Oleg Июнь 11th, 2017, 10:58 pm
Вот и закончил наконец-то эту главу.
- Когда-то ты хорошо рисовала, а как с этим делом сейчас, не забросила? – спросил я Светку, стараясь слегка изменить направление её рассказа.
Она ответила не сразу. Несколько мгновений задумчиво смотрела прямо перед собой, видно, память унесла её в недалёкое прошлое. Улыбнулась, и отрицательно мотнув копной белокурых волос, сказала:
- Нет, не забросила. Сейчас уже всё хорошо. Ты не представляешь даже, как я рада, что ты всё помнишь.
Светка повернулась ко мне, и её губы устремились навстречу моим …
- Я всё помню! Всё-всё! – ответил я, не отводя взгляда от её лучащихся тихой радостью глаз.
И она продолжила.
- В колонии мы были заняты на двух работах. Неделю шили брезентовые рукавицы. Следующую неделю, уже на улице под огромными навесами вязали суровыми нитями огромные циновки из сухого тонкого тростника. Скатывали их в огромные рулоны. Кому и для чего они были нужны, до сих пор ума не приложу. Но, раз в месяц приезжали военные на грузовых машинах и увозили. И так изо дня в день все четыре года. От такой работы руки огрубели ужасно, особенно подушечки пальцев. О каком рисовании можно говорить, когда пальцы не чувствуют карандаша, не говоря уже, о пере с тушью?! Уже во Франции, мне потребовался год, чтобы привести руки в порядок. Потом потихоньку начала рисовать. Как-то за этим занятием меня увидел Борис, показал мои рисунки матери и они решили, что я просто обязана продолжать свои занятия. Он отвёз меня в огромный специализированный магазин, и я бродила по нему более часа, отбирая всё, что мне нужно для рисования.
Светка бросила мимолётный взгляд на часы. Я заметил это, но промолчал, и она продолжила рассказ, старательно уводя разговор о муже – напоследок.
Рассказала, что семья Бориса приняла её хорошо, спокойно, без какой-либо настороженности. Особенно хорошие отношения сложились у Светки со свекровью. Во многом благодаря её стараниям, она быстро освоила французский язык с его основной составляющей – произношением. И только одно не нравилось, не давало покоя пожилой женщине – бумажка полученная сыном и невесткой в каком-то, неведомом ей, советском ЗАГСе. «Что это за бумаженция?! К чему она вас обязывает?» - обычно вопрошала свекровь в конце очередного разговора и пренебрежительно кривила губы. «Вот когда обвенчаетесь, тогда перед Богом будете ответственны, а не перед этой бумажкой. Да и я, помру спокойно, зная, что до конца исполнила своё предназначение на земле», - данный «козырь» почти всегда венчал разговор на так волновавшую её тему.
Более двух лет ушли у старушки на то, чтобы внедрить эту мысль в сознание Светки. И в итоге у неё всё получилось - Бориса со Светкой обвенчали в православном храме Парижа, а ещё через год, свекровь спокойно, как и обещала, отошла в мир иной.
- Хорошая женщина была, я очень привязалась к ней, - тихо сказала Светка и продолжила рассказ.
- У Бориса есть старший брат. Он живёт с женой и дочкой в пригороде, а мы в парижском доме родителей. Когда не стало свекрови, чтобы не оставаться в огромном доме одной, я стала сопровождать Бориса во всех его командировках. Они с братом продолжают семейный бизнес. Фирма основана их отцом ещё в тридцатые годы. Брат отвечает за производство, а Борис обеспечивает сбыт и рекламу продукции. Даже сейчас, в этой поездке, он сегодня умчался в Дагомыс, рассчитывая заполучить контракт на поставку чего-то из оборудования. Обещал вернуться к шести, - и Светка вновь бросила взгляд на часы.
- Как я понимаю, детей у вас нет? – спросил я, стараясь перенаправить рассказ в более интересное мне направление. Переспросил:
- Почему?!
