СКАЗ ПРО ИВАНА ДА МАРЬЮ, 20тыс.зн., драма, чуть фантастики

:) Место для самых отчаянных авторов-мазохистов, желающих испытать невероятные ощущения :)

А теперь серьезно.
В этом разделе есть два правила.
1. Будь доброжелателен.
2. Если не готов выполнять пункт 1. - ищи себе другой форум, не дожидаясь действий администрации.

Модераторы: просто мария, Becoming Jane

СКАЗ ПРО ИВАНА ДА МАРЬЮ, 20тыс.зн., драма, чуть фантастики

Сообщение Лост Сентябрь 30th, 2017, 4:59 am

2003

Любил Стёпка бегать в недальний лесок за грибами.
Тропка вьётся по бурьяну, огибая островки жутковатого борщевика, мчит вдоль поля, мимо разрушенной церквушки, прыгает на берег речки-невелички — и по нему уж чинно провожает до сосняка.
Хоть сосняк мал — в солнечный день насквозь виден — но грибами одаривает щедро, без двух корзинок не заходи — глаза разбегутся, а утащить лесные дары не в чем! Да и ягод родит гораздо: малину, землянику, костянику, жимолость, и черника с брусникой в свой черёд кажут бока из крохотной моховинки, что таится на самом краю леса.
Корзины-то для Стёпки велики — так дед Иван ему сплёл пестерь по росту: чтоб плечи не тёр и землю не царапал. Хороший дед у мальчугана, мастер на все руки. Был кузнецом, ещё при Советах, а потом силы иссякли, да и кому ныне кузнец нужен? Вот и доживает свои годы вдовцом в глухой деревне Вознесенке. Бабкам-соседкам помогает по хозяйству, а они ему следят за огородом — старик так и не наловчился с землёй дружить. Каждое лето родители привозят Стёпку сюда на целый месяц. Звали они, звали деда Ивана в город, в цивилизацию, да только старик ни в какую: «Тут, — отвечал им, — жизнь прожил, на этой земле Марьюшка преставилась, и я здесь помирать буду».
Ну, про Марьюшку маленько позже сказ будет.

Однажды утром, ещё роса не сошла, мальчуган собрал наскоро кой-какой перекус и, сказавшись деду, побежал к речке с самодельной удочкой. Разделив перекус пополам (шматок сала домашней засолки, с розовыми прожилками мясца — себе, ломоть хлеба — на приманку рыбам), Стёпка поплевал на крючок, но едва ловкие руки взмахнули удилищем, как слуха мальчишки достиг тягуче поплывший над водой звон колокола.
Удивляться вроде и нечему, день был воскресный, да и время к Литургии, только на полсотни вёрст в округе — впервые задумался мальчишка — ни одного храма. Кроме… Стёпка живо свернул снасть и помчался, лёгок на ногу, к полю. С ним летел и благовест: как положено — сорок неторопливых ударов, зовущих православный люд поспешать к храму, пока читают перед службой часы.
Только спешить-то куда? — любопытствовал мальчуган, прыгая по жёстким стеблям через давно заросшие межи. Да и кому? — на всю Вознесенку четыре бабки и дед, все слышат едва ли в четверть от молодого.
Ноги все были исколоты, когда босой Стёпка добрался до места. И замер, рот открыв, ошаривая взглядом поросшие травой и мхом развалины да воздух над ними.
Никого мальчуган не увидел. Никого тут и не бывало уже лет несколько. Но, рождаясь прямо из воздуха там, где когда-то высила тонкий стан звонница, плыл величаво над разрушенным храмом, над полем, над речкой-невеличкой, над сосняком, над деревней Вознесенкой могучий колокольный трезвон.

