Как солдат черта снегом накормил
Добавлено: Январь 29th, 2012, 2:25 amКак солдат черта снегом накормил
Как-то, лютою зимою, кончилась у солдата служба. Натер он пуговицы на шинели до блеска, сапоги почистил, пожитки собрал, с друзьями-товарищами простился и потопал на родину.
Шел он, шел, долго ли, коротко ли, а дороги все конца-края не видно! Уж и холод пробирает, и ранец с едой все легчает, и по дому тоска забирает. Решил солдат путь укоротить да пошел через лес. День миновал, второй… на третий забрел далеко. Лес мрачный стал, густой, непролазный. Дерево дерева толще!
К ночи всецело из сил выбился. Остановился на поляне у старого пня на отдых, попить да поесть. Сел, руку в ранец сунул. Вот те раз! Фляжки с водой нет – одни сухари да вяленого мяса кусок. Знать, идучи, обронил. Воротиться бы… а куда уж: тьма непроглядная, да еще погода вовсе лихая настала – вьюжит как. Плюнул с досады солдат, некого корить – сам повинен.
Вдруг заприметил, что поодаль на колоде сидит мужик, согнувшись в три погибели, да на круглый месяц смотрит. «Свети, свети ясный месяц», – приговаривает. А тот и слушается: то ярче, то бледнее делается.
«Чертовщина какая творится», – солдат в мыслях диву дался. Неужто и впрямь на черта набрел?! Пригляделся. Вместо тулупа – шерсть, черная, как сажа, густая, как заячий мех; на голове рога торчат, как у козленка, а нос… так и не нос вовсе – пятачок свинячий, ко всему еще хвост длинный, будто змея извивается.
– Иж что деется! – вымолвил солдат.
Не успел перекреститься толком, как черт обернулся, пальцами щелкнул – тут же рядом очутился, глаза свои желтые на солдата уставил.
– Ну здорово, служба, – говорит.
– И ты здрав будь, нечистый!
– Ты сюда как попал, зачем явился?
– На родину шел да, видать, заблудил.
– А далеко ль тебе до дому?
– Родных мест не видать – далеко, стало быть.
– Не плошай, служба. К утру дома будешь!
Черт на месяц глянул, уши свои кошачьи навострил и стоял так долгое время, не шевелился. Солдат уж и окликнуть черта хотел, а тот сам голос подал:
– Месяц шепчет, что деревня твоя давно за спиной осталась – назад верстать и верстать. Помочь бы мог, да велено мне одни пакости творить – за добрые дела мигом в пар обернут – назад зазовут. Моргнуть не успеешь. Вот если ты душу свою у меня оставишь, тогда мне любой хороший поступок спустят. Да мы вдвоем довольны будем. Выгода всем одна!
– На язык уж ты горазд, только вот не на тот товар рот раззявил. Душа солдата всяко видала. Ни в огне не горит, ни в воде не тонет, а ты, черт казенный, ее на медный пятак выменять удумал.
– Похвальбы то все, – черт подпер бока руками, – уж сторгуемся.
Щелкнул пальцами, притопнул копытом, хлестнул хвостом по земле – в том месте, куда хвост ударил, прям из-под снега сундук вылез. И злата, и серебра, и камней драгоценных под крышку забитый.
– Вишь, служивый, не пустым отпускаю. Сколько унесешь – забирай. До конца жизни по кабакам гуляй – ни в чем отказу не знай!
– Эх, – отвечает солдат, – сколько лет прожил – такого добра не видал. За службу верную всего три серебряных рубля дали. А тут счастье само привалило. У царя, наверно, в казне столько злата не водится… Да вот денег в мире много. И самому заработать можно, а душа одна. Потеряешь – не воротишь.
– Ну, коли душой чрезмерно дорожишь – и тут выход есть: мне ее на год дай, а через год приходи сюда – назад получишь, как было.
И хочется же поддаться на соблазны, на речи сладкие, на блеск метала яркий, да все надежда слабая на чертовы обещания. Выдохнул солдат да пересказал черту своего полкового командира речи, мол, коли в бане посидеть, то много ума прибудет, да любая беседа на лад обернется.
– Так что, – заключил солдат, – сходи-ка ты, черт, наперед в баню, а уж затем душу клянчи.
