Грустный танец Фрейлакс

Третий традиционный  конкурс  на звание лучшего Автора года.
Тема от Олега Дивова: "Ложь во спасение".
Работы принимаются с 23.01.2006 по 13.02.2006, до 00:00 по Мск включительно.
Участие в конкурсе ограничено. Подробности в Правилах.

Грустный танец Фрейлакс

Сообщение Автор Февраль 12th, 2006, 7:03 pm

Как танцевал фрейлакс долговязый Янкель Кац!
Как он танцевал!
Отклоняя то назад, то вперед корпус, выделывая ногами замысловатые коленца, кружился, забавно отставляя локти, и шел по кругу - вышагивал в такт ритмичной музыке артистично склонив голову на тонкой, все еще детской шее.
И пели скрипки, звенели гитарные струны (на всех празднествах подыгрывал пейсатым скрипачам на гитаре пожилой ром Михаил) и взлетала легкими рыжеватыми облачками дворовая пыль, поднятая стоптанными каблуками танцующих.
И сейчас под ногами вилась пыль.
Колонна, медленно тянулась на север, окутанная ржавым порохом пересохшей степной земли, оставив сзади городские окраины и пахнущее водорослями, остывающее море. Триста тридцать шесть человек, включая стариков, женщин и детей, согласно утвержденному в городской управе списку на переселение.
Поскрипывала убогая телега, влекомая флегматичной пегой лошадью преклонных лет. В ней, лежа на пыльном сене, тряслись шестеро румынских солдат. Сопровождая медленно бредущих людей, словно овчарки охраняющие стадо, по обочинам шли получившие новенькую форму полицаи из местных – с немецкими карабинами и белыми повязками на рукавах.
Замыкал колонну тупорылый грузовик с брезентовым верхом, постоянно стреляющий испорченным глушителем. В кузове кто-то ехал, но пятнистый, как кожа древнего старика полог был задернут, и кто именно сидит внутри, рассмотреть не удавалось.
Рэб Давид, сухой и маленький старик лет семидесяти, с длинным носом и печальными, глубоко посаженными глазами, удивительно молодыми для этого морщинистого лица, возглавлял печальное шествие, и знал, кто едет в грузовике. Это знание подарил ему бывший сосед, с которым когда-то было выпито немало абрикосовой водки, а нынче старший полицай Тимофей Копейко, которого весь поселок Шанхай знал под кличкой Грошик.
Утром, когда всех сгоняли на площадь перед бывшим горкомом партии (а ныне Комендатурой) для построения, Грошик, ловко перекатываясь на коротких кривых ногах, как бы совершенно случайно очутился рядом с рэбом Мейерсоном, и, прикуривая немецкую, пахнущую «не по-нашему» сигаретку, сказал в полголоса, опасливо стреляя глазами из-под спадающей на лоб, редкой, как старый гребень, челки:
- Слушай, дядя Давид, тут такое дело…
Рэб Давид молчал, глядя перед собой.
Человек, конечно, слаб, и Господу это известно. Вот только почему одни предают, а другие, все-таки, нет?
Копейко пыхнул несколько раз густым дымом, сделал вид, что передыхает от непосильного труда, и продолжил:
- Там приехали какие-то, все в черном. Герр комендант говорит, что следить за переселением. Одеты совсем не так, как наши немцы. С автоматами.
Рэб Мейерсон знал Грошика всю его жизнь – старшему полицаю было хорошо за сорок. Грошик никогда героем не был. И подойти так близко к толпе изгоев с тем, чтобы предупредить их об опасности, было для него практически подвигом.
Рэб Давид едва заметно кивнул, на миг прикрыл глаза морщинистыми коричневыми веками столетней черепахи, и едва слышно произнес:
- Спасибо.

Он пришел на площадь первым.
Бессонная ночь пролетела, как и не было ее – за краткое мгновение от первой до последней звезды.
Ночью он прощался с домом. На стене, над безупречно застеленной кроватью, висели семейные фотографии в самодельных, старательно вскрытых коричневой морилкой, рамках.
Стараясь не глядеть на лица, навеки застывшие под коркой помутневших стекол, старик снял увесистые рамки со стены – на местах, где они висели, остались прямоугольные следы, словно заколоченные окошки в прошедшие годы – и, сложив фотографии в старый сундук, стоящий в их с Анной спальне, запер его массивным ключом.
Сама мысль о том, что чужие руки будут касаться фотографий, мебели, постельного белья, книг, а в том, что это вскоре случиться Мейерсон не сомневался ни на йоту, вызывала у него острое, как сердечная боль, чувство бессильного гнева.
Старик вышел за ворота, тяжело ступая на правую, опухшую ногу. Калитку он не закрыл. В конце улочки он остановился и, постояв неподвижно несколько секунд, все-таки оглянулся.
Дома и нависающие над заборами деревья казались тенями в дымке, карандашным наброском на серой бумаге. Только приоткрытая калитка виднелась темным пятном. Словно раззявленный в предсмертном крике рот.

