Модельер
Добавлено: Февраль 7th, 2013, 11:02 pm
Модельер
Иван боялся говорить об этом родителям. Да и вообще, кому бы то ни было. Засмеют. Ладно, засмеют: поколотить могут. Ну почему он не родился в семье портного? Что за насмешка судьбы – появиться на свет в глухой деревне, где про моду слыхом не слыхано, видом не видано?
А между тем, с тех пор, как давным-давно, года два тому назад, в восемьдесят седьмом, Ване случайно попал в руки женский журнал, в его сердце вспыхнула необычайная любовь к модной индустрии.
Для него неожиданно открылась целая вселенная, о существовании которой он и не подозревал. Населённая водолазками и классическими рубашками, носящая длинные волосы с французским начёсом и тёмные очки, отличающаяся узкими короткими кожаными галстуками, строгими костюмами с закруглёнными бортами и полами, брюками-манжет, укороченными брюками, остроносыми туфлями с каблуком, варёнками и кожаными куртками. Он жадно вглядывался в каждую ткань, каждый фасон и буквально не верил своим глазам. Оказывается, одежда – это не только средство защиты от холода и солнца, но и целая страна красок и идей.
Потрясённый, он несколько дней ходил как шальной, затем стал по крупинкам собирать информацию. За два года набралась приличная коллекция из нескольких десятков журналов и более ста вырезок с различными фотографиями невероятно красивых произведений искусства портновского жанра. (Собрать больше ему мешала секретность предприятия).
Все эти богатства хранились в омшанике, и только Андрюха знал об их существовании. Знал он и о мечте своего брата – стать модельером.
Да, Ваня мечтал сам создавать одежду. Он смотрел на платье и видел несовершенство его линий. Ему хотелось взять в руки ножницы и всё переделать. Сделать своё. Он перещупал в доме у матери все ткани и знал, из какой получится жакет, из какой костюм, из которой куртка. Он настолько ярко видел эти вещи в своей голове, что недоумевал, глядя на материю – отчего же она до сих пор лежит бесформенным отрезом?
А потом в клубе показывали «Интердевочку». С первых же кадров, рассмотрев ажурные перчатки Яковлевой, чёрную прямую юбку, полупрозрачный топ и этот явно лишний серебристый крест из шифона, у Вани зачесались ладони. А эти чёрно-белые туфельки, так удивительно подчёркивающие женственность ножки? А песцовая шуба? А эта вроде бы простая, но так изящно подпоясанная жёлтая рубашка на Ляле? Это ж помереть не встать!
В момент трогательного прощания главной героини с матерью, когда будущая миссис Ларсен нервно и с любовью гладит вырастившие её руки, Иван рассматривал рукава обеих женщин и представлял блузу, сочетающую в себе обе эти ткани.
Платки, клипсы, браслеты, всё это сводило с ума.
Затем экран погас, и Ваня мучительно осознал, что так больше продолжаться не может. Он должен поговорить с родителями. Но как это сделать?
В семье творится непонятно что: Настька хвостом вильнула, эти где-то блуждали двое суток… А время идёт, он может опоздать к вступительным…
И он решился. Была не была. А вдруг отпустят? А соседям и необязательно говорить, на кого он поехал учиться. Не ихнее это дело.
И вот, утром, пока «Костяная нога» и другие ещё спали, он поднялся. Мать он нашёл в хлеву, она доила Бурёнку.
- Мам, где мой аттестат?
- На что тебе, сынок? – Не поднимая головы, отозвалась Наталья.
- Я это… Я поступать поеду.
Наталья подняла голову и удивлённо взглянула на сына.
- Да когда ж это ты удумал? Середина лета, поздно. Уж и не принимают поди. Нет, не выдумывай. Натаскай вон, лучше, воды в бочку, раз встал.
С колотящимся сердцем мальчик поплёлся к колодцу. Взял в руки ведро и понял, что ненавидит его. Обвёл глазами двор. Всё вокруг стало бумажным, вязким, оно, как болото, тянуло вниз, связывало по рукам и ногам, не давало дышать.
Мальчик выругался. Быстро набрав бочку, он вернулся к матери. В хлеву её уже не было, он зашёл в дом. Мама стояла у стола, переливая молоко из ведра в трёхлитровые банки через ситечко. Раздавался привычный льющийся звук.
- Мам, я уже решил, я… мне здесь… я успею, на второй поток! – бросился Ваня в новую атаку.
- Куда успеешь? – отец вышел из-за ширмы, окончив утреннюю молитву. - О чём это вы?
- Пап, я еду поступать, в Киров, на… на автомеханика. – быстро проговорил мальчик и опустил глаза.
- Не, ну это… А чего вдруг?
Ваня молчал, по-прежнему являя взору родителей свою макушку. Он очень боялся, что отец прочтёт в его глазах правду, и поэтому избегал его взгляда.
- Кхм… Не, ну это… Водители на лесовозы нам нужны, одни пенсионеры уж остались. А что? Наташ? Я думаю, пускай едет. Профессия-то она пригодится. Ладно… Ладно. На будущей неделе возьму отгул и поедем.
- Нет, бать, поздно на следующей неделе. Я сегодня поеду. На девяти часовом. И это… Сам я. Что я, маленький что ли? Я сам документы подам. Все сами ездят. И Костя Греков, и Сашка Самойлов, все сами ездят, никто родителей не берёт!
- Хорошо, хорошо, ишь, распетушился, – отец едва сдерживал улыбку. – Самостоятельный какой. Ешь тогда бегом. Наташ, что ему там надо? Собери.
