Гефест Май 22nd, 2008, 12:42 am
Как это неудивительно - зима. Домик, печка, домовенок...Читаешь и чувствуешь себя как у бабушки в деревне. Сразу вспоминается золотое детство.
Ягуша
Падал снег. Мягко стелились снежинки по подмерзшей земле, нежились на опавших листьях и плакали, слёзы оставались, а снежинки исчезали. Почти как я.
На крыльце маленькая, закутанная в тулуп фигурка баюкала в руках сверток. Дитятко принесли?
- Ягуша, милая, помоги! – взмолилась девушка, бросаясь мне в ноги. – На тебя одна все надежда, заболел мой Ванятка, знахарка сказала, только ты помочь и сможешь! – Она утерла рукавом слезы, стараясь не разбудить малыша. – Что хочешь, сделаю, только спаси!
В доме было славно, старенькая, но уютная печка обогревала всю избу, отгоняя осмелевший морозец. Она у меня умница, греет нежно-нежно, ласково, чтоб и жары не было, и озноб подкрасться не сумел. Странно, прошла только неделя, а уже чувствую себя тут как дома. Очнулась я здесь седмицу назад без памяти, без сомнений, без чувств. Печка тогда расстаралась во всю, приветила гостью, накормила, напоила да сердце согрела. К ночи вышел знакомиться домовёнок Кузя, смущенно подметая пол шапкой. Он ничего не объяснил, только покраснел еще гуще и сказал, что в свое время сама пойму. Смотрел Кузя на меня печально-печально, вот-вот горошины-слёзы польются.
А на утро пришли крестьяне, домовые надоумили, просили они порчу от скотины отвести, от мора заговорить. За семь дней пошла обо мне слава, из окрестных деревень люди стали совета испрашивать .
Я их привечала, радовалась, с каждым новым человеком, переступавшим порог, в душе разгоралась нежность. А еще сильнее обжигала холодом боль. Память не возвращалась, зато знание…знание было при мне.
Едва рассвело, заботливый Кузя приоткрыл ставни, чтобы розовый луч солнца погладил меня по щеке. На улице за ночь захолодало еще больше, лужица у крыльца покрылась тонким налетом льда, хрупким, вот-вот разобьется. Деревья, даже те, на которых еще были листья, казались черными и брошенными, одинокими. Только вода весело плескалась в ведрах, так и норовя устроить у избы ледяную тропку.
Мать с сыном разбудил аромат свежего хлеба. Пока они умывались, печка чуть-чуть поостыла, самое то для малыша. На душе было неспокойно. Дёргали подозрения – вдруг я ошиблась? Вдруг перепутала? Вдруг малыш погибнет?
Я наказала селянке, что делать, а мальчика взяла на руки. Такой теплый, такой крохотный.
Хлебная лопата лежала рядом, на лавке.
Сейчас, маленький, все будет хорошо…
- Што ты робышь? – громко спросила женщина, заглядывая в окно.
- Хлиб гнитю! - отвечала я по обычаю.
Федот со слезами на глазах смотрел, как мать малыша обходит избу.
«Что ты делаешь, дурища?» - хотел закричать он, но не смел. Ведьма услышит, и мать погубит, и его самого.
- Што ты робышь?
Ничего, он с ней поквитается, за все, за Тимофейку, за притворно сочувственные слова: «Твоего сына не спасти, его душа уже отошла за Порог, я лишь помогла телу».
Душегубка!
- Хлиб гнитю!
В прошлый раз с ней расправились без него. Закидали камнями за порчу, глупцы! Разве от ведьм так легко избавишься?
Но он не повторит их ошибки. Не повторит.
Счастливая мать держала на руках выздоровевшего сына. Болезнь рассыпалась пеплом.
Запах дыма заставил оглянуться на печку. Но тут все было как обычно, может, на во дворе? Входная дверь оказалась заперта. Окна тоже не поддавались. Кажется, за ставнями трепетало пламя.
Я испугалась. Будто в омут нырнула, а как вынырнула, отдышалась, побежала туда, в горницу. Время утекало как вода в дырявое ведро. У печки была еще одна дверь, потайная. Закричала селянка, почуяв дым. Я влепила ей пощечину, открыла запор и велела:
- Прыгай.
Мать с ребенком уже скрылись в лесу, а я все не могла решиться.
Избу жалко. И печку. И рундук. А метла у меня какая хорошая!
У березки стоял крестьянин, стоял и смотрел, как горит мой дом.
Я его узнала.
Голова закружилась, но неважно. Я вспомнила. Все вспомнила.
- Ягуша, ты все-таки хочешь остаться с людьми? После все того, что они сделали?
- Хочу, Перун, хочу. Это ведь мои дети, дети шалят, дети делают больно, но любить их от этого не перестаешь. Простить я их сейчас не смогу, но забыть… Пусть мука уйдет, прошу.
- Что ж, я помогу. И одарю тебя напоследок.
Видно, краса моя девичья – тот самый дар и есть.
От воспоминаний стало тепло, ведь, оказывается, я не одинока. Но нахлынули и другие.
Тимофейка, Емеля, Ефим…сколько вас было. Тех, кого я проводила за Порог.
…Мучались вы, я знаю, но ваши мать да отец – нет, не ведали, слезы и гнев, кошмары по ночам, ненавижу себя, не излечила, слаба…
Того селянина звали Федот. Я поняла его. И кажется, простила.
Вот только отчего нечем дышать?
Спустя пару дней
- Как тебе на новом месте, Ягуша? – поинтересовался вошедший в избу воин.
- Хорошо, Перун, очень. Скажи, почему память осталась при мне?
- Неужто не догадалась, Яга? А как тебе мой подарок? По сердцу пришелся?
- Кому ж молодость по сердцу не придётся, громовержец, благодарствую. И все же?
- Ай-яй-яй, не догадалась, кто бы мог подумать. Слишком часто молодела, видать, вот мудрость свою и подрастеряла. – усмехнулся этот плут. - Другим был мой дар, а молодость ты сама себе дарила, скорбь и отчаяние забытьем с плеч скидывая. Но теперь забытье для этого тебе и не нужно, приняла ты боль сердечную. А мой дар…вот он! Ты только отцу не говори, обидится. Это мне Гефест подсобил! У него знакомых в этом ремесле – тьма тьмущая!
И Перун ласково похлопал ладонью по печи.