– Эге, – изумился черт, – где ж тебя, служба, такой мудрости обучили?
– Объяснил бы, да больно ты в ратных делах зелен. Вот в бою побываешь, пороху нюхнешь – не такое знать будешь. Ну что ж, бывай, нечистый: ждет меня дорога дальняя...
– Эко ты постой, служивый, – черт копытом топнул, – тоже хочу солдатской грамоте быть обучен. Пока мне хитрости военные не поведаешь, шагу с поляны не ступишь. А коли учить не станешь – прогневлюсь да за даром душу возьму!
Промолвил черт речь свою грозную да стал дожидаться, что дальше будет.
Приуныл солдат, опечалился, думает: «Пропал ни за грош. Терять уж нечего. Наскажу всякого… авось и самого черта надуть можно!».
И обратился к черту с таковым словом:
– Все это, – говорит, – форма солдатская. Она – моя наука!
– Чего ж стоишь как столб? Вручай мне ее скорее!..
Солдат едва шинель скинуть успел, как черт в нее влез – довольный стал. Словно юла завертелся, на себя залюбовался да к солдату повернулся:
– Хорош ли я?
– Хорош, – солдат отвечает, – Да только к шинели сапоги нужны. Шинель без сапог, как пуля без пороху!
– Так из своих ноги вынимай да мне подавай.
– Как же… по лесу… без чеботов-то?..
– А-а, – отмахнулся черт, – нужда будет – на себе донесу. Делов-то!
– По рукам, нечистый. Только гляди: с обувкой солдатской гораздо труднее сладить чем с одежкой. Обувку заслужить надо!
Черт и ухом не повел. Схватил сапоги – доброго слова не молвил. Остался солдат в одних портянках. Холодно ногам, а что поделать? Зато хитрость одна на ум взбрела, как нечистого прогнать…
Мерял черт сапоги, мерял, тянул-натягивал – никак на свои копыта одеть не смог. Спадают – не держатся.
– В чем тут дело? – спрашивает.
– Не признают сапоги в тебе господаря. Тут уж я мало чем помочь могу: с ними тебе сговариваться надо.
– Вот сейчас костер распалю да туда их кину – быстро уму-разуму научаться!
– Ты, нечистый, хоть в золу их преврати – не признают они силы грубой. Чтоб их заслужить, нужно в каждый сапог воды налить да выпить залпом. Коли же зимой дело – воду снегом заменить следует.
– Что за речь такая?! – перебил черт. – Сколько лет прожил, сколько душ извел – доселе такой белиберды не слыхивал.
– А кто б тебе тайну военную выдал?! Либо делай, что говорят, либо иди дальше месяц дратуй.
Взял солдат один сапог, пока черт уши развесил, снега туда набросал да сунул ему обратно. Черт фыркнул недовольно, зубами скрипнул, да, видать, приглянулась ему обувка больно – принял послушно.
А солдат тем временем спиной повернулся, со вторым сапогом у сугроба присел. «Эх, жаль флягу обронил, – думает, – но что уж былое воротить, хоть снег освятить постараюсь – всяко бывает. На удачу жать надо: в бою не подводила же». Заполнил его наполовину, прошептал над ним молитву православную, крестик с шеи снял да поглубже уложил. Докидал снега, сколько уместилось, сверху еще горсть налепил, стал ждать. Едва черт с одним сапогом разделался – солдат тут же следующий протянул.
– Изволь! – молвил.
Черт с подозрением на сапог глянул, понюхал, снега чуть слизнул – покривился, глаза выпучил. Копытом застучал, зафыркал.
– Чего снег не такой? Был холоден, а теперь печет, как огонь.
– Мне почем знать? – пожал плечами солдат, радуясь в тайне: удалась затея! – Кушай, какой есть, коли сапоги нужны.
– Откуда верхушка взялась-то?
– Ветром надуло, – слукавил солдат.
Черт сердито пальцами щелкнул – вьюга и стихла. Уютнее стало. Первую жменю из второго сапога в рот кинул – пар так и повалил. Запрыгал черт, завизжал, завертелся.
Скакал, скакал, крутился, крутился, ели отдышаться смог. Но сапог не выпустил! На солдата грозно глянул.
