Masta Ice Февраль 14th, 2008, 8:23 pm
Мокрые ромашки нежились в солнечных лучах. Они не подозревали, что белизну их лепестков и желтый пух махровых подушечек запечатлело на холсте чье-то вдохновение.
Художница нанесла последний мазок и отступила на шаг, чтобы полюбоваться своей картиной. Стоявший поодаль паренек с густой шапкой кудрявых смоляных волос не сводил с нее восхищенного взгляда.
Нарочито не замечая его, девушка отвернулась к сидящей за соседним мольбертом подруге.
- Лен, ну, как тебе?
Не успела белобрысая Ленка и слова произнести, как парень расплылся в улыбке.
- Инночка, ты волшебница…
- Я тебя просила замолчать раз и навсегда, - холодно оборвала его темноволосая миниатюрная брюнетка. – Мне твои похвалы не нужны…
По лицу Иосифа пробежала легкая тень и он проникновенно добавил:
- Красивей этих ромашек только ты сама…
- Лен, как ты думаешь, Олегу понравится моя картина? Он как раз завтра приедет, - продолжала художница, не обращая внимания на комплименты.
Выпустив из рук кисточку, Лена покосилась на приятеля, который пристально разглядывал то пышную клумбу, то рисунок на мольберте, и виновато заморгала.
- Дивные цветы у тебя получились, - вздохнул Иосиф и неожиданно разочарованно пробормотал: - Но…неживые. Как ледяная мозаика Кая. Как статуя Галатеи. Понимаешь? – спросил он дрогнувшим голосом, с надеждой вглядываясь в лицо Инны.
Ее тонкие черты исказила презрительная гримаса, надменно вздернулись брови.
- Неживые! Они что, петь должны? Много ты понимаешь, поэт несчастный! Вот Олегу точно понравится…Кстати, Лен, я тебе не говорила? Ему родители квартиру купили. Мы скоро подадим документы в ЗАГС…
Мельком глянув на застывшего как истукан Иосифа, она брезгливо процедила:
- Уходи отсюда! Чтобы я тебя больше не видела!
Сердце Оськи подпрыгнуло и замерло над пропастью, качаясь на невесомой серебристой паутинке. Ссутулившись, он развернулся и зашагал по хрустящей гравием дорожке. В глубине аллеи белел колоннами его корпус – подмосковный дом отдыха когда-то, в незапамятные времена, был графской усадьбой. От старинной роскоши уже давно остались одни стены да редкие статуи, на которые так никто и не позарился.
- Сгинул бы он куда-нибудь! - зло бросила Инна в спину уходящего и вскочила с табуретки. – Все каникулы мне портит своей кислой физиономией!
- Может зря ты так…все-таки ты с ним долго… - робко начала Лена.
- Что «я с ним долго»? Полтора года встречались, целовались – обжимались, ничего другого я ему не разрешила, - пожала плечами Инна. – Надоел он мне, ясно?
Она исчезла за раскрытой дверью холла, оставив ошеломленную подругу наедине с мольбертами.
- Рисуешь?
Неслышно ступая по мраморным плитам, к Лене подошел Владимир Павлович, отцовский приятель еще с университетских «мехматовских» времен. Известная личность в ученом мире, он давно жил в Америке, но во время редких визитов на родину никогда не забывал навещать старых друзей. На книжной полке у Лены до сих пор стояла энциклопедия, в которой дядя Володя написал немало статей. Сколько Лена его помнила, с годами «друг семьи» совершенно не менялся: тот же проницательный хищный взгляд светлых глаз, тот же «монументальный» нос. Разве что, приближаясь к полувековому юбилею, среди темных волос, на висках, начали появляться седые штрихи.
- Пытаюсь, но не получается, - честно призналась Лена. – Ни у меня, ни у Инны. Чего-то не хватает, чтобы картина «заиграла»…
- В любой структуре бывает что «чего-то» не хватает. И в синхрофазотроне, и в картине маслом. Иногда – именно того, что с первого взгляда кажется незначимым, - подмигнул ей дядя Володя. – Думай! Пробуй! Вариантов – сколько угодно. И ни один не повторяется. Тем более, что до конца света миллиард лет.
Он осторожно протянул руку к ветке шиповника. Головки цветков, побитые недавним дождем, грустно поникли. Не торопясь покидать лепестки, прозрачные капли застыли на них в хрупком равновесии.
- Иногда достаточно легкого дуновения…- начал Владимир Павлович и замолчал.
