БАРХАТНЫЙ СЕЗОН, лирика, сказка, 5500

[Лост]

Юноша и девушка идут по кромке Осеннего океана. Босые ноги по щиколотку тонут в прибрежном песке: его напитал влагой вчерашний шторм. Шторм насытил воздух запахом йода, пронёсся по бухтам, скользнул над холмами… и бесследно истаял в звенящей кобылками степи.
Песок сменяют галька и валуны, потом и вовсе шершавый известняк. Берег всё круче. Едва заметная тропинка льнёт к самому краю, а внизу ворочается, взбивает на ночь постель огромная медуза океана.
Былинки вдоль тропки усеяны веретенцами невесомых ракушек.
— Подожди же! – девушка порскнула в сторону, присела, пальцы стали осторожно собирать раковины. Вдруг ладони замерли.
— Там… – голос понизился до полушёпота, – там шершень!
— Большой и страшный? – сделал испуганные глаза юноша.
— Ага! А ещё красивый!
Шершень неторопливо полз по небесному шарику цветка. Время от времени останавливался, словно размышлял. Даже усики замирали.
Оставив зверя наедине с глубокими мыслями, юноша и девушка заспешили выше. К белому маяку.
Солнце падало в океан. Борозды киноварных облаков были уже почти не видны, когда маячная башня выросла рядом. Юноша отпер замок, дверь недовольно обтрусѝла ржавчиной.
— Поля, будь добра, запусти генератор, там, у домика смотрителя! – протараторил юноша. Его шаги застучали вверх по винтовой лестнице.
В вахтенной комнате было хоть глаз выколи. Круглое оконце заросло пылью. Юноша наспех повозил по нему ладонью, а ладонь обтёр о футболку. Чище от этой процедуры не стало нигде. Заляпанная когда-то краской щеколда присохла намертво. Пришлось щёлкнуть выключателем и ждать, пока раскочегарится уже ворчавший внизу генератор.
Наконец под потолком проснулась забранная в решётчатый кожух лампа. Неловким движением юноша толкнул выступивший из темноты стол, облако пыли заставило закашлять. Что-то покатилось с жестяным грохотом, ударилось, недовольно загудела обшивка приборной панели. Лампа больно задела макушку. Где-то должна быть ручка люка… Вот она!
В комнату нежданным хозяином вернулся свежий воздух. Пылиные рои в панике затанцевали под его негодующими шлепками, стали прятаться в углах, но сквозняк поднажал – и выметнулись вон.
Юноша жадно вдохнул.
К фонарю вёл почти вертикальный трап, но какая он преграда тому, кто залпом одолел сто сорок ступенек винтовой лестницы?
Стёкла в световом колпаке кое-где потрескались, кое-где выбиты. Потому и гуляет ветер, которому здесь гулять не положено. И не только ветер: пол запятнан птичьим помётом, а на цилиндре маячного фонаря лепится набекрень старое гнездо, придавая залихватский вид.
Когда Полина поднялась на маяк, юноша осторожно протирал стеклянные и зеркальные части устройства. Конечно, своей футболкой.
— Хорошо, что всё цело, – сказал юноша, не обращая внимания на ироничный взгляд девушки. – В домике есть запас деталей, но мало ли, сколько бы времени заняло…
— Арсений, ты забыл вот это, – девушка протянула тряпичный мешочек.
Юноша негромко вздохнул.
Извлёк из мешочка несколько засушенных веточек полыни. Ветер постарался отобрать приношение, но ладони уже растолкли, размяли веточки и высыпали куда-то в середину фонаря. Ветер обиженно разнёс по комнате горький запах степи.
— Полночь уже, – сказала Полина. – Вот и пора.
Юноша кивнул. Спустился по трапу, в маячной комнате защёлкали тумблеры. Внизу взвизгнул генератор.
А наверху оживал фонарь. В глубине тусклой звёздочкой затеплился жёлтый огонёк, с каждой секундой звезда набирала мощь, вот уже больно смотреть, а она всё ярче, ярче, пока не воссияла ослепительно-белой сверхновой.
Луч маяка был направлен в степь. В нём едва заметно клубился дым от истлевших веточек.
— Вот и пора, – тихо повторил за девушкой Арсений. Привлёк к себе. – Знаешь, а ты не Полинка. Ты Полынька.
Девушка засмеялась. Чуть обиженно спросила:
— Я что, горечь твоя?
— Нет, ты моя степь. И пьянишь, как вермут.
В голосе его послышалась неизмеримая нежность и волчья тоска расставания.
— А ты… ты не Сеня. Ты Осень – ответила девушка. Рука крепко сжала пахнущую полынью ладонь юноши.
— Это почему? Уже в преклонных годах для тебя? – уточнил Арсений.
— Потому что океан Осенний. И в тебе хочется утонуть.
На границе лета и осени, на границе океана и степи, на границе вечера и ночи, в белобашенном маяке, на высоте ста сорока ступенек и ещё трапа, стоя в продуваемой всеми ветрами фонарной комнате, целовались океан Осень и степь Полынька.
— Иди же! – едва оторвался Арсений. Схватив девушку за талию, подбросил. Её ступни коснулись светового луча, и лёгкие клубы дыма стали опорой. – Мы встретимся! Остался всего только год!
Полина уже не слышала. Едва касалась светового луча, сначала шагом, потом всё стремительнее побежала над степью. Как под ударами ветра идут волны по ковылю, так разметнулись вправо и влево её огромные крылья. На самом краю светового луча девушка взлетела. Вот уже лишь точка над степью, вот не видно и точки.
— Всего только год, – прошептал юноша. Ему хотелось провести этот год прямо тут. – Но пора и мне.
Он достал из тряпичного мешочка ещё одну вещь – маленький сердолик. Фонарь жёг, пришлось изловчиться, чтобы положить в него камень.
Негромко загудел мотор, луч маяка покинул степь. В нём едва заметно закачались прозрачно-синие волны.
Юноша бросил через плечо тоскливый взгляд. И сначала шагом, потом всё стремительнее побежал над океаном.
Где-то у тропки, невдалеке от синего цветка, спал шершень. Он славно потрудился. Он сыт и сделал много пользы для родного гнезда. Ему невдомёк, как много значит один день бархатного сезона для любви.

