко и именно поэтому решил сжечь все бумаги. Если это так, мы обязательно вычислим его.
– Сначала застреленный кавказец, теперь этот... Такое ощущение, что убийца пытается опередить нас, убирая всех возможных свидетелей, – насупился Меньшов, продолжая изучение погоревшего мусора. – Кстати, установили личность нашего южного друга, отправившегося на тот свет в парке на мосту?
– Чечен, подозревается в связях с боевиками, на территории РФ находился незаконно. Фамилия такая, что язык сломать можно.
Крюков удивлённо присвистнул. На короткий промежуток времени воцарилось молчание, разбавляемое отдалёнными звуками с улицы.
– А что если с Леонида Ивановича требовала проценты этническая ОПГ? – заинтересованно предположил следак. – Психолог убил переговорщика, а сообщники ему отомстили...
Оперативник звучно хрустнул челюстью.
– Я общался с нашим жмуриком, когда добывал базы данных с клиентами. Тип конечно весьма подозрительный, но маловероятно, что убийца... Слишком интеллигентный что ли, местами слащавый. Вряд ли он способен на подобное. В любом случае мы это выясним. Ведь у нас есть козырь в рукаве...
Матвей проснулся около семи утра. Спать на полу, конечно, было не так приятно, как на кровати, но вполне сносно. Слава Богу, что не на тюремных нарах...
Бесшумно собравшись, он выскользнул из квартиры, тихо затворив за собой дверь. Яна спала слишком крепко, чтобы среагировать на едва уловимые колебания воздуха.
Дождев направился к храму.
Утро веяло свежей прохладой и запахом свежескошенной травы. В душе и животе вновь находилась абсолютная пустота, ставшая знакомой и даже привычной. Мертвец шестым чувством ощущал, что без посторонней помощи ему точно придёт конец, окончательно и бесповоротно. Не столь важно, каким именно образом, умрёт ли он физически или потеряет рассудок, получит пожизненное или цепочка смертей при его непосредственном участии продолжится...
В церкви уже плавно лилась молитва немногочисленных верующих. Маленькая колонна прихожан выстроилась на исповедь к отцу Владимиру, а остальные прикладывались к иконам и возжигали свечи. Очень странно, но Матвей не мог определить возраст никого из собравшихся. Будто здесь время больше не властно над ними…
«Это мой шанс», – подумал он, осеняя себя крестным знамением в притворе. – «Расскажу всю правду, и будь что будет... Прости Господи».
И встал последним в очередь к батюшке. От креста и Евангелия на аналое его отделяло семь человек: трое мужчин и четыре женщины.
Священник исповедовал каждого кающегося основательно, покрывая голову частью своего церковного облачения – епитрахилью, внимательно слушал, переспрашивал, давал какие-то наставления, после которых читал разрешительные молитвы. И чем ближе Матвей приближался к исповеди, тем сильнее его охватывал необъяснимый страх. Тряслись поджилки, ноги не слушались, кружилась голова... Но он стоял, потому что был уверен, что воплощает в жизнь свою последнюю надежду найти назначенный ему оборонительный рубеж. Больше идти некуда, не у кого спросить совета и некому излить душу.
Последний из мужчин, стоявших впереди, получив прощение грехов и взяв благословление, освободил место. К превеликому ужасу Дождева, женщины в очереди пропустили его вперёд. До аналоя оставалось не более десяти шагов, которые показались ему самыми тяжелыми и жуткими в жизни.
– Кладите правую руку на крест, – подсказал отец Владимир, накидывая на голову парня епитрахиль. – В чём хотели бы покаяться?
Мертвец с большим трудом сдерживал бешеную дрожь в ногах, руки его периодически потряхивало, в горле было сухо как в пустыне Гоби.
– Я очень согрешил, – прошептал он непослушными губами. – Употреблял алкоголь, табак, наркотики, развратничал, менял женщин, ругался матом, лгал, ненавидел, завидовал, причинял другим боль. Много всего, но самое главное – я убивал людей.
