Юноша и девушка идут по кромке Осеннего океана. Босые ноги по щиколотку тонут в прибрежном песке: его напитал влагой вчерашний шторм. Шторм насытил воздух запахом йода, пронёсся по бухтам, скользнул над холмами… и бесследно истаял в звенящей кобылками степи.
Песок сменяют галька и валуны, потом и вовсе шершавый известняк. Берег всё круче. Едва заметная тропинка льнёт к самому краю, а внизу ворочается, взбивает на ночь постель огромная медуза океана.
Былинки вдоль тропки усеяны веретенцами невесомых ракушек.
— Подожди же! – девушка порскнула в сторону, присела, пальцы стали осторожно собирать раковины. Вдруг ладони замерли.
— Там… – голос понизился до полушёпота, – там шершень!
— Большой и страшный? – сделал испуганные глаза юноша.
— Ага! А ещё красивый!
Шершень неторопливо полз по небесному шарику цветка. Время от времени останавливался, словно размышлял. Даже усики замирали.
Оставив зверя наедине с глубокими мыслями, юноша и девушка заспешили выше. К белому маяку.
Солнце падало в океан. Борозды киноварных облаков были уже почти не видны, когда маячная башня выросла рядом. Юноша отпер замок, дверь недовольно обтрусѝла ржавчиной.
— Поля, будь добра, запусти генератор, там, у домика смотрителя! – протараторил юноша. Его шаги застучали вверх по винтовой лестнице.
В вахтенной комнате было хоть глаз выколи. Круглое оконце заросло пылью. Юноша наспех повозил по нему ладонью, а ладонь обтёр о футболку. Чище от этой процедуры не стало нигде. Заляпанная когда-то краской щеколда присохла намертво. Пришлось щёлкнуть выключателем и ждать, пока раскочегарится уже ворчавший внизу генератор.
Наконец под потолком проснулась забранная в решётчатый кожух лампа. Неловким движением юноша толкнул выступивший из темноты стол, облако пыли заставило закашлять. Что-то покатилось с жестяным грохотом, ударилось, недовольно загудела обшивка приборной панели. Лампа больно задела макушку. Где-то должна быть ручка люка… Вот она!
В комнату нежданным хозяином вернулся свежий воздух. Пылиные рои в панике затанцевали под его негодующими шлепками, стали прятаться в углах, но сквозняк поднажал – и выметнулись вон.
Юноша жадно вдохнул.
К фонарю вёл почти вертикальный трап, но какая он преграда тому, кто залпом одолел сто сорок ступенек винтовой лестницы?
Стёкла в световом колпаке кое-где потрескались, кое-где выбиты. Потому и гуляет ветер, которому здесь гулять не положено. И не только ветер: пол запятнан птичьим помётом, а на цилиндре маячного фонаря лепится набекрень старое гнездо, придавая залихватский вид.
Когда Полина поднялась на маяк, юноша осторожно протирал стеклянные и зеркальные части устройства. Конечно, своей футболкой.
— Хорошо, что всё цело, – сказал юноша, не обращая внимания на ироничный взгляд девушки. – В домике есть запас деталей, но мало ли, сколько бы времени заняло…
— Арсений, ты забыл вот это, – девушка протянула тряпичный мешочек.
Юноша негромко вздохнул.
Извлёк из мешочка несколько засушенных веточек полыни. Ветер постарался отобрать приношение, но ладони уже растолкли, размяли веточки и высыпали куда-то в середину фонаря. Ветер обиженно разнёс по комнате горький запах степи.
— Полночь уже, – сказала Полина. – Вот и пора.
Юноша кивнул. Спустился по трапу, в маячной комнате защёлкали тумблеры. Внизу взвизгнул генератор.
А наверху оживал фонарь. В глубине тусклой звёздочкой затеплился жёлтый огонёк, с каждой секундой звезда набирала мощь, вот уже больно смотреть, а она всё ярче, ярче, пока не воссияла ослепительно-белой сверхновой.
Луч маяка был направлен в степь. В нём едва заметно клубился дым от истлевших веточек.
— Вот и пора, – тихо повторил за девушкой Арсений. Привлёк к себе. – Знаешь, а ты не Полинка. Ты Полынька.
Девушка засмеялась. Чуть обиженно спросила:
— Я что, горечь твоя?
— Нет, ты моя степь. И пьянишь, как вермут.
В голосе его послышалась неизмеримая нежность и волчья тоска расставания.
— А ты… ты не Сеня. Ты Осень – ответила девушка. Рука крепко сжала пахнущую полынью ладонь юноши.
— Это почему? Уже в преклонных годах для тебя? – уточнил Арсений.
— Потому что океан Осенний. И в тебе хочется утонуть.
На границе лета и осени, на границе океана и степи, на границе вечера и ночи, в белобашенном маяке, на высоте ста сорока ступенек и ещё трапа, стоя в продуваемой всеми ветрами фонарной комнате, целовались океан Осень и степь Полынька.
— Иди же! – едва оторвался Арсений. Схватив девушку за талию, подбросил. Её ступни коснулись светового луча, и лёгкие клубы дыма стали опорой. – Мы встретимся! Остался всего только год!
Полина уже не слышала. Едва касалась светового луча, сначала шагом, потом всё стремительнее побежала над степью. Как под ударами ветра идут волны по ковылю, так разметнулись вправо и влево её огромные крылья. На самом краю светового луча девушка взлетела. Вот уже лишь точка над степью, вот не видно и точки.
— Всего только год, – прошептал юноша. Ему хотелось провести этот год прямо тут. – Но пора и мне.
Он достал из тряпичного мешочка ещё одну вещь – маленький сердолик. Фонарь жёг, пришлось изловчиться, чтобы положить в него камень.
Негромко загудел мотор, луч маяка покинул степь. В нём едва заметно закачались прозрачно-синие волны.
Юноша бросил через плечо тоскливый взгляд. И сначала шагом, потом всё стремительнее побежал над океаном.
Где-то у тропки, невдалеке от синего цветка, спал шершень. Он славно потрудился. Он сыт и сделал много пользы для родного гнезда. Ему невдомёк, как много значит один день бархатного сезона для любви.