Она ждала, понимала, что я задам его и всё же внутренне напряглась. Я это почувствовал. Прошло несколько мгновений молчаливой задумчивости, после чего, она резко повернулась ко мне.
- Детей нет! Дети должны рождаться во взаимной любви и жить в ней, - ответила, не отводя глаз. Он очень хороший человек, мне спокойно и надёжно с ним, но …
Я не дал ей заполнить возникшую паузу, торопливо спросил:
- Он знает это и может принять то, что ты мне сейчас сказала?
- Мы никогда не говорили с ним на эту тему, только однажды у Бориса вырвалась фраза: «Что у нас с ним всё хорошо и его устраивает даже любовь одного из нас». Что-то в этом роде было сказано им однажды. Но есть и ещё одна причина, почему детей нет, и скорей всего, не будет - он боится!
Слегка опешив, я всё же не удержался от вопроса:
- Чего боится?!
- Себя боится, - уточнила Светка и пояснила:
- В их роду по мужской линии из рода в род передаётся неизлечимая до сего дня редкая болезнь. Её симптомы проявляются в определённом возрасте, а затем, буквально за три-пять лет человек медленно и неудержимо угасает. Ни затормозить, ни остановить этот процесс, современная медицина пока не в силах. Брату Бориса всего пятьдесят один год, а первые признаки болезни уже проявились. Но, ему проще и не так страшно – у него дочка останется. Борис как-то сказал мне, что он не может желать мне участи своей матери. Она знала о болезни и все последние годы с ужасом ждала того момента, когда ей придётся пережить одного из своих сыновей.
Я попробовал было возразить Светке, но она решительно накрыла мой рот ладошкой, сказав:
- Хватит об этом, не мучай меня. Ведь я не расспрашиваю, как тебе живётся в семье?
Поднявшись со скамьи, она протянула мне руку со словами:
- Вставай, пойдём потихоньку, мне пора возвращаться, - а в глазах её, как мне показалось, читался немой вопрос: «Так всё же, как живётся тебе?»
Мы слишком хорошо знали друг друга и даже в шутливой форме никогда не прибегали ко лжи. Вот и тогда, я ответил ей так, как было в действительности:
- Плохо живётся Свет. Очень плохо. Я как тот майский жук, что завалился на спинку. Распускаю крылышки, жужжу, молочу лапками, работаю, учусь, пытаюсь что-то наладить и, ни черта не получается! Слишком разные мы с ней люди.
- Но ведь у вас дочь. Будешь надеяться и терпеть?
Шагая по слегка похрустывающему под ногами мелкому гравию парковой дорожки, теперь уже мне пришлось брать небольшую паузу. Но ответил ей совершенно честно:
- Не знаю, Свет.
- Ты работаешь завтра? - спросила, как бы отсекая слишком болезненную для меня тему.
- Нет.
- А мы улетаем завтра первым рейсом.
Молчали, глядя себе под ноги, шагая уже по тротуару, ведущему к парковке такси. Она, потому, что знала – это не будет для меня неожиданностью. Я молчал – ожидая, что она скажет ещё. Улетала она, а я оставался.
Сделав большой шаг, опережая меня, скрипнув песчинками под подошвой босоножек, разворачиваясь ко мне, Светка остановилась передо мной. Ладони её рук легли мне на плечи, мои на её талию.
- Не проси, не надо! Достаточно и того, что теперь я знаю твой адрес и даже телефон, мы теперь не потеряемся, - сказала не просительным тоном, а уверенно.
«Чёрт бы нас побрал, а ведь мы, действительно, умеем читать мысли друг друга», - невольно пронеслось в моей голове. А она между тем продолжила:
- Нам остаётся память! У нас её никто не сможет отнять. Правда?!
- О чём ты Свет, конечно!