Бабочка капустница, нервно трепеща крылышками, опустилась на один из бледно-розовых помпонов. Цветок качнулся, потревоженная капля воды грустно блеснула и сорвалась с самого края. В зелени засияла новая звездочка, а ее близняшка начала медленно скатываться по другому лепестку к краю бездны. Владимир Павлович задумчиво произнес:
- Жизнь существует благодаря своей неустойчивости…и вопреки ей…
- Володька, куда ты запропастился! – раздался из холла голос отца Лены.
- Иду, иду…Лен, я тебе оставлю мою книгу почитать?
- А что за книга?
- Пробую себя в новом жанре. Вечное движение в погоне за равновесием! Хотя стабильность, с человеческой точки зрения - одно из самых опасных понятий: система, находящаяся в окончательном и бесповоротном равновесии…окончательно и бесповоротно мертва. Да, я же о своей книге говорил. Похоже на фантастику, но…прочтешь и сама увидишь.
«Где физики – там и лирики! И математики – того же поля ягоды», - усмехнулась Лена. «Вот и Оська на мехмате учится, а с гитарой не расстается».
Владимир Павлович скрылся за колоннами. Художница склонилась над мольбертом, долго вертела в руках кисточку, но, в конце концов, оставила это бесполезное занятие. На душе было неспокойно, а перед ее мысленным взором продолжала раскачиваться потревоженная бабочкой ветка шиповника.
«Без неустойчивости нет жизни? Одно крохотное изменение влечет за собой сонм других, смешивая песчинки и складывая из них эфемерные узоры. Хрупкое преходящее равновесие сохраняется в вечном движении. Мы постоянно балансируем на грани…»
Она закрыла глаза, будто навела на резкость невидимый бинокль, нацеленный в прошлое.
Нахмурив брови, из глубоко запрятанного закутка памяти, на Лену смотрел ее бывший одноклассник Валя Моровкин. Серенький, незаметный мальчик, в мешковатых брюках, с вечно рваным портфелем – увидишь такого на старой классной фотографии и с трудом вспомнишь, кто это. Его постоянно дразнили «Морковкой», из-за способности в одну секунду заливаться ярким румянцем и ужасно при этом смущаться. Валя жил в одном доме с Леной и ее лучшей школьной подругой, смуглой красавицей Тасей.
«Всего два года прошло…» - тяжело вздохнула Лена, а в ее сознании, кадрами из хорошо знакомого фильма замелькали воспоминания.
Вот она после школы распрощалась с Тасей, собралась идти к своему подъезду. Дразнящий ноздри липовый запах в воздухе, клейкие липовые сережки валяются повсюду - на земле, на скамейке…а за скамейкой кто-то сидит на портфеле, обхватив колени руками.
Подняв голову и увидев, что его обнаружили, Валя Моровкин грубо огрызается:
- Чего уставилась? Вали отсюда, Москвина.
- Опять подслушивал!
Ее уже давно раздражает, что Валя постоянно ходит за по пятам за ней и за Тасей, будто бесплотная тень. Еще утром, заглянув в класс во время переменки, она замечает, как серенький одноклассник подозрительно отшатнулся от их школьных сумок.
«Наверное, деньги искал».
Презрительно посмотрев на Валечку, Лена хмурится:
— Учти, Морковка, еще раз увижу, что ты к кому-нибудь в сумку лезешь - опозорю перед всем классом! Расскажу про тебя кое-что…
Из окна Лены квартира Моровкиных видна как на ладони. В теплую погоду при открытых окнах крикливый голос Валиной мамы слышен всем соседям и Валя отлично это знает. По своему обыкновению покраснев до ушей, он беззвучно подхватывает портфель и семенит прочь, шаркая ногами.
«Так ему и надо!» - мстительно думает Лена. «Воришка несчастный!»
Вечером, сидя за письменным столом, она никак не может сосредоточиться. Случайно залетевший на огонек ночной мотылек в тщетном усилии бьется о стекло, не подозревая об открытой форточке. Монотонный шелест раздражает, отвлекает от занятий.
«Так и быть, выпущу тебя».
Не успевает она подняться, чтобы распахнуть окно, как глупое насекомое летит к лампе, обжигается и падает в щель за сервантом.
В субботу Валино место на последней парте пустует. Не приходит он и в понедельник. Классная, задержав всех после уроков, отводя глаза в сторону, коротко объявляет, что их одноклассник, Моровкин Валентин, в эти выходные скончался в Склифе и надо собрать деньги на венок. Лена ошарашено шепчет на ухо подруге:
- А я в пятницу на него наорала. Думала, что он хотел к нам в сумки залезть…
- Он мне записочки подкладывал, - невозмутимо уточняет Тася. – Стихи писал. Я тебе раньше не говорила.
