========
Край самых белых облаков
I
Первые признаки недомогания он ощутил незадолго до полудня. Тошнило, и в плечах появилась неприятная слабость. Земля, словно палуба корабля, незаметно норовила уплыть из-под ног. Хотелось пить.
Поначалу Алкид не придал этому никакого значения. Когда они после трехмесячной осады ворвались наконец в Эхалию и яростным потоком неслись по улицам, рубя налево и направо, слепые от бешенства и от крови; тогда он так надышался вонью от горящих и разлагающихся трупов, что два дня потом желудок выворачивало всякий раз, стоило положить в рот кусок мяса. Не помогало ни то, что город уже превратился в пепелище, ни благовония, день и ночь сжигаемые во дворце, ни вымоченная в ароматическом растворе одежда. Сладковатый запах гниения невидимым облаком висел над головой. Забыться позволяло только вино - хвала Дионису! Алкид пил его по-варварски - неразбавленным; пил, чтобы ничего не чувствовать.
Казалось, новое утро наконец-то принесло облегчение. Он проснулся свежим, выспавшимся, без малейших следов похмелья. Спокойно и ровно шумело море под обрывом. Открыв глаза, Алкид долго смотрел на лежащую рядом Иолу. Хотя ночи стояли теплые, царевна сжалась в комочек, подтянув колени чуть ли не к самому подбородку и обхватив плечи тонкими пальцами. Длинные иссиня-черные волосы были разбросаны по всему изголовью кровати. Восходящее солнце золотило линии ее тела, сильные и тягучие, как у львицы. Девочка была хороша. Пылкая, необузданная, она сама подавалась навстречу его страсти, и мышцы призывно перекатывались у нее под кожей. Алкид замечал это в те редкие часы, когда не был смертельно пьян. Что ж, эта молоденькая царевна - достойная награда за лишения трехмесячной осады; уже только ради нее одной стоило сжечь Эхалию. Старый дурак Эврит сам навлек беду на свой город. Разве не по собственной воле он поклялся отдать дочь, призывая богов в свидетели? А если царь поклялся, то - боги свидетели! - Алкид был вправе взять обещанное. И Эхалия послужит уроком тем городам, которые вздумают сопротивляться ему в будущем. Ибо он будет царствовать над Пелопоннесом, - хотя бы и вопреки воле Олимпа.
Единственное, что омрачало радость победы - его жена. С того мгновения, когда она увидела Иолу, танцующую перед мужем, дерзкогрудую, развевающую в танце черными волосами словно крыльями хищной птицы; глядящую на нее с вызовом, так, словно это она, Иола, была законной женой фиванца, - с этого мгновения в глазах Деяниры поселились озабоченность и страх. Страх, что эта молоденькая девчонка очарует Алкида и займет ее место на супружеском ложе. Что тогда станет с детьми? С ее детьми?
Алкид видел, что жена ревнует к новой наложнице. Пусть ее, думал он. Его жена, думал он, должна наконец понять, что Алкид не может и не желает все время быть только с одной женщиной. Поревнует и привыкнет, что ей еще остается. Деянире надо брать пример с его матери - Алкмена ни разу не осудила сына. Ни словом, ни взглядом. Но заводить разговор об этом Алкид не желал. Он знал свой вспыльчивый нрав, помнил, куда может завести гнев. Тот ужас, который он испытал в молодости, вновь обретя разум в разодранной одежде, с головы до ног перепачканный кровью, кровью своих детей, - этот ужас он не забыл до сих пор. Жена ревнует? Ну что ж, пусть ревнует! Но только пусть она ревнует тихо, незаметно, на женской половине дома. А с него довольно свежей одежды каждое утро, да еды и питья вдоволь по первому знаку. Он, клянусь светлым небом, заслужил небольшую передышку между бесконечными битвами.
Неотвратимо поднимающееся солнце переползло наконец через плечо Иолы и ужалило его в глаза. Алкид недовольно сощурился, перевернулся на живот, пряча лицо от солнечных лучей. Кровать скрипнула под его могучим телом. Веки Иолы дрогнули, приоткрылись. Алкид скосил на нее глаза. Она потянулась, выгнулась, как выгибается со сна кошка, и он почувствовал, что это грациозное животное движение распаляет в нем желание. Иола повела рукой около себя, коснулась его, пробежала, перебирая гибкими пальцами, вниз по животу, легонько цепляя острыми ноготками за кожу, улыбнулась, довольная и все еще полусонная. Алкид схватил ее за руки, опрокинул на спину, прижал к кровати всем телом. Она наконец открыла глаза, черные, под цвет волос; глаза, в которых можно было утопить и разум, и память, целиком, без остатка. Эти глаза влекли его больше всего на свете, в них он обретал желанное забвение.
Их губы встретились. Они наслаждались друг другом, искали друг друга, находили и снова искали. Сперва молча, без слов. Страстно, необузданно. Потом они кричали и стонали, а в ответ им кричали птицы, прятавшиеся от наползающего летнего зноя в кронах кипарисов, что росли во внутреннем дворике вокруг фонтана.
Наконец Алкид упал навзничь, довольный и усталый. Иола вытянулась рядом с ним, положив голову на его плечо и вытирая рукой капельки пота с его лишенной волос головы - памяти о схватке с морским чудовищем под Илионом. Он тогда позволил твари заглотить себя целиком, а потом просто разорвал ее изнутри. По крайней мере, так утверждали легенды. Вспоминать, как оно было на самом деле, Алкид не желал. Но, в любом случае, результат был один - он лишился всех волос на теле. Особенно мешало отсутствие бровей. Ему с тех пор приходилось повязывать лоб, чтобы пот не заливал глаза.