***
Задумка-то была хорошая, отличная просто. А вот с исполнением возникла проблема. Ваня перепортил уже целое ведро ниток, извёл у матери весь шифон – всё напрасно. У него ничего не получалось. Платье бабочки никак не желало шиться. Юноша со злостью швырнул катушку об стену. Бездушная деревяшка, глухо ударившись, откатилась в сторону. Ей хоть бы хны. А он пропадает.
Может, если б на машинке – то получилось бы ровно и красиво. А непривычные к тонкой моторике мозолистые руки не слушались, отказывались исполнять гениальную задумку увлечённого высокой целью мозга.
Что же делать? Ситуация осложнялась ещё и тем, что поджимали сроки: завтра нужно было везти готовую работу в комиссию. А везти было решительно нечего. Один рисунок, да и тот в голове. М-ммм… Иван схватился за голову, закачался на стуле.
- Вань, ты тут?
От неожиданности Иван задрал голову чуть выше, чем следовало, и вместе со стулом свалился на щербатый пол омшаника.
- С тобой там всё в порядке? – Голос Настасьи был взволнованным. – Убился?
- Нормально, - он ещё морщился, когда открывал дверь своей сестре. – Чего хотела?
- Я про завтра. Вместе едем?
- Угу. Насть, ты шить умеешь?
- Сам знаешь. Штаны порвал? – Настасья заглянула Ване за спину, - Там вроде нет ничё.
- Да нет, ну куда ты смотришь? Сядь сюда, я сейчас, я тебе всё объясню, ты мне поможешь. Ты, кстати, моя должница. – И он с выражением взглянул на неё.
- Ну, ты даешь… - Настасья сидела, не двигаясь, информация медленно, бочком, втискивалась в оторопевший мозг.
- Ва-ань, так у меня ж завтра экзамен…
- Насть, мне что, на колени перед тобой встать?
- Да ну тебя. Да тут при всём желании не успеть до завтра сделать. Может, можно без этого? – она с надеждой взглянула на брата.
- Можно конечно. Можно вообще туда не ездить. Можно сесть на трактор и не слезать с него до самой старости. Знаешь что: иди ка ты, я и без тебя справлюсь! Только смотри у меня: расскажешь кому… – перед носом девушки возник смуглый кулак брата, – …мало не покажется.
Настя нахмурилась, ей стало совестно.
- Ну ладно, ну, убери! Ладно, я ж не отказываюсь! Я ж просто так… Ну правда, я сразу согласна была. Честно. Ну всё. Пошли поедим, у меня уж готово всё. И потом сразу возьмемся.
Сразу взяться у них не получилось. Пока поели, пока с посудой разобрались. Потом ещё мать велела Насте Бурёнку подоить, затем откинуть творог. Мелашка со сказкой привязалась: «Почитай да почитай». Почитала.
Вот и вырвались заговорщики в омшаник только, когда уже все спать легли. Тихо-тихо встали, и шасть за дверь.
Хорошо, лампочка яркая – видно всё хорошо, и они принялись за дело.
Иван внимательно наблюдал за каждым движением рук своей сестры, ему хотелось сотворить с тканью такое, что у той волосы на голове дыбом вставали.
- Вань, ну это невозможно так! Смотри, если я здесь прострочу, то тут вот никак так не загнётся.
- Так и не надо чтоб загибалось, я же говорю: волан должен быть, объём здесь, вот здесь вот и вот тут тоже! – Он очень быстро начинал злиться. – Смотри! – Выдёргивал работу у неё из рук, и начинал заново показывать, формируя руками складки и выпуклости. В его голове была такая чёткая картинка, он так хорошо показывал, поэтому он ясно дело недоумевал: как же можно быть такой непонятливой?!
Однако работа двигалась, и по мере того, как отрез ткани всё больше и больше начинал походить на задуманное творение, у молодого человека нарастало радостное беспокойство.
Под утро, кажется, работа начала подходить к завершению. Нервозность творца достигла апогея. Он хрустел пальцами, вскакивал, садился, глаза были устремлены сквозь стену: мыслями своими он был далеко отсюда, на пьедестале заслуженной славы. Ему аплодировали, его повторяли, о нём шептались; Ив Сен Лоран кусал локти и рвал на себе волосы, наблюдая успех русского выскочки; с ним искали встречи София Ротару, Леонтьев, Пугачёва (естественно, чтоб только у него заказать костюмы для своих будущих выступлений в Кремле). Алла Борисовна пробиралась к нему через толпу поклонников, и кричала: «Погладить надо!»
- Что? – Иван вновь оказался в своём омшанике. – Что ты сказала?
- Я говорю… - Настасья во весь рот зевнула, - …я говорю, что всё готово, надо отутюжить, и можно… - зевок - …можно идти спать…
- Утюг? – Иван рассеянно глядел на сестру. - Но здесь его нет. Он дома…
- Шагай давай, - Настя вновь широко раскрыла рот, зевая. – Я тебя здесь подожду, - и она положила голову себе на руки.
Тихой мышью пробрался он в спящий дом. Как назло, в этот предрассветный час было очень тихо. Даже не храпел никто. Каждый шаг отдавался скрипом в половицах, и юноша болезненно морщился. Дверца шкафа – скрип. Открыл – скрип, закрыл – скрип. Рубашка прилипла к телу.
- Вань, ты чего там? – Мать, морщась, вглядывалась в сумрак комнаты. Громко прошептала: – Ванька, ты?