Её ладони, пальцы, уже переместились на мою шею, лицо, касались губ. Я целовал их. В очередной раз погружался в омут так хорошо знакомых мне Светкиных запахов. А она, прильнув ко мне, шептала сбивчиво, быстро-быстро:
- Прошу, нет, умоляю, не вздумай провожать меня завтра. Прошу тебя – не делай мне больно! Я боюсь!
- Свет, да ты что? Чего ты можешь бояться?! Разве я могу …
- Глупенький! Не чего, а кого – я себя боюсь!
Повинуясь влечению рук и тел, наши губы вновь нашли друг друга.
Но вот её ладони легли мне на грудь, она не отталкивала меня - она отстранялась.
Сделала шаг назад и, не сводя с меня шальных глаз, чуть повернув голову, крикнула пожилому армянину-таксисту, уже несколько минут с интересом, наблюдавшим за нашим прощанием:
- Шеф, свободен?!
И почудилось мне в тот миг, что передо мной не взрослая, двадцативосьмилетняя Светка, а та, семнадцатилетняя, стремительная, в лёгком летнем сарафанчике с тоненькими лямочками на загорелых плечах - заводила и талисман всей нашей компании.
- Конечно, дорогая! Куда едем? – послышалось от машины.
Я невольно зажмурился, уносясь на десять лет назад и ожидая услышать маршрут поездки, который в этот раз придумала нам Светка.
Послышалось: «Гостиница «Москва».
Открыл глаза – наваждение развеялось. Добродушно-приветливое выражение лица таксиста вмиг стало пренебрежительно-разочарованным, и он недовольно пробормотал:
- Слушай, дорогая, тут ножками, менее десяти минут ходу. Какой-такой такси, да?!
- А мне не за десять, мне за три минуты надо, опаздываю, понимаешь, да! Неужели пятёрочки будет мало? – в тон ему, ответила Светка.
Я почувствовал, как мои губы невольно растягиваются в улыбке. «Ничего в ней не изменилось, всё такая же, за словом в карман не лезет». Лицо армянина озарила лучезарная улыбка.
- Так, это ж совсем другое дело, уважаемая, если спешишь?! Садись, мигом долетим, - и, он нежно погладил крыло своей «ласточки».
Держась одной рукой за ручку дверцы машины, другой, я обнял Светку за талию, и мы вновь замерли – прощаясь.
- Обнимайтесь, целуйтесь, пока молодые, куда спешите – глупцы?! – донеслось из салона машины тихое бормотание шофёра.
- Всё, всё, я действительно опаздываю. Открывай, - лихорадочно шептала Светка, прогибаясь в талии, отстраняя лицо от моих губ.
- Помни, ты обещал! - щёлкнул замок открывающейся двери и, она юркнула в салон такси.
«Волга» рванула с места, взвизгнула на лихом развороте резиной. Светкино лицо и ладонь мелькнули в заднем окне машины, шофёр газанул ещё раз, и умчал её от меня.
Это здание из светлого камня с башенкой и шпилем, венчающим её, постройки конца сороковых, начала пятидесятых годов, сохранилось до сих пор в аэропорту Адлера. Вплоть до начала эксплуатации нового аэровокзального комплекса здесь размещался отдел международных перевозок. Все иностранные пассажиры проходили только через его залы. Если обойти здание справа, то можно по широкой каменной лестнице подняться на большую, открытую террасу, свод которой, поддерживают несколько колонн. Отсюда открывается отличный вид на перрон аэропорта, обе взлётно-посадочные полосы, а если повернуть голову влево, то на череду горных вершин с венчающими их, белыми снежными шапками.
Светка улетала. Она просила не провожать её. Я обещал, но ничего поделать с собой не мог и, оказался на этой террасе, тем более, что точно знал – борт первого московского рейса всегда ставят на стоянку напротив этого здания. Прислонившись плечом к колонне, я ждал, выкурив к тому времени, когда они появились, уже несколько сигарет.
Солнце стояло почти в зените. Бледно голубое небо без единого облачка, жара была в тот день сильной и удивительной, для начала сочинской осени. От раскалённого бетона и асфальта поднималось колеблющееся, едва заметное марево.