В Тасю влюблена вся мужская половина класса, но она относится к этому странному явлению с полнейшим равнодушием. Ее интересует исключительно царство растений и любой представитель рода человеческого в ее глазах значит гораздо меньше, нежели крохотный цветок на малютке-кактусе.
Класс взволнованно шушукается, а Анька с первой парты оборачивается к девочкам и шепотом сообщает, что, кажется, Моровкин отравился снотворным в пятницу вечером, когда его родители уехали на дачу. Еле дождавшись конца «собрания», Лена пулей вылетает в коридор, не дожидаясь подруги.
«Ну, почему я тогда вечером не открыла окно! Ведь хотела же открыть!» - с отчаянием думает она, стараясь не разреветься у всех на глазах. «И уже ничего, ничего нельзя сделать!»
Старая пленка прервалась и Лена поняла, что она все еще сидит на табуретке, на террасе старого поместья, где по углам осыпается штукатурка, а перед ней, на мольберте – незаконченная картина.
«Что я могла сделать? Не вмешиваться со своими глупыми обвинениями? Primum non nocere? Не нарушать хрупкое равновесие? Но это мог сделать кто-то другой, в другой раз. Если для того, чтобы нарушить призрачное равновесие, достаточно одного дуновения, одного взмаха крыльев...одного слова…»
***
«Сам все окончательно испортил. Пытаюсь склеить разбитое стекло и только пальцы в кровь!»
Иосиф в полном одиночестве сидел у себя в номере, равнодушно глядя в окно. Отдыхающие дисциплинированными стайками потянулись в столовую. Сам он на ужин идти не собирался, тем более, что подгонять его было сегодня некому - отца вызвали по работе в Москву.
Сумерки сгустились, незаметно натянули на небо темный занавес, пришпилив его яркими булавочными иголками звезд. Руки сами потянулись к гитаре, струны задрожали, слагая тоскливую мелодию испанской серенады:
Пел когда-то кабальеро
В перебор гитарных струн
Про лазурные галеры
В серебре немых лагун
О глазах сеньоры гордой
И прекрасной как любовь,
И сжигал в аккордах звучных
Свою огненную кровь.
Кабальеро тот был молод,
Был он беден и беспечен,
А в глазах сеньоры — холод,
Крыльями взметнулись плечи.
Нет, не тронут ее сердце
Огненные серенады:
Ей нужны лишь власть и деньги,
Замки, жемчуга, наряды…
Темные смеющиеся глаза Инны, тонко очерченные губы вкуса родниковой воды. Все это осталось в таком «прекрасном далеке», что казалось – до мерцавших на небосклоне звезд легче добраться, чем до той, затерявшейся в пыльном фолианте счастливой страницы. Дышать становилось все труднее.
«Замолчать раз и навсегда. Так она сказала…Чтобы она меня больше не видела», - в сотый раз повторял про себя Ося. «Я ей больше не нужен. Зачем зря мешаться под ногами жалкой собачонкой? Что мне осталось? Гордиев узел разрубить немыслимым усильем воли…И отпустить тебя на волю, себя на волю отпустив…»
Он достал из шкафа аптечку и хмуро уставился на таблетки: неполная коробочка аспирина, упаковка но-шпы, уголек и прочая мелочь.
«Даже живот не заболит от всего этого, вместе взятого».
Решительным жестом он выдвинул ящик стола, в котором лежало папино снотворное.
«Три коробки - это то, что надо!»
Ни о чем другом он мог размышлять, в голове царила странная пустота и угрюмое безразличие. Без Инны дальнейшее существование теряло всякий смысл.
«Так сложились обстоятельства. Точнее - не сложились…»
К горлу подкатывал комок. Иосифу хотелось лишь одного - закрыть глаза и все забыть. Машинально он бросил опустошенные упаковки в мусорное ведро и отставил в сторону стакан воды.
«Теперь написать ей письмо».
Главное преимущество бумаги было в том, что он мог излить свои чувства, не опасаясь быть некстати прерванным. Ося склонился над столом.
«Последний раз, последний сон пусть мне приснится. Последний раз хочу во сне с тобой проститься».
Довольно быстро глаза начали слипаться. Внезапно через накатившую полудрему он услышал тихий стук и скрип дверной ручки. Повернув голову, он к своему неописуемому удивлению увидел на пороге Ленку. Она смущенно переминалась с ноги на ногу.
- Ты на ужин не пришел…заболел, что ли? – фальшиво бодрым тоном спросила она.