[Пашка В.]

Красиво, но некоторые образы мне кажутся неудачными.

"Луч маяка был направлен в степь. В нём едва заметно клубился дым от истлевших веточек."
Во-первых, фраза построена так, словно дым веточек клубится в луче - но это же маяк, больно смотреть, все дела... Дым от веточек должен быть очень далеко от источника света, чтобы его можно было заметить.
Картинка красивая, но в описанной ситуации непохожа на правду. Имхо. Или я плохо представил себе картинку.

"Оставив зверя наедине с глубокими мыслями"
/зануда mode on
Шершень не зверь. Зверями называют млекопитающих, а шершень - насекомое.
/зануда mode off

"Юноша отпер замок, дверь недовольно обтрусѝла ржавчиной."
Тоже, мне кажется, не очень удачно. "Обтрусил" = "отряхнул", а тут именно юноша обтрусил ржавчину с замка и, возможно, с двери...

А в целом красиво, немного волшебно.
Хотя, опять-таки, на мой вкус, таинственности и волшебства можно было бы и добавить

[Лост]

Красиво, но некоторые образы мне кажутся неудачными.

"Луч маяка был направлен в степь. В нём едва заметно клубился дым от истлевших веточек."
Во-первых, фраза построена так, словно дым веточек клубится в луче - но это же маяк, больно смотреть, все дела... Дым от веточек должен быть очень далеко от источника света, чтобы его можно было заметить.
Картинка красивая, но в описанной ситуации непохожа на правду. Имхо. Или я плохо представил себе картинку.

"Оставив зверя наедине с глубокими мыслями"
/зануда mode on
Шершень не зверь. Зверями называют млекопитающих, а шершень - насекомое.
/зануда mode off

"Юноша отпер замок, дверь недовольно обтрусѝла ржавчиной."
Тоже, мне кажется, не очень удачно. "Обтрусил" = "отряхнул", а тут именно юноша обтрусил ржавчину с замка и, возможно, с двери...

А в целом красиво, немного волшебно.
Хотя, опять-таки, на мой вкус, таинственности и волшебства можно было бы и добавить

Спасибо за отзыв!
Дым действительно клубился именно в луче, всё верно. Ведь именно дым и придал лучу возможность удерживать девушку. Точно так же, как от сердолика в луче появились прозрачно-синие волны.
"Зверь" -- эмоциональный возглас. Мало кто, увидев шершня, воскликнет: "Вот это перепончатокрылое!". Куда вероятнее "Вот это зверь!".
Обтрушивать -- цитирую Даля: "обсыпать, натрясти на что чего, посыпать". Согласитесь, натрясти ≠ отряхнуть.

[Пашка В.]