1959

«В монастырь, в монастырь. Скорее бы добраться. Всё решила верно!» — думалась дума у красавицы-Марьи, пока она грубыми ботинками месила глину на дороге к обители. Лицо посерело от бед, усталости да осенней грязи, но и таким светилось редкой красотою: брови вразлёт, густые ресницы, чёрные, как у цыганки, глаза. Губы яростно сжаты, чтобы всем сразу показать — сильная девушка идёт! — хотя видно-то было иное: что идёт на одном упрямстве. Подол платья весь изгваздался, потяжелел, плечо онемело от сумы, будто та кирпичами набитая, а всего-то — небогатый припас, одежонка, пара книг. Но для девушки-тополька и того много.
«Может, плохо решила, ну какая из меня монашка?» — прыгали мысли, а ноги несли, не останавливались, потому что больше идти было некуда. Коли уж в шестнадцать вышла замуж, а в семнадцать овдовела — прямая дорога к Царице Небесной. Не в отчий дом же возвращаться! Отец Марьюшкин был попом, ещё до Сталина рукоположили, потом врагом народа, потом героем Великой Отечественной, а как с войны пришёл — лишь немного ещё послужил на приходе да и преставился, оставив матушку на попечение двум старшим сыновьям. «Зачем братьям лишний рот? — перебирала в уме Марья. — Зарабатывать не смогу: в пионерах не была, в комсомоле тоже («попово семя») — оно и хорошо, но куда нынче без этого? Лучше уж в обитель, может, хоть Богу пригожусь».
С этими тяжёлыми думами и вошла девушка под тяжёлые же своды монастырских врат.
Встретили её приветливо. Молчаливая послушница накормила досыта, взяла платье — выстирать, проводила в келью, где измученная дорогой, а паче — мысленным разбродом Марья тут же заснула. Лишь к вечеру её разбудили, и предстала пред игуменьей — настоятельницей монастыря.
Рассказ девушки уложился в десяток минут. Да и что рассусоливать, небогатая событиями жизнь Марьи вся могла в полчаса уложиться. Игуменья поразмыслила о чём-то, посмотрела остро, спросила одно, другое и вынесла строгое решение: «Нет тебе пути в монастырь, девочка». Марье только и оставалось, что прижать кулачки к щекам и постараться не заплакать. «Не монашка ты по духу, — мягче заговорила настоятельница, — всё равно либо бросишь, что по уставу как иудино предательство, либо томиться будешь всю жизнь. А вот закроют монастырь — чую, не сегодня-завтра — как жить будешь послушницей в миру? Это ведь куда сложнее, чем всего лишь без комсомольского билета».
Девушка молча встала, собираясь уже к двери, но игуменья остановила: «Я могу тебя пристроить трудницей на подворье. Место глухое, полсотни вёрст от станции по бездорожью. Работы много, тамошний настоятель, отец Николай, стар и вдов. Община хорошая, помогать будут. Согласна?» Марья, закусив губу, только и смогла, что кивнуть. «Не волнуйся, что не в монашестве, — добавила на прощание игуменья, благословляя девушку деревянным наперстным крестом. — Помяни меня в молитве, когда снова замуж пойдёшь». Марье аж смешно стало.
Месяца не прошло, как она добрым словом вспомнила прозорливую настоятельницу. Когда встретила Ивана.