Пауза от наступившей тишины была сверхдлинной и зловещей. Наконец, он подал голос:
- Я, мам, спи.
- Что у тебя? Подь сюды. Вань! Это чего? Утюг?! На что тебе утюг?
- Да так, мам, спи.
Мать села на кровати, слегка покачиваясь. Потянулась рукой к сыну, подзывая к себе.
- Мам, я брюки поглажу, мне же ехать. А ты спи.
И он пулей вылетел в сени, радуясь своей изобретательности.
Конечно, Настька дрыхла. Старательно, бессовестно и с приоткрытым ртом. Он толкнул её. Промычала что-то, но глаз не открывает. Ваня глубоко вздохнул и сильно подул ей в лицо. Морщилась, морщилась, пришлось повторить, на третий раз красные белки глаз показались из-под век. Он сунул ей под нос утюг.
- На.
Настасья стала отбиваться, затем поудобнее устроилась на жёстком стуле. Засопела. Пришлось идти на радикальные меры. Взялся за волос на виске и, не раздумывая, дёрнул.
- А-ай! – Девушка приоткрыла глаза и потёрла висок. Выпрямилась. Некоторое время смотрела на брата, затем произнесла:
- Нет, не так. Воробушки это майка я здесь сидела летом погоди погоди лапки тут вот…. - И так же, не меняя положения, сидя, вновь засопела. Голова качнулась вбок и там и осталась.
Ну что с ней делать? Ваня пошёл во двор, к колодцу, набрал в ведро ледяной воды. Тихо, чтоб не издавать лишнего шума, прокрался обратно. Подошёл к соне. Она же, свернувшись калачиком, мирно посапывала на полу рядом с рабочим столом. Её расслабленное лицо покоилось на ладошках, старательно подложенных под щёку. Она улыбалась.
Иван нагнулся, сунул ей под голову подушку, накрыл пледом и отошёл. Нежно взглянул на помощницу. Ничего, с утюгом он управится сам, не маленький. Размотал шнур, включил в розетку. Стал ждать. Через некоторое время он со знанием дела поплевал на отдающую жаром поверхность, расправил подол платья и приступил к финальной стадии своей работы.
Но, едва утюг соприкоснулся с тонкой тканью, как та свернулась под ним с противным шипением. Ваня в ужасе отпрянул, но было поздно. Ткань сморщилась, местами прорвалась и прилипла к серой подошве.
Крик ужаса вырвался у него из глубины лёгких.
- Нет! Нет-нет-нет!! Нет, только не это. Нет-нет. Неет.
В отчаянии он распрямлял испорченное место, разглаживал руками, дул, затем сжал и едва не разодрал всю работу, отдаваясь внезапно накатившей злобе.
В этот момент и застала его мать, прибежавшая на шум. Глаза её сына были полны отчаяния, когда он невидящим взором обернулся к ней. Он был готов расплакаться: времени на восстановление не оставалось - близился рассвет, он уже поднимал свои плечи за горизонтом.
Урывками фраз, безрезультатно борясь с душившими слезами, он смог передать суть своего несчастья:
- Последний срок… всё уже… не сдать… ууу…
Мать молча взяла из его рук материю, развернула, критически оглядела, всмотрелась в лежащую на полу дочь.
- Ну всё, мальчик мой, успокойся. Всё, что ни делается, всё к лучшему. Всё. Ну, хороший мой, ну всё, всё, успокаивайся давай. – Она поглаживала его по голове, пытаясь вспомнить, когда он плакал последний раз. Лет десять уж, поди. – А если сказать, что так и должно быть?
Сказала, и самой стало неловко от столь нелепого предложения. Однако рыдания стали тише. Внезапно он вырвался, схватил утюг и начал беспощадно и воодушевлённо портить оставшуюся ткань. Наталья покачала головой. Ну, пусть выпустит пар, всё равно уж, похоже, дела не исправить, так хоть в душе тяжести не останется, пусть выплеснется. И она с тревогой глядела на своего сына, так увлечённого процессом.
Тем временем Ваня медленно поставил утюг вертикально, взялся за плечики своего творения и поднял над собой. Женщина всмотрелась. Ткань очень напоминала птицу, или нет, бабочку: воланы по краям разлетались разноцветными сполохами: сверну и снизу они очень смахивали на крылья махаона, по середине же ткань образовывала жёсткое, полупрозрачное тельце, совсем как у чешуекрылой.
Она плавно перевела взгляд на сына: лицо его сияло. Одухотворённое, оно выражало триумф. Он благодарно и с гордостью смотрел на удивлённую мать, в голове которой, как грибы после дождя, уже зрели вопросы, и улыбался.
Его цветущий вид, тем не менее, не смутил мать и она, указав рукой на стул возле себя, позвала:
- А ну-ка, подь сюда.
Вздохнув, он подошёл и сел на краешек.
- Мама, я буду шить одежду для людей. Я давно решил, и это единственное, чего я хочу в жизни.
- Ну что ж сынок, раз ты так решил, то так и будет. Вот только почему ты обманул нас с отцом? Ведь ты сказал, что поступаешь на автомеханика? Как же ты объяснил бы… - Она запнулась на полуслове, внезапно осознав до конца решение сына. - …ну что ж, ты так решил… Ох, Ванечка, - Наталья протянула руку, повинуясь острому желанию обнять сына.
Но он вывернулся.
- Ну, мам… Ты это… Ты бате пока не говори, я сам ему расскажу. Потом. Ладно?