"Обтрушивать -- цитирую Даля: "обсыпать, натрясти на что чего, посыпать"."
Все верно. Я и говорю - не дверь обтрушивала, а человек. Все таки, имхо, чаще это слово подразумевает именно активность того, кто это делает.
Про шершня - все же мне кажется, тут был бы лучше какой нибудь синоним. или наоборот, заострить внимание именно на том, что это зверь (видел, кстати, это жЫвтоне - когда оно неожиданно появляется прямо под рукой, факт, про перепончатокрылых не вспоминается, хочется даже и покрепче как-то назвать )
А про дым - просто у меня в голове картинка не сходится - вот мы видим фонарь маяка, больно глазам, смотреть прямо на него невозможно... и хопа - замечаем в этом ослепительном сиянии дымок от нескольких веточек...
Возможно, это недостаток моей головы, я никого ни на чём не настаиваю

[Лост]

"Обтрушивать -- цитирую Даля: "обсыпать, натрясти на что чего, посыпать"."
Все верно. Я и говорю - не дверь обтрушивала, а человек.

Нет, погодите. Именно дверь обтрушивала! Я люблю антропоморфизм как приём, то у меня пульт недоволен, то лампа ожила.
Юноша отпер замок, дверь недовольно обтрусѝла ржавчиной -- предполагается, что дверь недовольно обсыпала нахального юношу ржавчиной.

[Пашка В.]

А, ну ок, дело ваше.
Я этого приема не люблю, но это же личное дело каждого.

Но тогда неплохо было бы сказать, кого именно она обтрусила. Имхо.
Ну, т.е., либо "обтрусила ржавчинУ"
Либо "обтрусила ржавчиной штаны нахального юноши"

[Лост]

А, ну ок, дело ваше.
Я этого приема не люблю, но это же личное дело каждого.

Но тогда неплохо было бы сказать, кого именно она обтрусила. Имхо.
Ну, т.е., либо "обтрусила ржавчинУ"
Либо "обтрусила ржавчиной штаны нахального юноши"

Да, тут согласен, спасибо. Текст рассказа уже править нельзя, но будем считать, что я написал так:
Юноша отпер два старых засова, дверь недовольно осы̀пала его ржавчиной.
Не буду умничать со старым словом к тому же сам задумался: как правильно, обтрусИла или обтрУшила. Ну нафиг, в общем

[Лост]

Это значительно исправленная и улучшенная версия рассказа. Изменён сюжет, убраны ненужные хохмочки и спорные слова. Можно считать этот вариант финальным (хотя работа над текстом никогда не может закончиться ).