Деревня Вознесенка, и впрямь, оказалась местом глухим, но Богом не забытым — на краю поля тянула к небу крест возведённая искусным архитектором церковь. Было ей немало веков, бумаги да фрески сохранили то лишь, что освящена в честь Вознесения Господня, а кто строил да по какому случаю да почему вдали от хожих дорог — утеряно. Говаривают, безымянная речка-невеличка раньше была куда полноводнее, даже три судна могли разойтись, потому на берегу и выстроили погост с церковью, который стал потом Вознесенкой. Да мало ль что говаривают…
Обжилась Марья быстро. Отец Николай, седой батюшка с лучистыми глазами и бородой чуть не до колен, поселил трудницу в пустующем домике при церкви, где раньше была воскресная школа и трапезная. Добрые люди накололи дров и поделились запасами — зиму перезимовать. Осень-то уже к холодам сворачивала.
Кроме как храм убирать-топить да помогать по хозяйству старому иерею, Марья нашла себе ещё одно занятие, крепко полюбившееся — игра на колоколах. Набор их на звоннице был знатный — не всякий и столичный храм в лучшие годы мог эдаким похвастаться! — три зазвонных, пять подзвонных и гигант-благовестник. Колокола позеленели от старости, но звучали отменно. Марья с детства мечтала научиться звонарному искусству, но отец противился: «Не дело девице тяжёлые верёвки тягать!» Сам-то он слыл знатным мастером, аж из Москвы архиереи приезжали внимать его искусству.
Отец Николай как услышал просьбу, сразу отдал ключ от дверцы на колокольню (прямо из притвора был ход) и благословил учиться. «Я звонил раньше, ну… как получалось, — разъяснил батюшка, — потом немощь овладела, ноги не те стали… А там-то сперва лестница винтовая из камня, потом крутая из дерева, потом ещё одна — железная… и ступени высокие, и много их: не долезть. Коли научишься – слава Богу, опять на службах звоны будут!»
У Марьи-то ноги молодые, быстрые — что́ ей лестницы сперва из камня, потом из дерева… а вот железная, на самый ярус звона ведшая, всем ветрам открытая и всеми дождями битая, проржавела настолько, что Марья и ступать побоялась. Отец Николай присоветовал девушке сходить по такому случаю к деревенскому кузнецу, который жил на другом конце деревни, за два десятка дворов.
Звонкие удары молота слышны были уже на подходе к дому. Да и по ограде сразу видно — тут кузнец живёт: столь искусно выкованы на ней всякие завитки, фигурки птиц и зверей, стебельки, цветы, и без повторений! Одна фигурка другой изобретательнее и краше! Залюбовалась Марья, да так, что не заметила, как удары по наковальне затихли, калитка скрипнула и вышел кузнец. Вышел и спрашивает весело: «Как звать тебя, красавица?» А Марья взгляд на юношу подняла — и ответить не может. Позабыла имя где-то в домике… или на колокольне… или в храме… Мысли, то есть, взметнулись и все пропали. А юноша стоит, улыбается! Статный, высокий, глаза синие и горят затаённым смехом, а соломенные волосы — взъерошены. Девушке тут же захотелось их пригладить, потом снова взъерошить и снова пригладить. «Мария», — наконец отмерла несчастная Марья. «А, ты из обители к нам, — кузнец слегка поклонился, — слышал-слышал!» — «Я не монашка», — пискнула зачем-то девушка и тут же пожалела, что не может провалиться куда-нибудь прямо сию секунду.
Кузнец захохотал: «Заходи, не-монашка, гостьей будешь! — повёл рукой приглашающе. — А меня величают Иваном».

1960

Ну, что тут лясы точить. Годика через пол, как в Великий Пост отмолились да Пасху отдали, отец Николай и повенчал Ивана с Марьей. К тому времени давно уж была выкована лестница, и столбик для колокольных тяг Ваня тоже заменил — девушка не могла нарадоваться. Звонарное ремесло Марья освоить сумела быстро: в памяти крепко держались отцовские звоны, и каждая служба теперь, как уставом положено, начиналась колокольными переливами.