– Вот она – служба военная, – говорит солдат, – никого не щадит, всем там тяжко приходится, каждому достается.
– Служба военная, говоришь?! А по мне, так святым духом пахнет!
– Откуда? – лениво отмахнулся солдат, – сам посуди: где ж ему взяться посреди ночи да еще в лесу дремучем. Это, братец, тебя сапожки испытывают, мужество твое смотрят… Ты, главное не лукавь да ешь по-старому. А лучше скопом глотай, по-солдатски – тогда уж точно сапоги верно служить станут. Мне в свое время от них тоже досталось, зато видишь, как служат верно: сюда довели и ничуть не стоптались.
Черт дослушал речь, податливо голову запрокинул.
– Ну, служба, коли они на меня после этого не налезут, не видать тебе ни деревни родной, ни жизни прежней! – вымолвил, занес сапог над головою да стал из него снег на язык вытрушивать.
Глотал, глотал, да так прожорливо, что и не заметил, как крестик вывалился да прямо ему в рот угодил. Глаза у черта засверкали, словно молнии, живот вспучился, изо рта дым серый повалил. Завизжал черт тонким голосом, копытами пуще прежнего забил. Солдат и моргнуть не успел, как черт в клубок пара обернулся да в ночной мгле растворился. Осталась от него одна шинель да сундук заклятый…
Удача и тут спасла – не изменила!
Поднял солдат свои вещи, чертовскими богатствами ранец заполнил – а чего ж добру пропадать? – срядился, на плечи багаж навалил да пошел.
Рассвет себя ждать не заставил, а когда хорошо видно стало, солдат родные места быстро узнал, дорогу вспомнил.
Воротился он в свою деревню. Родители живи-живехоньки, в добром здравии, почти и не состарились, словно и не уходил на двадцать пять лет. С порога приголубили, чаем горячим напоили. А вскоре и невесту молодую сосватали из семьи хорошей. И зажили они все привольно, богато. Ели-пили сладко, одевались нарядно в убранства дорогие, каждый день как праздник стал.
И я в селе том бывал, и у тына их дома стоял. Как солдат черта снегом накормил, там и узнал. Не околесицу вам тут горожу – история взаправду была!
Как-то, лютою зимою, кончилась у солдата служба. Натер он пуговицы на шинели до блеска, сапоги почистил, пожитки собрал, с друзьями-товарищами простился и потопал на родину.
Шел он, шел, долго ли, коротко ли, а дороги все конца-края не видно! Уж и холод пробирает, и ранец с едой все легчает, и по дому тоска забирает. Решил солдат путь укоротить да пошел через лес. День миновал, второй… на третий забрел далеко. Лес мрачный стал, густой, непролазный. Дерево дерева толще!
К ночи всецело из сил выбился. Остановился на поляне у старого пня на отдых, попить да поесть. Сел, руку в ранец сунул. Вот те раз! Фляжки с водой нет – одни сухари да вяленого мяса кусок. Знать, идучи, обронил. Воротиться бы… а куда уж: тьма непроглядная, да еще погода вовсе лихая настала – вьюжит как. Плюнул с досады солдат, некого корить – сам повинен.
Вдруг заприметил, что поодаль на колоде сидит мужик, согнувшись в три погибели, да на круглый месяц смотрит. «Свети, свети ясный месяц», – приговаривает. А тот и слушается: то ярче, то бледнее делается.
«Чертовщина какая творится», – солдат в мыслях диву дался. Неужто и впрямь на черта набрел?! Пригляделся. Вместо тулупа – шерсть, черная, как сажа, густая, как заячий мех; на голове рога торчат, как у козленка, а нос… так и не нос вовсе – пятачок свинячий, ко всему еще хвост длинный, будто змея извивается.
– Иж что деется! – вымолвил солдат.
Не успел перекреститься толком, как черт обернулся, пальцами щелкнул – тут же рядом очутился, глаза свои желтые на солдата уставил.
– Ну здорово, служба, – говорит.
– И ты здрав будь, нечистый!
– Ты сюда как попал, зачем явился?
– На родину шел да, видать, заблудил.
– А далеко ль тебе до дому?
– Родных мест не видать – далеко, стало быть.
– Не плошай, служба. К утру дома будешь!