Наталья кивнула, внимательно оглядывая Ваню, словно видела его впервые.
- Хорошо, сын. Я пойду, полежу маненько. Ложись и ты, отдохни, через час разбужу.
И ушла, оставив после себя облегчение и непонятную грусть, которую юный мечтатель отмахнул от себя, словно надоедливую муху. Его ждало великое будущее.
Кировский швейный техникум был основан в одна тысяча девятьсот пятьдесят втором году распоряжением Совета Министров СССР от девятнадцатого июня того же года. Под учебный корпус тогда было выделено временное помещение по улице Азина, 39, в котором обучались три группы слушателей общим числом девяносто, имеющих в своём распоряжении одиннадцать швейных машин с ножным приводом.
Сегодня же кировский технологический техникум представлял собой настоящий студенческий городок, включающий в себя два учебных корпуса, лаборатории, производственные мастерские, библиотеку, актовый и спортивный залы, столовую с тёплым переходом между корпусами, два общежития, одно из которых, новое – квартирного типа, и, что больше всего привлекало - имел отделение «Моделирование и конструирование одежды».
Всё это Ваня уже знал, всё обошёл, всё обглядел ещё в предыдущие приезды. Сегодня же он направлялся на последний этап вступительных испытаний, на собеседование.
Стоять перед комиссией было жутковато, и юноша нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Скорей бы уже, интересно, в какое общежитие заселяют первокурсников? Наверное, в старое.
- Молодой человек, я не вижу в ваших документах рисунка, графики.
Ваня широко раскрыл глаза. Так вот что означала фраза: «модель одежды». Это должен был быть рисунок, графический набросок модели, а не само изделие!
Его бросило в пот, лицо пошло пятнами. Он нервно сжал в руках принесённый свёрток.
- Я думал… Простите, можно я прямо сейчас вам нарисую? Я мигом, я хорошо рисую, я перерисовал в альбомы все картинки из атласа человека, не отличить было… Пожалуйста…
Пожилой преподаватель, седой, в очках, сдвинутых на крупный, морщинистый нос, вздохнув, устало произнёс:
- У вас было достаточно времени на подготовку, молодой человек. Приходите на следующий год. - И, закрыв его папку, отложил её в сторону, к ей подобным, несчастливым.
Ваня моргал. Он просто не мог поверить в происходящее, а потому не двигался с места. Он ждал, что морок спадёт, и всё встанет на свои места. Он ведь должен был поступить! Кто же, если не он?!
Старик выразительно кашлянул.
- Ну же, молодой человек, позовите там следующего…
Иван Денисов устало брёл по улицам и периодически выплёскивал злость, пиная попадающие на пути камушки. Не имея собеседника, он бормотал себе под нос, снова и снова прокручивая в голове события последних часов.
Весь в себе, он не сразу заметил маленького человечка - тот медленно плёлся в одном с ним направлении, и громко шмыгал носом. Иван огляделся: кругом никого.
«Ну и родственнички, оставить ребёнка на улице без присмотра, да ещё больного» - рассердился он и решительно подошёл к мальчику.
На вид тому было года четыре, он был чисто и красиво одет и оказался совсем не болен. Просто он плакал, и уже довольно долго, так как давным-давно как потерялся и не может найти своего папу. Кругом всё незнакомое: и улица, и люди, а единственный, кто обратил на него внимание – это вот вы, дядя Ваня.
- Ну что ж, - Иван приосанился, услышав «дядя», и начал выяснять, где же Тимур видел своего папу в последний раз.
- В магазине, он заказывал ткани. А я разговаривал с Шариком. Потом тётенька сказала увести на улицу мою собаку. Это моя собака, Шарик. Он почему то сразу побежал, наверное, кошку увидел. Я смотрел-смотрел, кошки там не было видно, и Шарика потом тоже. Я пошёл обратно в магазин, к папе, но его там тоже уже не было.
- Папы?
- Да нет, магазина. Я и направо ходил, и налево. Нету.
Тут он тяжело вздохнул, и замолчал.
- Тимур, а адрес ты свой знаешь?
- Знаю, улица Космонавтов, дом 15, квартира 3.
Ваня облегчённо улыбнулся, крепко взял маленькую ладошку в свою, и глаза мальчишки сверкнули надеждой.
Они шли по мостовой, и Тимурка с удовольствием рассказывал про своих родителей. Мама у него очень добрая, но они с папой слишком много работают и ни за что не хотят завести ему собаку.
- Погоди, - перебил его Ваня, - ты же говорил, что у тебя есть Шарик. Собака, Шарик. В магазине.
- Да нет, - буркнул Тимур тихо, - это какого-то другого мальчика собака, не моя, - и грустно вздохнул.
Тем временем они подошли к улице Космонавтов, и без труда отыскали нужный дом. Типовой, в три этажа, с облупившейся штукатуркой и большими окнами. Ваня подвёл мальчишку к первому подъезду, и улыбнулся:
- Вот видишь, как просто найти свой дом, если знаешь его точный адрес! - И остановился, надолго замерев возле двери.
- Ну, так мы идём, или как? – Тимур потянул Ивана за руку, но тот продолжал стоять, глядя на табличку:
"Швейный кооператив Палантай"
- Ну что ты застрял! Что там? Да это папина табличка, пойдём уже!
- Что? – Невидящим взглядом уставился на него Ваня. В его голове шумело. Это судьба. Он это чувствовал, от двери шли волны творчества, красоты и новых возможностей. Он покрепче сжал свёрток со своим творением, мысленно поблагодарил Бога за предоставленный шанс, и перешагнул через порог.