Матвей, объятый безумным страхом, ожидал, как отреагирует на его слова батюшка.
– В смерти скольких людей вы повинны? – с содроганием в голосе спросил священник. – Зачем вы это делали?
– Первый продавал наркотики. Я пытался защитить от него подростка... В общем, тот парень разбился из-за меня.
– Подросток?
– Нет, барыга.
– Кто ещё?
– Я застрелил ваххабита, приехавшего мстить за кавказскую девушку, с которой я чуть не переспал... У меня не было другого выбора, кроме как самому оказаться застреленным. Ах да, я чуть не покончил с собой из-за галлюцинаций. Иногда мне видятся разложившиеся трупы вместо живых людей, в том числе и в зеркале.
– Одно из двух: либо это козни бесовские, либо Господь приоткрыл вам духовный взор на невидимый мир, чтобы вразумить и обратить к вере. Облики грешных нераскаянных душ могут быть ужасны.
– Я видел здесь солдата, он светился... Вокруг были мёртвые, но он всегда оставался живым!
Отец Владимир поправил епитрахиль на голове Матвея, который, почувствовав небольшое облегчение, добавил:
– Вчера я убил психолога, насилующего своих пациенток под гипнозом.
– Как плавно тёмные силы сделали вас убийцей... Сначала подвели к косвенной вине в гибели наркоторговца, используя защиту слабых как приманку, затем, используя блудную страсть, натравили на вас инородца и иноверца, убить которого пришлось для сохранения собственной жизни. И наконец, толкнули на убийство колдуна-насильника, а ведь его, наверняка, можно было наказать иначе. Мы не вправе лишать кого бы то ни было жизни, если есть какой-то другой, мирный способ остановить зло. В последнем случае он у вас был?
Дождев почувствовал, как из глаз капают слёзы прямо на Евангелие в металлической обложке.
– Я убил гипнотизёра не только из ярости и мести за девушек, но ещё и для того, чтобы сохранить тайну об убитом кавказце, – честно признался он, не в силах больше сдерживать вибрации в ногах. – Я мог не убивать его, но испугался тюрьмы. А сейчас что-то оборвалось во мне, теперь боюсь только Бога... Очень боюсь...
– За особо тяжкие грехи церковь назначает особое духовное врачевание – епитимью. Обычно это молитвенные правила, поклоны, временный запрет на причащение Святых Христовых Таин. Вообще, за убийство на несколько лет отлучают от церковного общения, но если это применить к вам сейчас, то вы погибнете. В частных случаях священнику дано право устанавливать наиболее подходящее лечение духа для конкретного христианина. Люди разные, и лекарства для них не всегда должны быть одинаковы. К тому же вы сами подсказали мне рецепт...
– Написать чистосердечное признание?
– Поехать служить в Чечню.
От такого ответа Мертвец опешил.
– На войну? – кротко переспросил он.
– На войну, – повторил батюшка. – Будете защищать родину от тех же ваххабитов. Раз взялись за меч – обороняйте свою землю.
– Мне же придётся снова убивать?
– Скорей всего. Но вы будете защитником своей веры, народа и всей Руси Святой. Святитель Филарет Московский учил: «Люби врагов своих, сокрушай врагов Отечества, гнушайся врагами Божиими».
– Тогда Господь простит меня? – с надеждой вопросил Матвей.
– Вы раскаиваетесь в содеянном?
– Раскаиваюсь...
– Хорошо. Согласны с епитимьёй? Если обещаете исполнить, можете причаститься сегодня при условии, что дома почитаете последование ко Святому Причастию и благодарственные молитвы.
Внутри у грешника что-то ёкнуло. После всего произошедшего сподобиться поучаствовать в таком великом Таинстве он не рассчитывал даже в самых радужных мечтах...
– Я согласен с епитимьёй и обещаюсь исполнить!
Священник прочитал молитвы отпущения грехов, снял епитрахиль с головы кающегося и произнёс:
– Креститесь и целуйте Евангелие, а потом распятие.
