Venetzia! Апрель 5th, 2005, 3:23 am
Про Кузьму сказ
Как на острове Буяне, что на море-окияне, в стародавние времена жили людишки, да странные какие-то. Было у них по два уха да брюхо, на голове картуз, а в руках арбуз. В бога, правда, верили, но не в того, что слева, а в другого, никому не известного. И хорошо жили, сильно не тужили, семечки щелкáли, да в дуду играли.
Это только присказка, а сказка впереди будет.
Недоброе происходит при царе Горохе, ох недоброе.
Завелась в лесу нечисть – поганки бледные, померло от них две деревни: наелись да и пропали. Звали попа – поп ходил вокруг, кадилом помахал – толку никакого; и то - дошло до знающих людей потом, что расстригой оказался. Скрывался в здешних местах от синоду. А мы что? Видим – поп, а какой поп, что у него за соответствие – и не ведаем. За то была потом кара - с колокольни при сильном ветре и молниях упал колокол, придавив у Анфима козла.
Хотя и хорошее тоже было. При охульнике царском Гришке расцвела заморская торговля – изо всех концов стали прибывать фуротары и везти диковины: ведмедей плюшевых да икру рыбью. А как-то, на большой праздник в стольный град привезли диковину невиданную - лепестричество.
Кузьма тогда как раз повез лапти торговать, две телеги лаптей повез.
- Я, – говорил значительно перед этим, - корову себе куплю. Буду с нее молоко доить, масло делать, а масло тоже торговать буду. Еще корову на барыши куплю, это в два раза больше масла выйдет. Глядишь, в люди пойду!
Долго ли коротко ли, стоит Кузьма на базаре, сапоги лакированы, борода чёсана, картуз на бок заломлен – будто купец большой! Народ мимо ходит, на лапти глядит, щупает, но покупать не спешит – приценивается. И то – люд сейчас шибко умный пошел, ждет вечера, купцы домой будут собираться – авось отдадут в полцены.
И тут оно! Лепестричество!
На большой телеге (у Кузьмы раз этак в пять поменьше будет) стоит диковина – колесо железом обитое, краской разрисовано, адская рожа, петух, намалевана. Вокруг телеги стоят заморские граждане - заморыши, билеты продают, зазывно кричат по-своему, а толмач наёмный переводит.
Народ собрался быстро, уши развесил - слушает.
- Леди и мусье!
- Пострелята да пострелёныши, а также их родители!
- Зисис эликтрификасьон экстрадионэр бутифул!
- Диковину заморскую увидеть не хотите ли?
- Аттансьон! Гигьен боку традисьон фукин пукин!
- Кто смел выходи, задешево для почину!
Кузьма и прельстился тогда. За лаптями следить мужичка какого-то оставил, деньгу вырученную в ладонь сгрёб и айда к диковине.
- Я хочу! – кричит.
- О, волёнтэр! – радуются купцы заморские.
Толмач в сторону Кузьму отвел и перевел, значит, по быстрому:
- Ничего не бойся, диковина надежная, наукой испытана на хомяках – чудо хороша, смертельных ситуэйшен нема совсем!
Ничего не понял Кузьма, но деньгу отдал – сколько было, а было изрядно: коровий хвост можно было купить. А то и копыто!
Посадили, значит, Кузьму на телегу, обруч железом кованый на лоб натянули, один из заморышей (мастер, видно) забегал вокруг колесá, рукоятки тягает, молотком стучит, запускает лепестричество.
Тут в глазах у Кузьмы темнеет, руки немеют, ноги отнимаются.
И видит он словно во сне:
будто сидит на царском троне заместо царя нашего, Гороха, змий зеленый о двух головах;
будто есть у этого змия дочь - писаной красоты царевна: щеки румяны, губы пухлые, тело белое, маслом политое;
но дочь эта непроста - не могут сыскать ей жениха уже тридцать лет и три года;
и потому не могут, что …;
и плывет над видением голос мужеский – суровый и решительный: «быть тебе, Кузьма, мужем царевниным коли убьешь ты его, … »
А дальше Кузьма дослушать не успел: заморыш обруч с него стянул, по щекам отхлестал, в чувство приводя, водой в морду побрызгал.
- Арю элайф?
