SoLo Август 18th, 2018, 11:55 pm
В моем детстве был черно-белый телевизор, с выпуклым, большим экраном, деревянной, лакированной коробкой и круглым, тяжелым тумблером для переключения каналов. Может это называет как-то иначе, но кроме тумблера я ничего не могу подобрать. Зачем я говорю о телевизоре, да еще и таком посредственном? Да просто потому, что моя нынешняя жизнь такая же черно-белая, такая же посредственная и нет в ней ярких пятен. Солнце серое блеклое пятно, деревья черные, земля черная, небо белое с серым контуром облаков. Люди для меня призраки, я их просто не вижу, правда, столкнусь, если где-нибудь на улице, так он и появляется – человек. Как я выгляжу? Ну… это нужно подумать, поразмыслить. Как я выгляжу… Бледная кожа, серые глаза, черные волосы. Я не могу сказать, что молод, не могу сказать, что стар, но чувствую, я невероятно устал. Иду по улице с опаской, как бы чего не случилось. Например, не окликнул кто-нибудь из старых знакомых. Ведь придется разговаривать, и что я больше всего не люблю – улыбаться. В самой улыбке для меня нет ничего плохого, просто она уже давно ничего не выражает. Все улыбаются, смеются над чем-то, а зачем, для чего, кто их разберет. Люди обижаются, когда я улыбаюсь, они смотрят на меня несколько испуганно, а потом находят повод чтобы побыстрее уйти. И я в принципе этому рад. Мне тяжело с ними, говорить, улыбаться, ведь нужно что-то чувствовать, что-то кроме тяготы, и пустоты. Гораздо лучше слушать свой голос, или мысли, иначе говоря. Мысли намного легче и чище голоса. Голос изменчив, визглив, пуглив. Мысли абсолютно покойны. Приятно размышлять о том, о сем, будто теплая река согревающая затылок. Соответственно людей я потерял, я говорю о друзьях, знакомых и кто там еще бывает? Те, кто считают вас другом, и те с кем вы просто знакомы? Хорошо, что меня оставили. Они, наконец, поняли, что я уже не я, или я теперь я. В дверь больше не стучат, телефон не звонит. Я прихожу с работы, расстегиваю пиджак, и слушаю тишину. В пустом доме, в пустоте. Я счастлив.
Единственный звук, который раздается в моем доме, звук будильника. В семь часов я встаю, делаю зарядку, тщательно чищу зубы, бреюсь, умываюсь, варю себе кофе, составляющее весь мой завтрак, надеваю костюм, смотрю на себя в зеркало, стою, некоторое время перед собой, уклоняюсь от монстра, восстающего из глубины, и иду на работу. Я был бы рад наверное, послушать музыку, сунуть в уши два динамика, только лишь для того чтобы не слышать голосов… метро, толпа, улица, толпа, серая масса, как это точно. Но музыка мне не нравиться, что в ней хорошего? Ей богу, все просто сошли с ума. Высокое черное здание, с белыми окнами, прожорливая дверь, я на работе.
Работаю я усердно, не покладая рук как говориться. В моей кабинке намного лучше, чем у других. В плане организованности и чистоты. Знаю, о чем говорю. Идешь, например, к начальнику с аккуратно подбитой папкой с отчетом, и невольно приходиться смотреть на бардак на столах, раскрывающиеся рты, на ластящихся к кому-то девиц, на вибрации жизни в их понимании, на растрату собственных средств жизни. Я знаю, они смеются надомной, я ведь не слепой. Их серые лица, с блестящими черными глазами постоянно за мной следят. Почему нельзя оставить мою персону без внимания, ведь они мне не нужны. Да и все равно мне. Пусть смеются, надо же хоть кому-то смеяться, раз так заведено.
Ровно в шесть я покидаю офис, и иду за покупками, нужно готовить ужин. Однородная масса продуктов, отличающихся друг от друга лишь размером и названием, которое в сущности ничего не меняет, предлагает мне себя каждый день в одно и то же время. Брожу меж рядов, машинально хватая с полок товар. Не вглядываясь, не рассматривая, не задумываясь. Черная лента продвигает меня вперед, уставший взгляд продавщицы, постоянно забывающей дать мне пакет, наливается раздражением, когда я не могу предложить ей мелочь. Каждый раз, изо дня в день.
Путь домой, вдаль от обезумевшей толпы. Обратно я хожу через парк, это лучше чем тесный тротуар, или метро, но не настолько, чтобы совсем. Обычно к вечеру парк кишит призраками, которые то и дело норовят посмотреть на тебя, заговорить с тобой, в основном справиться по поводу наличия у меня сигарет, или времени, или еще бог знает чего. Но у меня ничего нет, для них. Я спокойно следую дальше, иногда выслушивая о себе что-то не доброе. Оставьте меня в покое, только и думаю я, считая свои шаги. Что вам всем нужно? Чего вы добиваетесь, зачем даете о себе знать? Кто бы ответил мне на эти вопросы, но мне все равно, пусть висят в воздухе, пусть сами додумаются – зачем.