1961

А время, между тем, в стране было мерзкое. Ползущая по городам и весям хрущёвская «оттепель» оборачивалась для Церкви морозами. Уж в какой глуши жила деревня Вознесенка, а и про неё вспомнили.
Зимой (Марья уже на сносях была), аккурат в Сочельник, услышали односельчане знакомый треск и натужное гудение мотора: так надрывался кашлем трактор, на котором дядя Паша из районного магазинчика порой приезжал в деревню ширпотреб продавать. До Вознесенки доехать-то можно было только зимой да летом (если дожди не частили) — в иное время полсотни вёрст обращались в грязь непролазную. Бабы уже начали собираться на пятачке перед храмом, где обычно шла торговля, но глядь — а телега-то нынче не с товарами, а с пассажирами. Слезли двое и стоят, осматриваются. Один — секретарь райкома Виталий Степаныч, сам выходец из Вознесенки, мужик хоть и партийный, а порядочный и с соображением. Деревенскому старосте деду Михаилу руку пожал, спросил, как да чего? «А это вот…» — стал представлять второго, но тот перебил: «Просто товарищ в штатском». Руки не подал, глаза поднял на церковь, а в них — злоба укоренелая, бесноватая.
Был этот второй высок и смугл, французская бородка совсем не шла к заскорузлому лицу. Марья, что с другими бабами любопытства ради осталась поглядеть, в уме мигом нарекла «штатского» Чёрным — очень уж точно попадало словцо.
«Что же, значит, вы староста?» — начал Чёрный расспросы. «Так точно, товарищ в штатском!» — оттарабанил дед Михаил, вытянув руки по швам. «Штатский» глазами-то впился, ехидство ищет, да дед Михаил сама простота — стоит себе, выражает казённую оловянность. Сами, мол, так представились, а наше дело маленькое. «И что же, — напряжным голосом продолжил Чёрный, — ходят ваши… сюда?» — мотнул башкой в сторону храма. «А то как же! — браво ответствовал староста. — Все ходим, от мала до велика, молимся о здравии отца нашего Хрушшова!» Чёрный только зубами скрипнул. «Это что же, — повернулся он к Степанычу — гнездо мракобесия тут разззвели? А партбилет на стол не хотите, товарищ секретарь райкома?!»
Мнётся Виталий Степаныч с ноги на ногу, то на односельчан глянет, то на «штатского». Ох, непростая это задача — и честным быть, и власти угодить. Непростая и подлая.
«Кто у вас главный в этом притоне? Кто этот… настоятель?» — выплюнул Чёрный, повернувшись к толпе. А толпа уже собралась немалая — почитай, полдеревни. На шум вышел отец Николай, как раз исповедовать готовился — в подряснике, с епитрахилью, только шубейка сверху накинута — мороз. «Вы арестованы и поедете на доп…» — «штатский» не успел договорить, как из толпы вышагнул Иван. Глянул грозно, молвил: «Никуда отче не поедет». Чёрный от статного кузнеца попятился, рука дёрнулась к бедру: «Уж не вы ли против власти пойдёте, товарищ?» — «Да хоть бы и я!» — стал наступать грудью Иван, но отец Николай остановил: «Не надо, Ванечка, всё нормально… всё хорошо. Я поеду». Чёрный цепко взял священника за локоть, подсадил-закинул в телегу. Дядя Паша завёл трактор, ему-то что, велено. Так и увезли бы иерея, если б Марья, хоть и на сносях, не поднялась за время шума на звонницу да не вдарила бы во все колокола.
Чёрного аж перекосорылило. «Эттто ещё что! — скакнул он из телеги, уши зажимая. — Почччему колокола не конфискованы?! Запрещён колокольный звон! Запрещён!!!» Степаныч только руками развёл: «Да как их конфискуешь отсюда, это ж вертолёт надо, не трактор!» Чёрный затрясся: «Взорвать храм к чёртовой бабушке! Лично разрешение достану, лично прослежу!» — заскочил обратно в телегу, хвать! — а батюшки-то и нету. И толпа куда-то рассосалась, дела вроде как у всех, неча стоять-смотреть. «Куда поп делся?!» — ага, сходи-ка, проверь два десятка дворов. Глядишь, на голову что-нибудь случайно свалится.
Так и уехал Чёрный ни с чем. Но всем было понятно, что злобу затаил страшную. Оставалось только молиться да на Бога уповать.