Иван боялся говорить об этом родителям. Да и вообще, кому бы то ни было. Засмеют. Ладно, засмеют: поколотить могут. Ну почему он не родился в семье портного? Что за насмешка судьбы – появиться на свет в глухой деревне, где про моду слыхом не слыхано, видом не видано?
А между тем, с тех пор, как давным-давно, года два тому назад, в восемьдесят седьмом, Ване случайно попал в руки женский журнал, в его сердце вспыхнула необычайная любовь к модной индустрии.
Для него неожиданно открылась целая вселенная, о существовании которой он и не подозревал. Населённая водолазками и классическими рубашками, носящая длинные волосы с французским начёсом и тёмные очки, отличающаяся узкими короткими кожаными галстуками, строгими костюмами с закруглёнными бортами и полами, брюками-манжет, укороченными брюками, остроносыми туфлями с каблуком, варёнками и кожаными куртками. Он жадно вглядывался в каждую ткань, каждый фасон и буквально не верил своим глазам. Оказывается, одежда – это не только средство защиты от холода и солнца, но и целая страна красок и идей.
Потрясённый, он несколько дней ходил как шальной, затем стал по крупинкам собирать информацию. За два года набралась приличная коллекция из нескольких десятков журналов и более ста вырезок с различными фотографиями невероятно красивых произведений искусства портновского жанра. (Собрать больше ему мешала секретность предприятия).
Все эти богатства хранились в омшанике, и только Андрюха знал об их существовании. Знал он и о мечте своего брата – стать модельером.
Да, Ваня мечтал сам создавать одежду. Он смотрел на платье и видел несовершенство его линий. Ему хотелось взять в руки ножницы и всё переделать. Сделать своё. Он перещупал в доме у матери все ткани и знал, из какой получится жакет, из какой костюм, из которой куртка. Он настолько ярко видел эти вещи в своей голове, что недоумевал, глядя на материю – отчего же она до сих пор лежит бесформенным отрезом?
А потом в клубе показывали «Интердевочку». С первых же кадров, рассмотрев ажурные перчатки Яковлевой, чёрную прямую юбку, полупрозрачный топ и этот явно лишний серебристый крест из шифона, у Вани зачесались ладони. А эти чёрно-белые туфельки, так удивительно подчёркивающие женственность ножки? А песцовая шуба? А эта вроде бы простая, но так изящно подпоясанная жёлтая рубашка на Ляле? Это ж помереть не встать!
В момент трогательного прощания главной героини с матерью, когда будущая миссис Ларсен нервно и с любовью гладит вырастившие её руки, Иван рассматривал рукава обеих женщин и представлял блузу, сочетающую в себе обе эти ткани.
Платки, клипсы, браслеты, всё это сводило с ума.
Затем экран погас, и Ваня мучительно осознал, что так больше продолжаться не может. Он должен поговорить с родителями. Но как это сделать?
В семье творится непонятно что: Настька хвостом вильнула, эти где-то блуждали двое суток… А время идёт, он может опоздать к вступительным…
И он решился. Была не была. А вдруг отпустят? А соседям и необязательно говорить, на кого он поехал учиться. Не ихнее это дело.
И вот, утром, пока «Костяная нога» и другие ещё спали, он поднялся. Мать он нашёл в хлеву, она доила Бурёнку.
- Мам, где мой аттестат?
- На что тебе, сынок? – Не поднимая головы, отозвалась Наталья.
- Я это… Я поступать поеду.
Наталья подняла голову и удивлённо взглянула на сына.
- Да когда ж это ты удумал? Середина лета, поздно. Уж и не принимают поди. Нет, не выдумывай. Натаскай вон, лучше, воды в бочку, раз встал.
С колотящимся сердцем мальчик поплёлся к колодцу. Взял в руки ведро и понял, что ненавидит его. Обвёл глазами двор. Всё вокруг стало бумажным, вязким, оно, как болото, тянуло вниз, связывало по рукам и ногам, не давало дышать.
Мальчик выругался. Быстро набрав бочку, он вернулся к матери. В хлеву её уже не было, он зашёл в дом. Мама стояла у стола, переливая молоко из ведра в трёхлитровые банки через ситечко. Раздавался привычный льющийся звук.
- Мам, я уже решил, я… мне здесь… я успею, на второй поток! – бросился Ваня в новую атаку.
- Куда успеешь? – отец вышел из-за ширмы, окончив утреннюю молитву. - О чём это вы?
- Пап, я еду поступать, в Киров, на… на автомеханика. – быстро проговорил мальчик и опустил глаза.
- Не, ну это… А чего вдруг?
Ваня молчал, по-прежнему являя взору родителей свою макушку. Он очень боялся, что отец прочтёт в его глазах правду, и поэтому избегал его взгляда.
- Кхм… Не, ну это… Водители на лесовозы нам нужны, одни пенсионеры уж остались. А что? Наташ? Я думаю, пускай едет. Профессия-то она пригодится. Ладно… Ладно. На будущей неделе возьму отгул и поедем.
- Нет, бать, поздно на следующей неделе. Я сегодня поеду. На девяти часовом. И это… Сам я. Что я, маленький что ли? Я сам документы подам. Все сами ездят. И Костя Греков, и Сашка Самойлов, все сами ездят, никто родителей не берёт!
- Хорошо, хорошо, ишь, распетушился, – отец едва сдерживал улыбку. – Самостоятельный какой. Ешь тогда бегом. Наташ, что ему там надо? Собери.