- Все нормально…я просто хочу посидеть один.
Видимо, голос его выдал, потому что Лена насторожилась.
- Оська, тебе плохо? - она подошла ближе, участливо моргая.
Краем глаза незваная гостья, должно быть, заметила прощальное письмо Инне, но из вежливости не стала читать. Иосиф хотел еще раз попросить, чтобы его оставили в покое, но голос сел, а язык почему-то не повиновался.
- Что с тобой? Оська, ты меня слышишь? - обеспокоено зашептала Лена и вдруг заметила на кровати открытую аптечку. Побледнев, нагнулась к стоявшему около стола мусорному ведру, вытащила три пустые упаковки.
— Ты с ума сошел! — залепетала она срывающимся голосом и выскочила из номера.
Ося слышал, как она колотила в дверь соседей, как умоляла срочно позвонить и вызвать «скорую. Затем Лена опять появилась рядом. Она что-то судорожно искала в аптечке, наливала воду в стакан и быстро размешивала шариковой ручкой. Вода постепенно окрасилась в розовый цвет.
- Пей сейчас же!
Пить он ничего не собирался, однако послушно раскрыл рот. После трех стаканов его начало буквально выворачивать наизнанку. Дальнейшие события вспоминались совсем уж сумбурно: Лена запихивала ему в рот горсть странной черной пыли, потом еще и еще. Немного погодя в номере появились незнакомые люди, и его куда-то потащили.
Очнулся он в больнице. После долгого сна Иосифа покинуло то странное безразличие к жизни, которое накатило на него вчера вечером. Пожилой врач – смущенный пациент к стыду своему не запомнил его имени-отчества, - то ли реаниматор, то ли токсиколог, совершая обход на следующее утро, прямым текстом объяснил, что ему, Иосифу, крупно повезло.
- Вы с дозой не ошиблись, молодой человек. Доза была вполне смертельная. Да-с, представьте себе… Тут никакая «скорая» бы не успела. Так что скажите спасибо вашей девушке. Если бы она вам первую помощь в домашних условиях не оказала, вы бы уже на том свете были. Да-с, очень даже…
Иосиф не стал убеждать пожилого доктора, что долговязая и синеглазая Ленка отнюдь не была его девушкой.
- А чем она меня таким напоила? — не сдержал он любопытства.
- Марганцовочкой, молодой человек. Потом еще активированного угля дала, ложки две. Вполне хватило, чтобы нейтрализовать ту гадость, которую вы проглотили.
- Какие ложки? Он же в таблетках, уголек? - не понял выздоравливающий.
- Растолкла она его быстренько, так усваивается лучше. А таблеткой вы, опять же, подавиться могли… Очень знающая девушка, побольше бы таких. Вот что! Мой вам совет: не валяйте больше дурака. Женитесь на ней - и дело с концом!
Не дожидаясь ответа, врач направился к следующей кровати, а в дверном проеме показалась белобрысая голова.
- Ты не спишь?
Глупейший вопрос на свете был задан страшным шепотом, словно Лена собиралась поведать важный секрет. Она бочком протиснулась в палату, пряча за спиной какую-то картонку.
- Тебе лучше? – заботливо поинтересовалась она, присаживаясь на корточки прямо у кровати.
Иосиф смущенно кивнул и приподнялся на локте.
- Не вставай, тебе нельзя, - всполошилась гостья. - Помнишь, вчерашние ромашки? Ты еще сказал, что они неживые получились.
Таинственная картонка, уголок которой пациенту удалось рассмотреть, оказалась картиной.
- Инна свою… выбросила. А я - дорисовала. Вот, смотри.
На бумаге зеленела трава, сверкали белизной и гордо выгибались лепестки ромашек. Прямо над ними, в воображаемой звенящей тишине, застыла, раскинув крылья, золотистая, словно солнечный зайчик, бабочка.
У Иосифа перехватило дыхание. От вычурных, но мертвых цветов, до живых, готовых затрепетать под дуновением легкого летнего ветерка, было оказывается так немного…Всего одно движение кисти, один всплеск света, один взмах невесомых крыльев воздушной плясуньи.
- Аленка!
Слова застряли в горле, сердце сжалось в пульсирующий комок. Пальцы скользнули по одеялу, нащупали теплую руку.
«Зачем все это было? Объясни!»
«Затем, чтоб никогда не повториться».
И вот – открыта новая страница,
И в небе – видишь?- новые огни.
И чей-то профиль, чей-то синий взгляд,
Движенья пальцев тонких и тревожных
О том, что «все проходит» говорят.
О том, что в этом мире – все возможно…