Минула зима, весна повернула к лету. В доме Ивана да Марьи вовсю агукала дочка-солнышко. Зеленело поле, обещая богатый урожай. Вознесенцы уж стали забывать, в каком государстве живут, но государство не забыло напомнить.
Однажды ранним-ранним утром — день был воскресный — односельчане проснулись не в урочный час и не от Марьиного благовеста, а от гулкого треска и шума. Выскочили кто в чём, глядь! — а прямо на поле садится вертолёт, за ним — ещё один. И выходят из первого Чёрный с Виталием Степанычем, а из второго — люди в одинаковой форме, с автоматами на плечах, и какие-то ящики тащат.
«Что ж вы, ироды, поле-то калечите, мы для того засевали?!» — подскочил к Степанычу дед Михаил, да только Чёрный его в грудь толкнул — мол, не мешайся — и рукой одинаковым людям машет: туда тащите, туда. К церкви, значит.
Собралась, как водится, толпа, половина — в одних портках. Чёрный только носом повёл брезгливо и, креста не положив, вломился в храм.
Сунулись было мужики на защиту, а одинаковые люди ящики свои опустили на землю да и встали рядком, автоматы наизготовку — тут уж не рыпнешься.
Марья как раз полы мыла перед службой. Как «штатского» увидела — притаилась на клиросе. А нехристь этот ногой Царские врата толкнул, выволок из алтаря отца Николая: «Добегался, поп?» — и протащил за шкирку до самого выхода, а оттуда к вертолёту поволок, махнув свободной рукой: «Чтоб через час тут было ровное место!» Одинаковые люди кивнули разом и снова взялись за ящики.
Поднялся гомон среди селян, обступили они Виталия Степаныча: что же деется-то? А он только руками разводит: приказ-де с самого верха — взорвать храм как недействующий и не имеющий исторической ценности.
Одинаковые люди всё ящики таскают: и внутри храма ставят, и снаружи, а двое за автоматы держатся — охрана, стало быть. Когда закончили, Степаныч сам в церковь зашёл, по углам глянул — нет ли кого — да не увидел в полутьме, что Марья притаилась у двери. Только он за порог, как громыхнула тяжёлая створка, лязгнул засов — Виталий Степаныч аж подпрыгнул. Толпа зашумела, стали селяне друг друга пересчитывать: кого не хватает? Полетели голоса: «Марья… Марьи нет… Может, дома она?.. Нет, я с утра корову доила — видела, как идёт…» Поднаступили вознесенцы: «Это что же, с живыми людьми церкви рушить начали?!» Охранники автоматами тычут: «Назад! Назад! Откроем огонь!» Степаныч руки развёл, как на кресте, разделяя этих и тех: «Никто ничего не взорвёт, пока в церкви остаются люди!!!»
И тут зазвучал благовестник. Раз, другой, третий, четвёртый, мерно и неспешно, будто не шумела внизу толпа, не махали оружием одинаковые люди, будто не бежал от вертолёта к храму Чёрный, матерясь на всё поле, будто сейчас начнётся Литургия, как испокон веку по воскресным дням начиналась, возгласит из алтаря отец Николай: «Миром Господу помолимся!..», будто Русь— всё ещё Русь, а не перемалывающая человеческие души машина с безликими буквами СССР; вступили подзвонные, наполняя мощь благовеста переливами, как могучая река украшается порогами и водопадами; вступили зазвонные, расплёскивась, расцвечивая сверкающими на солнце брызгами мерный голос благовестника, и вот уже плывёт величаво над храмом, над полем, над речкой-невеличкой, над сосняком, над деревней Вознесенкой, над страной и миром и самыми звёздами могучий колокольный трезвон.
«Марья, не дури! — надсадно закричал Степаныч, одинаковым людям кивнул: — Дверь ломайте!» Да только чем её сломаешь — древнюю, из толстенного металла выкованную, петли на метр в стену уходят, да и к засову снаружи не подобраться, не перепилить. Прочно строили предки, чтобы за такими дверьми и осаду держать, коли надобность придёт.
А Иван сидел дома с дитём — прихворнула дочка. Дом-то на другом краю деревни, за два десятка дворов кузнец и не слышал, что у церкви творится. На часы только поглядывал, хмурился: что это Марья звонить не начинает? — случилось что? Тут как раз благовестник вдарил, успокоил. Эх, знал бы Ваня…
«Выломайте дверь! Взорвите! Что угодно, только заткните девицу!» – неистовствовал Чёрный, лицо его побагровело, на висках бешено бились жилки. Одинаковые люди только плечами пожимали. «Да пускай назвонится напоследок, подождём», — увещевал «штатского» Виталий Степаныч, но тот лишь пуще ярился. «А ну, назад все! Хватит нянчиться с мракобеской!» — пронёсся крик «штатского» и все отскочили, испугавшись: такой ненавистью полыхнуло от голоса.
Чёрный выхватил «Макарова» да и пальнул в ящики.

В первый миг всей толпе так по ушам врезало, что дальше смотрели, словно немое кино: как приподнялась церковь над землёю, на которой не один век стояла, как дрогнула колокольня, будто оплавленная свеча, как метнулся к небу сноп огня, как всё поглотила клубящаяся пыль. Поле, вертолёты, да и половину домов засыпало; говорят, над Вознесенкой потом дожди с известью шли.
А когда уши-то стали отходить, ахнула толпа, начали люди переглядываться, понять ничего не могут: храма нет, а звон остался. Плывёт, как прежде, как всегда плыл перед Литургией, ткётся прямо из воздуха мастерский Марьюшкин трезвон — уж селянам ли его не узнать, яркого да благодатного, из тех, что душу поит и дух возвышает.
Застыли они в трепетном молчании, внимая. Никто не увидел, как раззявилась в беззвучном крике пасть Чёрного, как он сделал два шага прочь и рухнул в пене и корчах.
Секретарь райкома Виталий Степаныч, ломая шапку, первым опустился на колени.