Консьерж. Вот единственный человек, способный не тревожить меня ни утром, ни вечером. Он почти такой же, как и я. Но только он злой, а значит слабый. Ему незачем здороваться со мной, или пытаться заговорить как-то иначе. Потому что здоровья мне он точно не желает, а больше и сказать нечего, ведь мне не приходит ни писем, ни гостей. Очень удобно иметь такого консьержа как он, и такого жильца как я.
Дом. Приготовив ужин, я его естественно ем. Хоть я и пытаюсь менять рацион, готовить что-то отличное от того что ел вчера, но толку в этом мало. Еда для меня не несет никакой духовной пользы, я просто ем, не чувствуя особой разницы во вкусе, потому что так надо, я просто делаю что должен, никого не обязывая, ни кому не навязываясь и нечего не требуя взамен. Я живу, как должен жить, чтобы не умереть. Вот бы еще те, за стенами оставили свои попытки навязаться. Приняв душ, я некоторое время сижу в кресле, думаю в тишине и покое. За окном опадает серый закат. Серый сменяется черным, я выключаю белый свет, завожу будильник и ложусь в постель, стараясь не разбудить, что-то далекое, трепещущее, зарытое глубоко в груди.
С самого утра что-то пошло не так. По какой-то причине мой будильник не исполнил своих обязательств. Меня это жутко разозлило. Хорошо, что я уже не спал, и как обычно смотрел, когда стрелки займут определенную позицию и прозвенит вечная мелодия. Когда стрелки, наконец, достигли семи часов, я резко поднялся начал заправлять постель, но остановился, поняв, что он не зазвонил. Привычный порядок был нарушен. Я замер возле постели, уставившись на будильник, на его самодовольное круглое лицо. Я ждал, и ждал, а время продолжало свой обычный бег. Так я простоял минут двадцать, ожидая, что он опомниться, что все наладится. Но он так и не прозвенел. Когда мое оцепенение спало, я взял будильник, прошел с ним на кухню и безжалостно похоронил его в мусорном ведре. Потом вновь проследовал в спальню, вынул из ящика наручные часы, надел их и дозаправил постель. Начал делать зарядку, как обычно, не замечая потерянного времени. Умываться и чистить зубы, игнорируя показания часов, то и дело норовивших напомнить мне, указать. Покончив с умыванием, я пошел варить свой кофе, надел костюм и спокойно тянул из дымящей кружки. Но двадцать минут пленили мысли, я думал об этих потерянных минутах как о чем-то невозвратном, ушедшем навсегда. Покончив с кофе, я вновь посмотрел на часы и к своему ужасу вспомнил, что забыл побриться! Пришлось вновь снимать костюм, и идти в ванную. Еще десять потерянных минут. Полчаса из-за будильника, полчаса не по распорядку, целых полчаса привычной жизни… Я постарался успокоиться, но мысль о том, что я могу опоздать на работу была не выносима и беспощадно гуляла по голове. Я решил прибавить шагу, да, просто пойти быстрее, вот и все, решение такое простое. Но дальше было только хуже. Я совсем разбился, чувствовал себя беспомощным, казалось, что все в этой жизни потеряно, из-за двадцати минут, превратившихся в целых полчаса. Выходя из подъезда, я почему-то начал открывать дверь не в ту сторону. Я дергал ее на себя, все сильнее и сильнее, недоумевая, почему она еще заперта, когда уже столько времени потеряно. Консьерж спокойно смотрел на мои тщетные попытки, и когда наши взгляды встретились, мой отчаянный, и его равнодушный он показал жестом от себя. Я быстро вышел, сгорая от стыда, и проклиная этот чертов будильник. В метро спуститься побоялся, с таким раскладом можно угодить под рельсы, или войти не в тот вагон. Пошел через парк, можно сказать уже бежал. По пути встречались люди, он они испуганно шарахались, тянув за собой сонных детей, и прикрывая им глаза. Я опаздывал, смертельно опаздывал, я не могу этого допустить. Рубашка взмокла, пришлось ослабить галстук, туфли терли, пиджак стал, словно бетонный и тянул меня к земле. Запыхавшийся, обливаясь потом, с растрепанными волосами я достиг черного здания с белыми окнами, и прожорливой дверью. Схватившись за ручку, я вдруг вспомнил. Портфель! Господи, портфель! Там же все бумаги, карандаши, работа. Ведь на месте ничего нельзя оставлять, вдруг кто-то возьмет, попользуется… Я побежал обратно, еще быстрее, так, как, наверное, никогда не бегал даже в детстве. Описывая дугу на парковой дорожке, я