С души будто упал тяжкий груз прегрешений, дрожь в конечностях отступила, и только сейчас Мертвец почувствовал, что насквозь промок от пота. Поцеловав святыни, он с облегчением выдохнул. Отец Владимир благословил.
– Молитвослов можете купить в церковной лавке. И помните обещание, что дали Богу.
– Я сделаю всё, чтобы его исполнить, – уверенно ответил Матвей. – Хотелось бы ещё узнать подробнее о смерти.
– Подойдите ко мне в воскресенье после утренней службы, постараюсь всё объяснить.
Далее события происходили, словно на небесах. Литургия пролетела настолько быстро, что Дождев даже не успел насытиться молитвой. Батюшка вынес большую позолоченную чашу со Святыми Дарами и по очереди причастил часть верующих. Сколь же трепетно ему было впервые принимать в себя Кровь и Плоть Христа, осознавая своё недостоинство и ничтожность!
Чуть поодаль бабушка раздавала причастившимся частички просфор – антидоры и кружечки тёплой воды, разбавленной красным вином. Матвей вспомнил, что видел эту старушку на похоронах рабы Божией Тамары.
– С Причастием Святых Христовых Таин! – широко улыбнулась она беззубым ртом, протягивая запивку.
– Спасибо!
На душе было так легко и спокойно, как никогда прежде. Теперь Мертвец чётко ощущал, что с Божественной помощью ещё может бороться с самим собой за свою почти потерянную душу. Теперь у него есть цель, есть данное Господу обещание, в этом теперь и заключается смысл всей его покалеченной жизни.
По окончанию службы отец Владимир с крестом в руках вышел на проповедь.
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Сегодня я бы хотел вспомнить притчу про мытаря и фарисея: «два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаза на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! Будь милостив ко мне грешнику! Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится». С одной стороны, фарисей, человек который зашел в храм и молился, действительно обладал различными добродетелями. И эти добродетели были внешне видны всем людям, которые хвалили и почитали за это фарисеев, потому что они были примером правильной жизни в законе Божием. А мытарь таковым примером совсем не был, наоборот, жизнь вёл недостойную, потому что он, как сборщик податей, служил языческой власти, римской власти, которая порабощала тогда народ Божий. И оба эти человека вошли в храм и оба они молились. Но один в своей молитве сознавал свои собственные достоинства, и, в основном, его молитва была, если можно так выразиться, самовосхвалением себя в глазах Божиих. А другой человек тоже сознавал, но сознавал свое ничтожество и свое недостоинство, и только бил себя в грудь, и говорил: «Боже, милостив буде мне грешному». И вот, Господь говорит о том, что этот второй, несмотря на то, что у него не было внешних добродетелей, вышел более оправданный из храма, нежели фарисей.
Прихожане стояли не шелохнувшись, ловля каждое слово священника и опасаясь ненароком нарушить церковную тишину. Слушая поучение, Дождев всё больше и больше обличал самого себя в тяжких пороках, но вместе с тем начинал ещё сильнее верить в то, что у него есть шанс. Побыть с Богом пусть только до конца физической жизни – это уже огромный подарок, даже если после смерти будет ожидать раскалённый котёл с кипящей смолой. А что уж говорить о небесах...
Тем временем батюшка продолжал:
– Вот, дорогие братья и сестры, как Сам Спаситель объясняет нам то настроение, с которым мы должны обращаться с молитвой к Нему, как нужно приступить к пути покаяния. Как часто мы, сделав мало-мальски доброе дело, стараемся, чтобы все о нём узнали. А если уж кто-то не узнал, то, по крайней мере, сами себя в собственных глазах начинаем хвалить, сами о себе начинаем думать какие мы хорошие, какие мы благочестивые – и таким образом уподобляемся этому фарисею. Да ещё хуже того! Мало того, что мы себя хвалим за любое пустяковое доброе дельце, мы еще тотчас начинаем других осуждать и говорить: «А они вот не такие. А кто-то там – пьяница. А кто-то там – развратник. А кто-то там – безбожник. А уж я-то не такой!» – и сами не понимаем, что мы уподобляемся тому самому фарисею, который, стоя перед Богом, безумно величался и хвалился. А чем, собственно говоря, нам хвалиться? Ведь те даже добрые дела, которые нам удается сделать, это есть отблеск благодати Божией в нашем сердце. Как зеркало отображает луч солнца, велика ли его в том заслуга, ведь это – солнечный свет, так если и нам когда удаётся сделать что-либо доброе, мы радоваться должны, а не хвалиться тем даже сами перед собой. Но, увы! У нас на это не хватает ни разума, ни сил.