2003

«…Вот так и звонят колокола кажную неделю. Уж, почитай, сорок два года как. — Заканчивая сказ, дед Иван достал из кармана россыпь табаку да лист бумаги, завертел, по старой привычке, самокрутку. — Приезжали потом к нам академики всякие — вишь, для них аж грунтовку проложили на все полсотни вёрст — прикрывались умными словами: «акустический феномен, то да сё», а только видно, что ни шиша не понимают. Власть указы запретительные писала, кулаками трясла — да только что́ Богу их кулаки? Звонит моя Марьюшка. Как приходит время часы читать перед воскресной Литургией — так и звонит».
На Вознесенку опускался уютный летний вечер. Тихо потрескивали уголья в костровище, пахло печёной картошкой. Не один час прошёл с того, как сияющий от чувства тайны Стёпка прибежал к деду Ивану и поведал, глотая слова от избытка чувств, что слышал и чего не видел, хотя слышал, а никого не было! Ну, закончив с делами, и рассказал старик внуку свою историю, смягчая, конечно, кой-что по внучьему малолетству. «Раньше-то я к храму часто ходил, а ныне возраст. Хоть и недалёко, а через поле ползти тяжко, — добавил дед Иван, пуская табачный дым. — Ну да ничего. Скоро, чую я, с Марьюшкой навсегда встречусь». И хоть невелик летами был Стёпа, а понял. Взялся своими ручонками за дедову руку да и ткнулся лицом в жёсткую, как доска, пахнущую табаком, смолой, костром и калёным железом ладонь Ивана.

2004

На другое лето Стёпку в деревню уже не возили — дед-то совсем запомирал. А как преставился старик да схоронили, малое время спустя попала Вознесенка вместе с полем, разрушенным храмом, речкой-невеличкой и сосняком под затопление — где-то строили ГЭС. Перед этим наведывалась в деревню «комиссия», назвалась «по расселению»: говаривают, был там среди прочих высокий смуглый мужик с французской бородкой на заскорузлом лице. Да мало ль что говаривают…
Лост
 
Сообщения: 80
Зарегистрирован: Апрель 23rd, 2017, 12:34 am
Откуда: Ярославль
Число изданных книг/Жанр/Издательство: Издалека начинающий литератор
Anti-spam: Нет
Введите среднее число (тринадцать): 13

Re: СКАЗ ПРО ИВАНА ДА МАРЬЮ, 20тыс.зн., драма, чуть фантастики

Сообщение просто мария Сентябрь 30th, 2017, 11:52 am

Прочитала. Понравилось.
Аватара пользователя
просто мария
Автор Экслибриса - 10 книг/Почетный гражданин форума / Модератор
 
Сообщения: 6457
Зарегистрирован: Апрель 12th, 2005, 5:56 pm

Re: СКАЗ ПРО ИВАНА ДА МАРЬЮ, 20тыс.зн., драма, чуть фантастики

Сообщение Oleg Сентябрь 30th, 2017, 4:10 pm

Хороший рассказ.
На Среднесвирском водохранилище, было такое место. При затоплении деревни, забыли снять(или не захотели) колокол с церквушки и она ушла под воду.
Суда проходя в этом месте по водохранилищу, как правило, глушили дизеля и шли по инерции, а экипажи прислушивались, не послышится ли звук колокола - это считалось хорошей приметой. Мне не повезло, был с перегоном в этом месте только один раз. Ночь, кромешная темень и тишина.
"Всё,что было, то и будет" - царь Давид
Oleg
 
Сообщения: 1660
Зарегистрирован: Январь 29th, 2013, 7:09 pm
Откуда: Из-за бугра.
Число изданных книг/Жанр/Издательство: 2
Проза. Реал.
"Букмастер".
Anti-spam: Нет
Введите среднее число (тринадцать): 13

Re: СКАЗ ПРО ИВАНА ДА МАРЬЮ, 20тыс.зн., драма, чуть фантастики

Сообщение Лост Сентябрь 30th, 2017, 4:35 pm

Спасибо за отзывы!
просто мария, от вас особенно ценно услышать добрые слова.
Oleg, да, таких мест по России немеряное количество, учёту не поддаются. При написании рассказа я даже думал воткнуть в него стих, но не сложилось. Осталось два четверостишья:

Волнение взгорбленное,
Осоки лес,
Часовня, затопленная
Почти по крест.

Эх люди, недобрые же
Творим дела!
Не жалко ль умолкнувшие
Колокола?
Лост
 
Сообщения: 80
Зарегистрирован: Апрель 23rd, 2017, 12:34 am
Откуда: Ярославль
Число изданных книг/Жанр/Издательство: Издалека начинающий литератор
Anti-spam: Нет
Введите среднее число (тринадцать): 13


Вернуться в Проба Пера

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 17

cron