- Не понимаю я, по-вашенски, хомяк! – говорит Кузьма ему и головой мотает из стороны в сторону. Слез с телеги и пошел словно пьяный к лаптям. Народ уважительно расступается, герою проход даваючи. Добрел Кузьма до своей телеги - а лаптей-то и нету! От такой оказии, разум мигом в тело вернулся. Ан поздно!
- Не видели? – спрашивает Кузьма у народа честнóго.
- Не видели!
- Не знаете?
- Не знаем!
Вот так вот бывает. Пришлось возвращаться ни с чем: ни денег, ни лаптей, ни коровы – только от лепестричества заморского голова трещит и делать что – непонятно.
Три недели сидит Кузьма на печи, думу думает. Но сколько не думай – одно выходит: надо идти его воевати. Царя своего, Гороха – свет-батюшку. Дабы царевну на себе оженить. Иначе к чему лепестричество твердило в уши Кузьме, к чему он потерял телегу лаптей и две коровы будущих?
- Ох… - ворчит Кузьма да бок чешет. - Надо идти его воевати.
- Эк ты какой – воевати! – сказывает брат ему в ответ. - Чем ты его будешь воевати? Сапогом своим блестящим? Эх, Кузьма-Кузьма! Здоровый ты мужик, но нé дал бог, как говорится.
- Ты это, - ведет Кузьма носом уважительно, - не наговаривай. Бога-то нету.
- Которого нету: того, что слева или справа?
- Обоих!
- Ну эт ты загнул, брат. Такого точно быть не может!
- Нету, - упирается Кузьма, - нету, нету, нету!
Разгорячился, с печи соскочил, по избе скачет, руками машет. Покрутился, покрутился – чует: делать нечего, шасть за порог да на царя.
Знамо, до стольного града добраться сейчас – как пару валенок связать! Кузьма и одуматься не успел – стоит в царских хоромах служке докладывается: «Кузьма, мол, лапотных дел мастер, к царю по личному вопросу».
Допустили. Царь оказался об одной голове и в змеиных сходствах не обличен вовсе. Только с лица немного зеленоват, но это, может, свет неровно падал с окон. Кузьма и растерялся, стоит картуз в руках ломает, слов не вяжет.
- Ну, здорово, лапоть! – говорит царь.
- Здорово, царь-батюшка!
- С чем ко мне пожаловал? Говори без утайки!
- Воевати вас пришел, батюшка!
- Эк ты как поворачиваешь сразу! Воевати, значит?
- Воевати, - понурился Кузьма.
- Что ж так-то? Аль недоволен чем? Повинность большу платишь? Или в солдаты застригают?
- Нет, царь-батюшка. Не застригают.
- Что тогда?
Царь с лица изменился боле, бороду чешет, корона на ухо съехала - волнуется.
- Царевну вашу оженить хочу. Было мне знамение от лепестричества, что аз есмь избран.
- Аз есмь, говоришь?
- Есмь, батюшка, есмь.
- А ежели я тебе ее так отдам? Воевати не избегнуть?
- Как тáк?
- Ох… как бишь тебя?
- Кузьмой кличут.
- Ох, Кузьма-Кузьма! Скажу тебе тайну царёвой важности: доча моя, царевна, значится, засиделась в девицах, хоть и писаной красоты сама. Не берет никто. Ибо есть в этом деле одна загогулина. Подь сюды!
Кузьма к царю придвинулся, и царь на ушко шепнул ему такое – что теперь уж лапотных дел мастер с лица побледнел и как-то разом осел к полу. Царь корону оправил и говорит, уже не таясь:
- Видишь теперь? А ты – воевати! Так отдам, задаром, да еще полцарства в придачу! Что скажешь?
И быть бы тут Кузьме мужем царевниным – царевичем, играть свадьбу медовую да полцарства отхватить разом без смертоубийства – но:
- Не хочу, - говорит. – Боязно, что-то.
Царь ничего не сказал, рукой только махнул – иди, мол, воевака.
По сию пору, значится, Кузьма лапти плетет да на базар свозит в надежде на корову барышей скопить. Только к диковинам заморским с большим подозрением ныне относится – врут окаянные, почище Ваньки-пострелыша. А что за загогулина с цареной вышла: эт он никому не говорит, ибо тайна не какой-нибудь – царёвой! – важности!