споткнулся обо что-то мягкое, растянулся на черной земле, больно ударившись коленями. Но к черту! Я опаздываю, мельком оглянувшись, я увидел причину своего падения, черный бродячий кот, зло смотрел мне в след, яростно виляя хвостом. Дом, портфель. Совершенно обезумев, несусь что есть мочи, опять парк, вспоминаю о падении, брюки разодраны на коленях, сочится черная кровь. Рубашка испачкана, и не хватает пуговиц, плевать, лишь бы не опоздать, лишь бы успеть. Вот оно, здание, работа. Дергаю дверь, никак не могу открыть, осенило, толкаю ее от себя, ничего не происходит. Что же это. Неужели уже все ушли, насколько я опоздал? Что же теперь будет, как быть, придется отчитываться, все нарушено, все пошло прахом. И из-за чего, из-за будильника! Этого пакостного куска пластика, из-за его нелепых стрелок, почему он не делает свою работу, почему все игнорируют то, что должны? Сквозь мутное, серое стекло двери, вижу фигуру, она маячит далеко, но медленно приближается. Я стараюсь привести себя в порядок, это должно быть директор, хочет самолично справиться о моем опоздании. Но я не стану тебя покрывать, ты слышишь меня, будильник? Я расскажу о том, что ты натворил. Он рядом, директор уже здесь, судорожно поправив волосы, застегнув пиджак, и с силой его, одернув я приготовился, я готов.
В двери щелкнул замок, он открыла свою пасть, явив мне человека в форме, охранника…
– Что вы здесь делаете? – Растерянно спрашивает он, и удивленно тараща глаза. – Сегодня ведь выходной.
Он осторожно закрывает дверь, и немного постояв внутри, уходит вглубь.
Выходной…
Выходной! Да кому он нужен? Что в нем толку? Что же мне делать, куда идти, все потерянно…
Время, как же его много, как убить его, покончить с этим чертовым свободным временем. Я тупо стоял напротив закрытой двери, и думал, что мне делать дальше. Может, если я хорошо попрошу, или заплачу охраннику, он впустит меня. Я просто посижу на своем рабочем месте, подожду до шести и как обычно, как надо, пойду домой. Нет. Это будет слишком, они и так на меня смотрят, не стоит привлекать лишнего внимания. Стрелки часов под толстым стеклом, остановились. Или нет? Нет, все-таки идут. Но очень медленно, нехотя, тянутся, лениво и, кажется, норовят совсем уснуть. Нужно уходить, здесь нельзя оставаться, все кончено.
В магазин? Нет, еще рано. Да и что мне там делать, ведь не время ужинать, не время встречаться с этой продавщицей. Я поплелся в парк, смотря на свои пыльные туфли, изодранные на коленях брюки, кровоточащую кожу обнажившейся плоти. Черная кровь, обувь, одежда. Зверь, голодное чудовище задрожало. Что же делать? Вдруг оно проснется! Я прибавил шаг, пытаясь унять внутреннее волнение, и придумать чем себя занять, в этот бесполезный, серый день. Зверь заревел! Как же это, почему так, ведь это не первый выходной день, что же я делал все остальные? Точно, я спал. Не открывал глаз, принимал снотворное, весь день лежал в постели, в темноте. Почему сегодня я проснулся, почему я не остался там? Забыл. Но как же я мог…
Местечко подходящее. Ни души… Хм, наверное, я мог бы так сказать не зависимо от того, были бы здесь люди или нет. Тень, под большим деревом, удобная лавка, посижу здесь. Может, усну, может, забудусь, и зверь не проснется. Но кого я обманываю, я уже достаточно его потревожил, он уже карабкается из глубины, он видит серый свет, рвется наружу. Я падаю на лавку, обхватываю голову руками, упираюсь локтями в черные колени, и пытаюсь его удержать.
Сколько времени прошло, не знаю. Боюсь взглянуть на часы. Кажется, если отниму руки от головы, то все пропадет. Единственное движение, и зверь на свободе. Глаза заволокло мутной пеленой, уши заложило, язык онемел. Как чувствует себя мертвец… наверное не лучше.
– Эй, мистер?
Галлюцинации. Раньше такого не было. Или было… Да, что-то припоминаю. Голоса прошлого, множество голосов. Они захватывали меня, становились мной, а я ими.
– Мистер?
Я почувствовал тычок в плечо. Еще одна галлюцинация, но такого уже не припоминаю.
– Эй, я вам говорю!
Кажется это настоящий голос. Черт возьми, кто-то сидит рядом со мной, и, похоже, уже давно.
– Что с вами? Вы как? Выглядите не очень.
Собравшись с силами, я как можно медленнее, осторожнее, отнимаю руки от головы и поворачиваю ее в строну раздражителя.