***
Задумка-то была хорошая, отличная просто. А вот с исполнением возникла проблема. Ваня перепортил уже целое ведро ниток, извёл у матери весь шифон – всё напрасно. У него ничего не получалось. Платье бабочки никак не желало шиться. Юноша со злостью швырнул катушку об стену. Бездушная деревяшка, глухо ударившись, откатилась в сторону. Ей хоть бы хны. А он пропадает.
Может, если б на машинке – то получилось бы ровно и красиво. А непривычные к тонкой моторике мозолистые руки не слушались, отказывались исполнять гениальную задумку увлечённого высокой целью мозга.
Что же делать? Ситуация осложнялась ещё и тем, что поджимали сроки: завтра нужно было везти готовую работу в комиссию. А везти было решительно нечего. Один рисунок, да и тот в голове. М-ммм… Иван схватился за голову, закачался на стуле.
- Вань, ты тут?
От неожиданности Иван задрал голову чуть выше, чем следовало, и вместе со стулом свалился на щербатый пол омшаника.
- С тобой там всё в порядке? – Голос Настасьи был взволнованным. – Убился?
- Нормально, - он ещё морщился, когда открывал дверь своей сестре. – Чего хотела?
- Я про завтра. Вместе едем?
- Угу. Насть, ты шить умеешь?
- Сам знаешь. Штаны порвал? – Настасья заглянула Ване за спину, - Там вроде нет ничё.
- Да нет, ну куда ты смотришь? Сядь сюда, я сейчас, я тебе всё объясню, ты мне поможешь. Ты, кстати, моя должница. – И он с выражением взглянул на неё.
- Ну, ты даешь… - Настасья сидела, не двигаясь, информация медленно, бочком, втискивалась в оторопевший мозг.
- Ва-ань, так у меня ж завтра экзамен…
- Насть, мне что, на колени перед тобой встать?
- Да ну тебя. Да тут при всём желании не успеть до завтра сделать. Может, можно без этого? – она с надеждой взглянула на брата.
- Можно конечно. Можно вообще туда не ездить. Можно сесть на трактор и не слезать с него до самой старости. Знаешь что: иди ка ты, я и без тебя справлюсь! Только смотри у меня: расскажешь кому… – перед носом девушки возник смуглый кулак брата, – …мало не покажется.
Настя нахмурилась, ей стало совестно.
- Ну ладно, ну, убери! Ладно, я ж не отказываюсь! Я ж просто так… Ну правда, я сразу согласна была. Честно. Ну всё. Пошли поедим, у меня уж готово всё. И потом сразу возьмемся.
Сразу взяться у них не получилось. Пока поели, пока с посудой разобрались. Потом ещё мать велела Насте Бурёнку подоить, затем откинуть творог. Мелашка со сказкой привязалась: «Почитай да почитай». Почитала.
Вот и вырвались заговорщики в омшаник только, когда уже все спать легли. Тихо-тихо встали, и шасть за дверь.
Хорошо, лампочка яркая – видно всё хорошо, и они принялись за дело.
Иван внимательно наблюдал за каждым движением рук своей сестры, ему хотелось сотворить с тканью такое, что у той волосы на голове дыбом вставали.
- Вань, ну это невозможно так! Смотри, если я здесь прострочу, то тут вот никак так не загнётся.
- Так и не надо чтоб загибалось, я же говорю: волан должен быть, объём здесь, вот здесь вот и вот тут тоже! – Он очень быстро начинал злиться. – Смотри! – Выдёргивал работу у неё из рук, и начинал заново показывать, формируя руками складки и выпуклости. В его голове была такая чёткая картинка, он так хорошо показывал, поэтому он ясно дело недоумевал: как же можно быть такой непонятливой?!
Однако работа двигалась, и по мере того, как отрез ткани всё больше и больше начинал походить на задуманное творение, у молодого человека нарастало радостное беспокойство.
Под утро, кажется, работа начала подходить к завершению. Нервозность творца достигла апогея. Он хрустел пальцами, вскакивал, садился, глаза были устремлены сквозь стену: мыслями своими он был далеко отсюда, на пьедестале заслуженной славы. Ему аплодировали, его повторяли, о нём шептались; Ив Сен Лоран кусал локти и рвал на себе волосы, наблюдая успех русского выскочки; с ним искали встречи София Ротару, Леонтьев, Пугачёва (естественно, чтоб только у него заказать костюмы для своих будущих выступлений в Кремле). Алла Борисовна пробиралась к нему через толпу поклонников, и кричала: «Погладить надо!»
- Что? – Иван вновь оказался в своём омшанике. – Что ты сказала?
- Я говорю… - Настасья во весь рот зевнула, - …я говорю, что всё готово, надо отутюжить, и можно… - зевок - …можно идти спать…
- Утюг? – Иван рассеянно глядел на сестру. - Но здесь его нет. Он дома…
- Шагай давай, - Настя вновь широко раскрыла рот, зевая. – Я тебя здесь подожду, - и она положила голову себе на руки.
Тихой мышью пробрался он в спящий дом. Как назло, в этот предрассветный час было очень тихо. Даже не храпел никто. Каждый шаг отдавался скрипом в половицах, и юноша болезненно морщился. Дверца шкафа – скрип. Открыл – скрип, закрыл – скрип. Рубашка прилипла к телу.
- Вань, ты чего там? – Мать, морщась, вглядывалась в сумрак комнаты. Громко прошептала: – Ванька, ты?