К самолёту подъехал большой автобус с советскими пассажирами. Началась посадка. И только когда последний пассажир скрылся в чреве лайнера, дежурная международного отдела вывела на посадку иностранцев. Группа в человек восемь, замыкающими шли Светка с Борисом.
Он меня не интересовал, а посему, я даже и сейчас не могу сказать, как он выглядел, помню только, что был значительно выше Светки. А она, отстав от него на шаг, внимательно вглядывалась в людей, сидевших на лавочках слева и справа от входа в здание. Я отступил за колонну, понимая, что она в любое мгновение, может поднять голову вверх и, обнаружит меня.
Светка не верила, чувствовала, что я где-то рядом. Но, она просила меня не делать ей «больно», и я - обещал.
По трапу в самолёт, она поднималась последней, отставая от Бориса на несколько ступеней. На верхней площадке остановилась и медленно, безошибочно, повернулась в мою сторону. В этот момент я уже не мог прятаться от неё. Наши глаза встретились.
Бортпроводница, встречающая пассажиров уже в салоне самолёта, видно, окликнула её, поторопила. Между нами было всего метров пятьдесят, не более, и я явственно видел, как Светка вздрогнула. Затем медленно и, как мне показалось, нерешительно шагнула в самолёт. Через несколько секунд люк был задраен, а трап, начал медленно отъезжать от борта.
«Вот и всё!» - пронеслось в голове. Внутреннее опустошение было ужасным. Я остался стоять на месте, и был абсолютно уверен, что мы попрощались навсегда.
Только, когда ревя турбинами, московский борт нёсся мимо по взлётной полосе, я поднял руку, зная, что Светка видит меня. Невидимые ниточки всё ещё связывали нас, они тянулись, истончаясь с каждым мгновением, пока эта чёртова железяка не оборвала их, скрываясь маленькой чёрточкой в бездонной синеве неба.
Прошло два года.
Ещё два года, я, как тот майский жук - жужжал, крутился, работал, учился, пытался что-то наладить в семейной жизни. Всё впустую.
Пришло осознание, что так больше нельзя жить. Многое совпало, сложилось. Как говорится: «Карты легли рубашкой вверх – втёмную». Их ещё предстояло открывать, но это, уже и есть - движение.
Наверное, в жизни каждого бывает такое, когда боженька приоткрывает человеку «форточку», как бы приглашая вылететь из «душного сегодня» в более свежее, но малопонятное - «завтра». Загвоздка только в одном – надо заметить, почувствовать этот сквознячок.
Заметил, почувствовал, мне протянули руку и, бросив всё, я вылетел.
Вылетел в другую жизнь. В огромный город, где опять много работал, где состоялась, сложилась новая, счастливая семья. Где родились два сына. Годы неслись чередой: удачные, счастливые и не очень, тяжёлые. Всё неузнаваемо менялось вокруг. Страна изменилась, менялись люди. А у тебя семья, дети и ты за них отвечаешь – «приказано выжить», и ты годами крутишься, как белка в колесе.
Бывал ли я в эти годы в Сочи? Редко, но бывал. Хоронил близких и друзей, тех, кто не смог, «перестроиться» изменить себя. Кого захлестнула и сломала наступившая жестокая действительность.
Была ли хоть какая-то весточка от Светки за эти, почти двадцать лет? Нет, ни строчки, ни звонка. Только жила память, которую не отнять.
Годы юности и молодости затянуло тонкой плёнкой патины. Патиной времени. Но, есть люди – коллекционеры и нумизматы, они-то точно знают, что под благородной патиной, зачастую скрывается оригинал.
Так и с первой любовью, если была настоящей - она никогда не ржавеет, а просто покрывается лёгкой плёнкой времени, а под ней …
Глава 20. Не смей меня жалеть!
"Всё,что было, то и будет" - царь Давид