Черт на месяц глянул, уши свои кошачьи навострил и стоял так долгое время, не шевелился. Солдат уж и окликнуть черта хотел, а тот сам голос подал:
– Месяц шепчет, что деревня твоя давно за спиной осталась – назад верстать и верстать. Помочь бы мог, да велено мне одни пакости творить – за добрые дела мигом в пар обернут – назад зазовут. Моргнуть не успеешь. Вот если ты душу свою у меня оставишь, тогда мне любой хороший поступок спустят. Да мы вдвоем довольны будем. Выгода всем одна!
– На язык уж ты горазд, только вот не на тот товар рот раззявил. Душа солдата всяко видала. Ни в огне не горит, ни в воде не тонет, а ты, черт казенный, ее на медный пятак выменять удумал.
– Похвальбы то все, – черт подпер бока руками, – уж сторгуемся.
Щелкнул пальцами, притопнул копытом, хлестнул хвостом по земле – в том месте, куда хвост ударил, прям из-под снега сундук вылез. И злата, и серебра, и камней драгоценных под крышку забитый.
– Вишь, служивый, не пустым отпускаю. Сколько унесешь – забирай. До конца жизни по кабакам гуляй – ни в чем отказу не знай!
– Эх, – отвечает солдат, – сколько лет прожил – такого добра не видал. За службу верную всего три серебряных рубля дали. А тут счастье само привалило. У царя, наверно, в казне столько злата не водится… Да вот денег в мире много. И самому заработать можно, а душа одна. Потеряешь – не воротишь.
– Ну, коли душой чрезмерно дорожишь – и тут выход есть: мне ее на год дай, а через год приходи сюда – назад получишь, как было.
И хочется же поддаться на соблазны, на речи сладкие, на блеск метала яркий, да все надежда слабая на чертовы обещания. Выдохнул солдат да пересказал черту своего полкового командира речи, мол, коли в бане посидеть, то много ума прибудет, да любая беседа на лад обернется.
– Так что, – заключил солдат, – сходи-ка ты, черт, наперед в баню, а уж затем душу клянчи.
– Эге, – изумился черт, – где ж тебя, служба, такой мудрости обучили?
– Объяснил бы, да больно ты в ратных делах зелен. Вот в бою побываешь, пороху нюхнешь – не такое знать будешь. Ну что ж, бывай, нечистый: ждет меня дорога дальняя...
– Эко ты постой, служивый, – черт копытом топнул, – тоже хочу солдатской грамоте быть обучен. Пока мне хитрости военные не поведаешь, шагу с поляны не ступишь. А коли учить не станешь – прогневлюсь да за даром душу возьму!
Промолвил черт речь свою грозную да стал дожидаться, что дальше будет.
Приуныл солдат, опечалился, думает: «Пропал ни за грош. Терять уж нечего. Наскажу всякого… авось и самого черта надуть можно!».
И обратился к черту с таковым словом:
– Все это, – говорит, – форма солдатская. Она – моя наука!
– Чего ж стоишь как столб? Вручай мне ее скорее!..
Солдат едва шинель скинуть успел, как черт в нее влез – довольный стал. Словно юла завертелся, на себя залюбовался да к солдату повернулся:
– Хорош ли я?
– Хорош, – солдат отвечает, – Да только к шинели сапоги нужны. Шинель без сапог, как пуля без пороху!
– Так из своих ноги вынимай да мне подавай.
– Как же… по лесу… без чеботов-то?..
– А-а, – отмахнулся черт, – нужда будет – на себе донесу. Делов-то!
– По рукам, нечистый. Только гляди: с обувкой солдатской гораздо труднее сладить чем с одежкой. Обувку заслужить надо!
Черт и ухом не повел. Схватил сапоги – доброго слова не молвил. Остался солдат в одних портянках. Холодно ногам, а что поделать? Зато хитрость одна на ум взбрела, как нечистого прогнать…
Мерял черт сапоги, мерял, тянул-натягивал – никак на свои копыта одеть не смог. Спадают – не держатся.
– В чем тут дело? – спрашивает.
– Не признают сапоги в тебе господаря. Тут уж я мало чем помочь могу: с ними тебе сговариваться надо.
– Вот сейчас костер распалю да туда их кину – быстро уму-разуму научаться!