Юноша и девушка идут по кромке Осеннего океана. Босые ноги по щиколотку тонут в прибрежном песке: его напитал влагой утренний шторм. Шторм насытил воздух запахом йода, пронёсся по бухтам, скользнул над холмами… и к вечеру бесследно истаял в звенящей кобылками степи. Завтра будет единственный в году день штиля.
Песок сменяют галька и валуны, потом и вовсе шершавый известняк. Берег всё круче. Едва заметная тропинка льнёт к самому краю, а внизу ворочается, взбивает на ночь перину огромная медуза океана.
Былинки вдоль тропки усеяны верётенцами невесомых ракушек.
— Подожди же! – девушка порскнула в сторону, присела, пальцы стали осторожно собирать раковины. Вдруг ладони замерли.
— Там… – голос понизился до полушёпота, – там шершень!
— Большой и страшный зверь? – сделал испуганные глаза юноша.
— Ага! А ещё красивый!
Шершень неторопливо полз по небесному шарику цветка. Время от времени останавливался, словно размышлял. Даже усики замирали.
Оставив «зверя» наедине с глубокими мыслями, юноша и девушка заспешили выше. К белому маяку.
Солнце падало в океан. Борозды киноварных облаков были уже почти не видны, когда маячная башня выросла рядом. Юноша отпер два старых засова, дверь недовольно осы̀пала его ржавчиной.
— Поля, будь добра, запусти генератор, там, у домика смотрителя! – протараторил юноша. Его шаги застучали вверх по винтовой лестнице.
В вахтенной комнате[1] было хоть глаз выколи. Круглое оконце заросло пылью. Юноша наспех повозил по нему ладонью, но только впустую её вы-пачкал. Заляпанная когда-то краской щеколда присохла намертво. Пришлось щёлкнуть выключателем и ждать, пока разогреется уже ворчащий внизу генератор.
Наконец под потолком проснулась забранная в решётчатый кожух лампа. Нечаянным движением юноша толкнул выступивший из темноты стол, облако пыли заставило закашлять. Что-то покатилось с жестяным грохотом, ударилось, недовольно загудела обшивка приборной панели. Лампа больно задела макушку. Где-то должна быть ручка люка… Вот она!
В комнату нежданным хозяином ворвался свежий воздух. Пылиные рои в панике затанцевали под его негодующими шлепками, стали прятаться в углах, но сквозняк рявкнул – и выметнулись вон.
Юноша жадно вдохнул.
К фонарю вёл почти вертикальный трап, но какая он преграда тому, кто залпом одолел сто сорок ступенек винтовой лестницы?
Стёкла в световом колпаке кое-где потрескались, кое-где выбиты. Потому и гуляет ветер, которому здесь гулять не положено. И не только ветер: пол запятнан птичьим помётом, а на цилиндре маячного фонаря лепится набекрень старое гнездо, придавая залихватский вид.
Когда Полина поднялась на маяк, юноша осторожно протирал тряпицей стеклянные и зеркальные части устройства.
— Хорошо, что всё цело, – сказал юноша, не отрываясь. – В домике есть запас деталей, но мало ли, сколько бы времени заняло…
— Арсений, ты забыл вот это, – девушка протянула тряпичный мешочек.
Юноша негромко вздохнул.
Извлёк из мешочка несколько засушенных веточек полыни. Ветер постарался отобрать, но ладони уже растолкли, размяли веточки и высыпали куда-то в середину фонаря. Ветер обиженно разнёс по комнате горький запах степи.
— Уже почти полночь, – сказала Полина. – Вот и пора.
Юноша кивнул. Спустился по трапу, в вахтенной комнате защёлкали тумблеры. Внизу взвизгнул генератор.
А наверху оживал фонарь. В глубине тусклой звёздочкой затеплился жёлтый огонёк, с каждой секундой звезда набирала мощь, вот уже больно смотреть, а она всё ярче, ярче, пока не воссияла ослепительно-белой сверхновой.
Тонкий луч маяка был направлен в степь. В нём по всей длине едва заметно клубился дым от истлевших веточек.
— Вот и пора, – тихо повторил за девушкой Арсений. Привлёк к себе. – Знаешь, а ты не Полинка. Ты Полынька.
Девушка засмеялась. Чуть обиженно спросила:
— Я что, горечь твоя?
— Нет, ты моя степь. И пьянишь, как вермут.
В голосе его послышалась неизмеримая нежность и волчья тоска расставания.
— А ты… ты не Сеня. Ты Осень – ответила девушка. Рука крепко сжала пахнущую полынью ладонь юноши.
— Это почему? Уже в преклонных годах для тебя? – смешно наморщил нос Арсений.
— Потому что ты океан, а он Осенний. И в тебе хочется утонуть.
На границе лета и осени, на границе океана и степи, на границе вечера и ночи, на границе шторма и штиля, в белобашенном маяке, на высоте ста сорока ступенек и ещё трапа, стоя в продуваемой всеми ветрами фонарной комнате, целовались океан Осень и степь Полынька.
— Иди же! – едва оторвался Осень. Схватив девушку за талию, подбросил. Её ступни коснулись светового луча, и лёгкие клубы дыма стали опорой. – Мы встретимся! Всего через день!
Полина уже не слышала. Едва касаясь луча, сперва зашагала, потом всё стремительнее побежала над степью. Как под ударами ветра идут волны по ковылю, так разметнулись вправо и влево её огромные крылья. С самого края луча девушка взлетела. Вот уже лишь точка над степью, вот не видно и точки.
— Всего через день, – прошептал юноша. Ему хотелось провести этот день прямо тут. – Но пора и мне.
Он достал из тряпичного мешочка ещё одну вещь – маленький сердолик. Фонарь обжигал, пришлось изловчиться, чтобы положить в него камень.
Негромко загудел мотор, луч маяка покинул степь, протянул спицу света над водой. В нём едва заметно заклубился прозрачно-синий пар.
Юноша бросил через плечо тоскливый взгляд. И сперва зашагал, потом всё стремительнее побежал над океаном.
Где-то у тропки, невдалеке от синего цветка, спал «зверь». Он славно потрудился. Он сыт и принёс много пользы семье и гнезду. Он не знает, что сегодня будет штиль. Ему невдомёк, как много значит один день бархатного сезона не вдвоём.

[1]Вахтенная комната (она же мая̀чная комната) – второе сверху помещение в маячной башне, располагается непосредственно под фонарным отсеком (или световым колпаком), то есть помещением, где находится сердце маяка – осветительный аппарат. Предназначена для нахождения одного из смотрителей на смене.

[Christopher]

Красивая история, люблю такие. Почитал бы про вторую встречи девушки и юноши.

[Лост]

Красивая история, люблю такие. Почитал бы про вторую встречи девушки и юноши.

Андрей, спасибо за отзыв!
Такие истории пишутся ради послевкусия, так что продолжение делать -- только портить))