Отец Владимир сделал паузу, поправив своё церковное облачение. На миг в храме воцарилось безмолвие.
– Святая Церковь знает, как сложно человеку изменить свой внутренний мир. А ведь покаяние – это и есть изменение образа мысли, образа жизни, образа действий, образа чувствований. То есть, если обычно мы имеем в себе некие греховные привычки, которых сами не замечаем, например: осуждать людей; или недовольствовать тогда, когда о нас кто-то говорит плохо; или делать вид, что мы не замечаем страданий и боли других людей; или быть чёрствыми в своём сердце; или быть самодовольными, говоря, что «вот мы – православные христиане, мы соблюдаем посты, мы ходим в храм, мы исповедуемся, мы причащаемся…» – и, подспудно думая, что, значит, мы лучше других, – вот если так у нас в душе, то действительно двери покаяния для нас закрыты. И нам надо бить себя в грудь и взывать, чтобы Господь открыл нам эти двери.
Матвей вновь почувствовал, как по его щекам бегут слёзы.
«Откуда столько?» – с удивлением подумал он, не в силах остановить солёные струйки. Солнечное сплетение пронзала боль попранной совести, словно острое лезвие добротного армейского ножа.
– Бог призрел на мытаря, человека, несомненно, более грешного, чем фарисей, неблагочестивого и, как уже было сказано, коррумпированного. Про такого мы сегодня сказали бы: великий грешник, а, может быть, даже преступник. Но во внутренней жизни этого падшего, греховного человека, который стал пред лицом Божиим в храме, произошло нечто, что возвысило его над благочестивыми и добрыми согражданами. От сознания своей греховности в его душе происходит переворот, он проникается глубочайшим смирением, не будучи в состоянии глаза к небу поднять. Именно это внутреннее состояние и стало тем драгоценным, что отличило в глазах Божиих этого грешного человека от стоявшего рядом с ним «праведного», как фарисей сам себя называл. Как это не похоже на наши человеческие оценки! Как посмотрели бы мы на разбойника, который бы вместе с нами молился, а мы бы при этом точно знали, что он бандит, преступник, человек безнравственный. И, наверное, внутренне осудили бы несчастного, как в прошлом нередко осуждали малоцерковных людей. Никто из нас не знает, что происходит в глубине человеческой души. А ведь вспомните, что первым человеком, взошедшим в Рай после падения праотцев, был именно благоразумный разбойник, распятый рядом со Христом за свои преступления, уверовавший и раскаявшийся... Чего и я вам всем желаю, братья и сестры!
– Спаси вас Господи! – хором отозвались православные христиане.
Дождев поцеловал крест у батюшки в руках и, пряча взор покрасневших глаз, тихо пошёл к церковной лавке, находящейся в притворе храма. За прилавком сортировала записочки женщина средних лет, с мягкими и плавными чертами лица и поразительно добрыми глазами. Жалостливо взглянув на Матвея она искренне улыбнулась.
– Вы что-то хотели?
– Можно мне молитвослов и большую свечку! – отчеканил он, намеренно скрывая следы былых слёз.
– Конечно, возьмите пожалуйста. Во славу Божию!
Эту самую свечу внушительных размеров Мертвец с трепетом поставил перед иконой Дмитрия Донского.
«Помоги мне, святой князь, исполнить данное Богу обещание...»