Пауза от наступившей тишины была сверхдлинной и зловещей. Наконец, он подал голос:
- Я, мам, спи.
- Что у тебя? Подь сюды. Вань! Это чего? Утюг?! На что тебе утюг?
- Да так, мам, спи.
Мать села на кровати, слегка покачиваясь. Потянулась рукой к сыну, подзывая к себе.
- Мам, я брюки поглажу, мне же ехать. А ты спи.
И он пулей вылетел в сени, радуясь своей изобретательности.
Конечно, Настька дрыхла. Старательно, бессовестно и с приоткрытым ртом. Он толкнул её. Промычала что-то, но глаз не открывает. Ваня глубоко вздохнул и сильно подул ей в лицо. Морщилась, морщилась, пришлось повторить, на третий раз красные белки глаз показались из-под век. Он сунул ей под нос утюг.
- На.
Настасья стала отбиваться, затем поудобнее устроилась на жёстком стуле. Засопела. Пришлось идти на радикальные меры. Взялся за волос на виске и, не раздумывая, дёрнул.
- А-ай! – Девушка приоткрыла глаза и потёрла висок. Выпрямилась. Некоторое время смотрела на брата, затем произнесла:
- Нет, не так. Воробушки это майка я здесь сидела летом погоди погоди лапки тут вот…. - И так же, не меняя положения, сидя, вновь засопела. Голова качнулась вбок и там и осталась.
Ну что с ней делать? Ваня пошёл во двор, к колодцу, набрал в ведро ледяной воды. Тихо, чтоб не издавать лишнего шума, прокрался обратно. Подошёл к соне. Она же, свернувшись калачиком, мирно посапывала на полу рядом с рабочим столом. Её расслабленное лицо покоилось на ладошках, старательно подложенных под щёку. Она улыбалась.
Иван нагнулся, сунул ей под голову подушку, накрыл пледом и отошёл. Нежно взглянул на помощницу. Ничего, с утюгом он управится сам, не маленький. Размотал шнур, включил в розетку. Стал ждать. Через некоторое время он со знанием дела поплевал на отдающую жаром поверхность, расправил подол платья и приступил к финальной стадии своей работы.
Но, едва утюг соприкоснулся с тонкой тканью, как та свернулась под ним с противным шипением. Ваня в ужасе отпрянул, но было поздно. Ткань сморщилась, местами прорвалась и прилипла к серой подошве.
Крик ужаса вырвался у него из глубины лёгких.
- Нет! Нет-нет-нет!! Нет, только не это. Нет-нет. Неет.
В отчаянии он распрямлял испорченное место, разглаживал руками, дул, затем сжал и едва не разодрал всю работу, отдаваясь внезапно накатившей злобе.
В этот момент и застала его мать, прибежавшая на шум. Глаза её сына были полны отчаяния, когда он невидящим взором обернулся к ней. Он был готов расплакаться: времени на восстановление не оставалось - близился рассвет, он уже поднимал свои плечи за горизонтом.
Урывками фраз, безрезультатно борясь с душившими слезами, он смог передать суть своего несчастья:
- Последний срок… всё уже… не сдать… ууу…
Мать молча взяла из его рук материю, развернула, критически оглядела, всмотрелась в лежащую на полу дочь.
- Ну всё, мальчик мой, успокойся. Всё, что ни делается, всё к лучшему. Всё. Ну, хороший мой, ну всё, всё, успокаивайся давай. – Она поглаживала его по голове, пытаясь вспомнить, когда он плакал последний раз. Лет десять уж, поди. – А если сказать, что так и должно быть?
Сказала, и самой стало неловко от столь нелепого предложения. Однако рыдания стали тише. Внезапно он вырвался, схватил утюг и начал беспощадно и воодушевлённо портить оставшуюся ткань. Наталья покачала головой. Ну, пусть выпустит пар, всё равно уж, похоже, дела не исправить, так хоть в душе тяжести не останется, пусть выплеснется. И она с тревогой глядела на своего сына, так увлечённого процессом.
Тем временем Ваня медленно поставил утюг вертикально, взялся за плечики своего творения и поднял над собой. Женщина всмотрелась. Ткань очень напоминала птицу, или нет, бабочку: воланы по краям разлетались разноцветными сполохами: сверну и снизу они очень смахивали на крылья махаона, по середине же ткань образовывала жёсткое, полупрозрачное тельце, совсем как у чешуекрылой.
Она плавно перевела взгляд на сына: лицо его сияло. Одухотворённое, оно выражало триумф. Он благодарно и с гордостью смотрел на удивлённую мать, в голове которой, как грибы после дождя, уже зрели вопросы, и улыбался.
Его цветущий вид, тем не менее, не смутил мать и она, указав рукой на стул возле себя, позвала:
- А ну-ка, подь сюда.
Вздохнув, он подошёл и сел на краешек.
- Мама, я буду шить одежду для людей. Я давно решил, и это единственное, чего я хочу в жизни.
- Ну что ж сынок, раз ты так решил, то так и будет. Вот только почему ты обманул нас с отцом? Ведь ты сказал, что поступаешь на автомеханика? Как же ты объяснил бы… - Она запнулась на полуслове, внезапно осознав до конца решение сына. - …ну что ж, ты так решил… Ох, Ванечка, - Наталья протянула руку, повинуясь острому желанию обнять сына.
Но он вывернулся.
- Ну, мам… Ты это… Ты бате пока не говори, я сам ему расскажу. Потом. Ладно?
Наталья кивнула, внимательно оглядывая Ваню, словно видела его впервые.