– Ты, нечистый, хоть в золу их преврати – не признают они силы грубой. Чтоб их заслужить, нужно в каждый сапог воды налить да выпить залпом. Коли же зимой дело – воду снегом заменить следует.
– Что за речь такая?! – перебил черт. – Сколько лет прожил, сколько душ извел – доселе такой белиберды не слыхивал.
– А кто б тебе тайну военную выдал?! Либо делай, что говорят, либо иди дальше месяц дратуй.
Взял солдат один сапог, пока черт уши развесил, снега туда набросал да сунул ему обратно. Черт фыркнул недовольно, зубами скрипнул, да, видать, приглянулась ему обувка больно – принял послушно.
А солдат тем временем спиной повернулся, со вторым сапогом у сугроба присел. «Эх, жаль флягу обронил, – думает, – но что уж былое воротить, хоть снег освятить постараюсь – всяко бывает. На удачу жать надо: в бою не подводила же». Заполнил его наполовину, прошептал над ним молитву православную, крестик с шеи снял да поглубже уложил. Докидал снега, сколько уместилось, сверху еще горсть налепил, стал ждать. Едва черт с одним сапогом разделался – солдат тут же следующий протянул.
– Изволь! – молвил.
Черт с подозрением на сапог глянул, понюхал, снега чуть слизнул – покривился, глаза выпучил. Копытом застучал, зафыркал.
– Чего снег не такой? Был холоден, а теперь печет, как огонь.
– Мне почем знать? – пожал плечами солдат, радуясь в тайне: удалась затея! – Кушай, какой есть, коли сапоги нужны.
– Откуда верхушка взялась-то?
– Ветром надуло, – слукавил солдат.
Черт сердито пальцами щелкнул – вьюга и стихла. Уютнее стало. Первую жменю из второго сапога в рот кинул – пар так и повалил. Запрыгал черт, завизжал, завертелся.
Скакал, скакал, крутился, крутился, ели отдышаться смог. Но сапог не выпустил! На солдата грозно глянул.
– Вот она – служба военная, – говорит солдат, – никого не щадит, всем там тяжко приходится, каждому достается.
– Служба военная, говоришь?! А по мне, так святым духом пахнет!
– Откуда? – лениво отмахнулся солдат, – сам посуди: где ж ему взяться посреди ночи да еще в лесу дремучем. Это, братец, тебя сапожки испытывают, мужество твое смотрят… Ты, главное не лукавь да ешь по-старому. А лучше скопом глотай, по-солдатски – тогда уж точно сапоги верно служить станут. Мне в свое время от них тоже досталось, зато видишь, как служат верно: сюда довели и ничуть не стоптались.
Черт дослушал речь, податливо голову запрокинул.
– Ну, служба, коли они на меня после этого не налезут, не видать тебе ни деревни родной, ни жизни прежней! – вымолвил, занес сапог над головою да стал из него снег на язык вытрушивать.
Глотал, глотал, да так прожорливо, что и не заметил, как крестик вывалился да прямо ему в рот угодил. Глаза у черта засверкали, словно молнии, живот вспучился, изо рта дым серый повалил. Завизжал черт тонким голосом, копытами пуще прежнего забил. Солдат и моргнуть не успел, как черт в клубок пара обернулся да в ночной мгле растворился. Осталась от него одна шинель да сундук заклятый…
Удача и тут спасла – не изменила!
Поднял солдат свои вещи, чертовскими богатствами ранец заполнил – а чего ж добру пропадать? – срядился, на плечи багаж навалил да пошел.
Рассвет себя ждать не заставил, а когда хорошо видно стало, солдат родные места быстро узнал, дорогу вспомнил.
Воротился он в свою деревню. Родители живи-живехоньки, в добром здравии, почти и не состарились, словно и не уходил на двадцать пять лет. С порога приголубили, чаем горячим напоили. А вскоре и невесту молодую сосватали из семьи хорошей. И зажили они все привольно, богато. Ели-пили сладко, одевались нарядно в убранства дорогие, каждый день как праздник стал.
И я в селе том бывал, и у тына их дома стоял. Как солдат черта снегом накормил, там и узнал. Не околесицу вам тут горожу – история взаправду была!