Мальчик. Обычный, серый мальчик.
У него круглая кепка, как из старых фильмов, костюм в полоску, великоват.
Лицо не могу увидеть, слишком опасно, не хочу.
– Вам плохо?
Хм, как это необычно, вопрос, мне. Ответить? Не знаю. Зачем? Но все же.
– С чего ты взял?
Неужели этой мой голос? Какой он серый, блеклый. Разве мог он так постареть.
– Ну, у вас штаны порваны, рубашка грязная, и лицо такое, ну… вы что, напились?
– Нет. – Возмутился я. – Просто устал.
Он нагнулся ко мне лицом и недоверчиво принюхался, вздрагивая плоскими ноздрями. Его лицо выплыло из тумана, будто из защитной пленки достали что-то новое, долгожданное. У него короткая челка, огромные, блестящие глаза, маленький сжатый рот, и нос картошкой, усеян множеством мелких пятен.
– Вы говорите правду. – Изрек он с облегчением, отстраняясь от меня. – Вы не пили. Но изрядно вас помотало, ограбили, а?
– Чего ты хочешь? Оставь меня. – Пробубнил я, вновь замыкаясь в свою ловушку для зверя.
Но он не ушел. Мальчик сопел и постоянно ерзал, будто намеренно меня раздражая. И вот, когда его мучения казалось, достигли своего апогея, он не выдержал.
– Просто мне скучно, понимаете, а я поговорить люблю. Все мои друзья идиоты, дома скандал. Я убежал, но не могу долго быть один, очень мне это вредно.
Я молчал, лишь тяжело выдохнув. Можно было уйти самому, но зверь мог вырваться.
– Вы можете молчать, а я буду говорить, не обращая внимания на то, что вы не обращаете внимания на меня. Так многие делают, и ничего живут. Хорошо?
Я молчал.
– Тепло сегодня… хорошо. Да? – Не унимался он. – Я вот мороженое люблю, а вы?
– Нет.
– Ох и печет же. Наверное, весь день будет жара. Вот бы мороженого, а?
– Нет.
– Мама говорит, что я много ем сладкого, и что годам к тридцати, то есть веков через двадцать у меня будет такое же огромное брюхо, как у нашей соседки. Но это все вранье. Просто ей жалко денег, мне, на мороженое. Сегодня я спросил у соседки, правда ли, что она в детстве ела много мороженого, ну мало ли, и что из-за этого у нее такой огромный живот? Но она ничего не ответила, прогнала меня и заперла дверь. А потом пришла к нам, скандал, и вот я здесь. А с вами что случилось?
– Просто я устал, и хотел бы побыть один.
– А почему у вас колени в крови? Вы дрались?
– Нет.
– А я да. На той неделе. В школе. Жалко вас там не было, держу пари, если бы вы видели, то побоялись сидеть со мной рядом. Ох и задал я этому выскочке с параллельного. Потом директор домой звонил, скандал. Я часто здесь бываю…
А отец у меня хороший, понимает, горячая мужская кровь. Ведь я мужчина, а вы? Ну и вы, наверное, то же. Колени то в крови, небось, славная была заварушка. Отец у меня моряк. Мама говорит, скоро он опять уплывет, уйдет в плавание. Молодец он у меня. Меня балует частенько, на мороженое даст, или совет какой. Я вот хулиганом хочу стать, даже одеваюсь как они раньше. Хулиганом быть хорошо, можно ни о чем не думать, семья там, или дом. Вольная жизнь.
А вы кем хотите стать? Монстром?
– Что, что ты сказал? – Я медленно повернул голову и попытался разглядеть следы этого слова на его губах.
– Вы часто повторяли это про себя, я давно тут сижу, а вы толи спали, толи еще что, но повторяли его без конца. Тихо так, но я расслышал. Я еще подумал, наверное, псих, тут ведь дурдом не далеко, сбежал, думаю. Всегда мечтал поговорить с психом, мне рассказывали, что они бывают жутко интересные. Ну, угадал я? – Заключил он с торжеством и замер в предвкушении.
Я встал, не сводя с него глаз, и резко развернувшись, побежал что есть мочи в сторону дома. Парень тоже вскочил, но догонять не стал. Он кричал мне в след, что-то насчет дружбы, одиночества и этого парка.
Ворвавшись в квартиру, я как был, кинулся на кровать, скреб одеяло, свернулся калачом и прижал подушку к лицу. Этот мальчик знал, он знал…
Монстр ожил. Еще плотнее прижав подушку, я пытался задушить крик.
...
“Писатель не должен унижаться, чтобы понравиться. Он обязан воспитывать общественный вкус, стараться повысить запросы публики и понемногу привить ей потребность читать.”
Жан-Поль Сартр