- Хорошо, сын. Я пойду, полежу маненько. Ложись и ты, отдохни, через час разбужу.
И ушла, оставив после себя облегчение и непонятную грусть, которую юный мечтатель отмахнул от себя, словно надоедливую муху. Его ждало великое будущее.
Кировский швейный техникум был основан в одна тысяча девятьсот пятьдесят втором году распоряжением Совета Министров СССР от девятнадцатого июня того же года. Под учебный корпус тогда было выделено временное помещение по улице Азина, 39, в котором обучались три группы слушателей общим числом девяносто, имеющих в своём распоряжении одиннадцать швейных машин с ножным приводом.
Сегодня же кировский технологический техникум представлял собой настоящий студенческий городок, включающий в себя два учебных корпуса, лаборатории, производственные мастерские, библиотеку, актовый и спортивный залы, столовую с тёплым переходом между корпусами, два общежития, одно из которых, новое – квартирного типа, и, что больше всего привлекало - имел отделение «Моделирование и конструирование одежды».
Всё это Ваня уже знал, всё обошёл, всё обглядел ещё в предыдущие приезды. Сегодня же он направлялся на последний этап вступительных испытаний, на собеседование.
Стоять перед комиссией было жутковато, и юноша нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Скорей бы уже, интересно, в какое общежитие заселяют первокурсников? Наверное, в старое.
- Молодой человек, я не вижу в ваших документах рисунка, графики.
Ваня широко раскрыл глаза. Так вот что означала фраза: «модель одежды». Это должен был быть рисунок, графический набросок модели, а не само изделие!
Его бросило в пот, лицо пошло пятнами. Он нервно сжал в руках принесённый свёрток.
- Я думал… Простите, можно я прямо сейчас вам нарисую? Я мигом, я хорошо рисую, я перерисовал в альбомы все картинки из атласа человека, не отличить было… Пожалуйста…
Пожилой преподаватель, седой, в очках, сдвинутых на крупный, морщинистый нос, вздохнув, устало произнёс:
- У вас было достаточно времени на подготовку, молодой человек. Приходите на следующий год. - И, закрыв его папку, отложил её в сторону, к ей подобным, несчастливым.
Ваня моргал. Он просто не мог поверить в происходящее, а потому не двигался с места. Он ждал, что морок спадёт, и всё встанет на свои места. Он ведь должен был поступить! Кто же, если не он?!
Старик выразительно кашлянул.
- Ну же, молодой человек, позовите там следующего…
Иван Денисов устало брёл по улицам и периодически выплёскивал злость, пиная попадающие на пути камушки. Не имея собеседника, он бормотал себе под нос, снова и снова прокручивая в голове события последних часов.
Весь в себе, он не сразу заметил маленького человечка - тот медленно плёлся в одном с ним направлении, и громко шмыгал носом. Иван огляделся: кругом никого.
«Ну и родственнички, оставить ребёнка на улице без присмотра, да ещё больного» - рассердился он и решительно подошёл к мальчику.
На вид тому было года четыре, он был чисто и красиво одет и оказался совсем не болен. Просто он плакал, и уже довольно долго, так как давным-давно как потерялся и не может найти своего папу. Кругом всё незнакомое: и улица, и люди, а единственный, кто обратил на него внимание – это вот вы, дядя Ваня.
- Ну что ж, - Иван приосанился, услышав «дядя», и начал выяснять, где же Тимур видел своего папу в последний раз.
- В магазине, он заказывал ткани. А я разговаривал с Шариком. Потом тётенька сказала увести на улицу мою собаку. Это моя собака, Шарик. Он почему то сразу побежал, наверное, кошку увидел. Я смотрел-смотрел, кошки там не было видно, и Шарика потом тоже. Я пошёл обратно в магазин, к папе, но его там тоже уже не было.
- Папы?
- Да нет, магазина. Я и направо ходил, и налево. Нету.
Тут он тяжело вздохнул, и замолчал.
- Тимур, а адрес ты свой знаешь?
- Знаю, улица Космонавтов, дом 15, квартира 3.
Ваня облегчённо улыбнулся, крепко взял маленькую ладошку в свою, и глаза мальчишки сверкнули надеждой.
Они шли по мостовой, и Тимурка с удовольствием рассказывал про своих родителей. Мама у него очень добрая, но они с папой слишком много работают и ни за что не хотят завести ему собаку.
- Погоди, - перебил его Ваня, - ты же говорил, что у тебя есть Шарик. Собака, Шарик. В магазине.
- Да нет, - буркнул Тимур тихо, - это какого-то другого мальчика собака, не моя, - и грустно вздохнул.
Тем временем они подошли к улице Космонавтов, и без труда отыскали нужный дом. Типовой, в три этажа, с облупившейся штукатуркой и большими окнами. Ваня подвёл мальчишку к первому подъезду, и улыбнулся:
- Вот видишь, как просто найти свой дом, если знаешь его точный адрес! - И остановился, надолго замерев возле двери.
- Ну, так мы идём, или как? – Тимур потянул Ивана за руку, но тот продолжал стоять, глядя на табличку:
"Швейный кооператив Палантай"
- Ну что ты застрял! Что там? Да это папина табличка, пойдём уже!
- Что? – Невидящим взглядом уставился на него Ваня. В его голове шумело. Это судьба. Он это чувствовал, от двери шли волны творчества, красоты и новых возможностей. Он покрепче сжал свёрток со своим творением, мысленно поблагодарил Бога за предоставленный шанс, и перешагнул через порог.