Иола позвонила в бронзовый колокольчик, стоявший на низкой скамье возле изголовья. В комнату вошел Лихас, светловолосый высокий юноша, вот уже почти два года любимый слуга Алкида. На руках у него лежали багряно-золотой хитон с черным узором из квадратных волн, сандалии и широкий пояс. Следом за ним шли две рабыни, несшие сосуды с ароматическими маслами. Лихас опустился на одно колено перед кроватью.
- Ваша одежда, мой господин, - тихо сказал он, кладя хитон на скамью и наклоняя голову, чтобы не встречаться взглядом с Иолой. Новая наложница хозяина вызывала в нем непонятную ему самому робость.
Алкид нехотя шевельнул губами.
- Оставьте все здесь и ступайте, - Иола властно махнула рукой в сторону двери.
Рабыни поклонились, по очереди подошли к кровати, поставили свою ношу на скамью и вышли из комнаты. Лихас, не поднимая глаз, встал с колен, повернулся и вышел за ними следом.
Едва закрылась дверь в спальню, Иола одним упругим движением села на ложе, поджав под себя ноги. Тряхнув головой, откинула назад волосы, принялась завязывать их в тугой узел на затылке, а ее груди подрагивали в ритме движения рук. Алкид перевернулся на живот, положил голову на подушку и краем глаза, будто невзначай, наблюдал за этим немым танцем. В утреннем воздухе он ощущал морскую влагу и соль.
- Почему ты отослала слуг? - спросил он, когда Иола, зачерпнув масла из сосуда, начала растирать его плечи и спину. Она промолчала. Ее тонкие сильные пальцы быстро и умело изгоняли из тела и сонное оцепенение, и любовную негу.
- Почему? - повторил он, так и не дождавшись ответа.
Она нагнулась. Ее соски дотронулись до его спины, губы коснулись уха. Он ощутил запах ее волос, смешанный с запахом благовоний, почувствовал, как шевельнулись ее губы.
- Мне нравится самой заботиться о тебе, - нежно шепнула она. И, отстранившись, добавила, полушутя-полусерьезно. - Кроме того, я ведь пока что тоже твоя служанка.
Из-за окна кричал скрытый листвой кипариса дрозд. Иола, зачерпнув новую порцию масла, принялась за поясницу и ноги Алкида.
- Ты хочешь стать моей женой?
Его вопрос больше походил на утверждение, не требовал ответа, звучал как упрек.
- Разве не для этого ты отобрал меня у отца?
Он услышал в ее голосе обиду. Повернулся на спину, заглянул ей в глаза, коснулся рукой щеки. Очень-очень нежно.
- Да, именно для этого, девочка.
Она сильнее прижалась к его ладони, и он почувствовал на ее щеке капельку влаги.
- Значит, вчера ты говорил серьезно? - спросила она, глядя на него своими огромными черными глазами.
- Я говорил... Вчера?.. Что? - Алкид ощутил неуверенность и досаду от того, что не мог вспомнить событий прошлого вечера.
Иола вспыхнула, резко отстранилась от его руки, отвернулась.
- Ничего. Ты был просто пьян.
- Перестань, девочка. - Он взял ее за талию и привлек к себе. - Расскажи, что я вчера говорил.
- Вчера за ужином я танцевала. Твои гости восхищались мною, а Гилл даже попросил отдать меня ему в жены, - Иола говорила, по-прежнему отвернув голову. - Тогда ты встал, ударил его, а меня поднял на плечо и, призвав в свидетели Зевса и всех богов, поклялся, что женишься на мне еще до начала боэдромиона. Ты был пьян...
- Ты хочешь, чтобы я поклялся в том же теперь, когда трезв?
Иола молча покачала головой.
Алкид сел на кровати.
- Клянусь своей жизнью, - тихо сказал он, - я женюсь на тебе, еще не начнется боэдромион.
Она наконец посмотрела на него, ее глаза блеснули влагой. Потом она прижалась к его груди, и он почувствовал, что она плачет, тихо, совсем беззвучно. Было в этой доверчивости что-то щемящее, ранящее до самого сердца, хоть и казалось ему уже порой, что сердца у него больше нет.
- Не плачь, девочка, - шептал он как заклинание, - не плачь. У нас ведь осталось так мало времени до конца месяца. Всего четыре дня, а нужно теперь так много успеть. Не плачь.
- Да, мой господин, - Иола оторвала лицо от его груди и вытерла заплаканные глаза тыльной стороной ладони. - Но ведь завтра начнутся дни мертвых, а обычай...
- Ты боишься, что на нашей свадьбе кроме свирелей будут играть деревянные флейты? - Алкид улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Вдруг в его мысли закралось неприятное подозрение. - Деянира слышала вчера мою клятву? - быстро спросил он.
Иола кивнула головой.
- Скверно, - прошептал Алкид. - Очень скверно.
Потом добавил:
- Никуда не выходи из комнаты. Ни сегодня, ни завтра. Вечером я все расскажу матери, и мы назначим день свадьбы. Ничего не бойся.
Иола молча поцеловала его ладонь. Алкид встал с ложа.
Выходя из комнаты, он надел принесенный слугой багряно-золотой хитон с узором из квадратных волн. Одежда пахла можжевельником и липой.
) - но, мне кажется, кое-где можно было подсократить.
Если бы сказано было что-то вроде: "После паузы (или "немного подумав,") добавил он" - тогда смысл был бы: что человек обдумал, что можно сделать, и "озвучил" свое решение. А так , имхо, именно вот