На самом исходе теплых осенних дней, в начале октября, немцы вошли в город без единого выстрела.
Вообще, все с самого начала было буднично.
Фронт надвигался.
В спешке грузили демонтированное оборудование в вагоны на Сталелитейном, взрывники под бдительным оком бойцов НКВД минировали домны и огромные коробки цехов.
Громкоговорители вещали о временных поражениях, о героизме защитников Родины. И в этих сводках была правда. Слушая тяжелый, бронзовый голос диктора, Мейерсон представлял себе огненную, смертоносную волну, накатывающуюся на Горохов с запада.
Давид, уже зрелым мужчиной прошедший Первую мировую, переживший гражданскую со всеми ее прелестями, знал, что такое война.
Жаркими летними днями он выходил из дома, старого дома, построенного еще его дедом, бывшего когда-то раввином этого городка, садился на скамейке под огромной старой шелковицей, усеивающей всю округу фиолетовыми сочными ягодами, и замирал, глядя вниз, на лежащий у моря город.
Все пришлые вначале селились в поселке на широкой песчаной косе. Поселок всегда, сколько помнилось, называли Шанхаем.
Ближе к центру, на улице Соборной стоял трехглавый православный храм, по недосмотру властей перенесший государственную войну с мракобесием. Настоятель храма, отец Симеон, эту компанию не пережил – канул в «никуда» вместе с семьей.
Ни мечеть, ни синагога, расположившиеся на улицах Турецкой и Еврейской, борьбы с культом не вынесли. В новом мире не было места религии и вере, кроме веры в коммунистических вождей. И что самое страшное – мир от этого не рухнул.
Синагогу забрали под фабричный клуб в двадцать шестом. Старый раввин Шмуэль умер в тридцать пятом и вместо него никто в Горохов не приехал. После его смерти Давида и стали называть рэбе, наверное, из-за почтенного возраста, в память о прадеде и еще потому, что к этому времени стал он по-настоящему степенен и мудр.
Настолько мудр, что давал советы только тем, кто их спрашивал.
Настолько степенен, что обуздал свой тяжелый, как еврейская судьба, характер и научился общаться с чужими людьми.
Научиться жить в согласии со своими близкими рэбе Давид не успел. Его жена, Анна, после почти тридцати лет не слишком счастливой семейной жизни, ушла от него, забрав пятерых детей, чтобы более не обмолвится с ним ни словом.
Накопившиеся обиды превратили ее сердце в камень.
Сначала он не понимал, почему все произошло именно так, но из гордости не искал с ней встречи. А, может быть, не из гордости, а, зная наперед, что этой встречи не будет. Какая теперь разница?
Дети взрослели без него и писали ему письма. Он отвечал. Сдержано, в меру тепло, как и полагается суровому, но справедливому и доброму отцу, не ощущая при этом никаких эмоций. Но время и одиночество изменили его. Это случается редко, но все-таки случается. Однажды он поймал себя на том, что вздрагивает над листом исписанной мелким твердым подчерком бумаги от внезапно нахлынувшей нежности – совершенно чужого для него чувства.
- Здравствуй дорогая дочка! – писал он, и ощущал, что понимает смысл слова «дорогая» в этом привычном, штампованном выражении.
- Я горжусь тобой, сын! – и чувствовал, что его грудь распирает настоящее чувство гордости за ставшего инженером Михаила.
Иногда, правда, очень редко, дети приезжали к нему. И он встречал их – с каждым годом все радушнее и радушнее. Они приезжали, привозя своих детей - его внуков, своих мужей, жен, суету, шум и совершенно ненужные старику гостинцы.
И еще - они привозили ему приветы от его Анны. Но Давид знал, что это ложь. Она не передавала ему ничего – ни пожеланий счастья, ни проклятий. Она не забыла его, но навсегда вычеркнула из своей жизни.
Глаза у нее в тот вечер стали холодными, как зимнее море.
- Ты для меня умер! – сказала она.
Это была не первая ссора. И не тысячная. За двадцать семь лет семейной жизни их накопилось достаточно, чтобы по капле выжать любовь из ее сердца.
На следующий вечер, вернувшись домой после работы в мастерских, он не застал никого. Дом был пуст. Двор был пуст.
Мейерсон просидел в обезлюдевшей и сразу же ставшей неуютной комнате несколько часов, не зажигая свет и практически не двигаясь, пестуя свой гнев и физически ощущая котом крадущееся по дому одиночество. Он не стал есть. Не стал читать оставленной на столе записки. Что можно написать тому, кто для тебя уже умер?
Дни шли за днями. Как вода в песок уходили месяцы. Годы медленно тонули в густой, испускающей запах сероводорода грязи лимана не оставляя на поверхности даже пузырей.
Рэб Давид становился старым, по-настоящему старым. Вечерами, в свете тускловатой лампочки, он водил пальцем по ветхим страницам доставшейся ему по наследству Торы, шевелил губами, складывая в слоги хитро написанные буквы, и с трудом вспоминал слова, которым когда-то учили его дед и отец. Ребенком эта наука давалась ему легче, но так же без труда и забылась.
Он стал общительнее, радушнее, щедрее на слова. Одиночество пробудило в нем интерес к людям и, совершенно неожиданно для себя, старик стал желанным гостем на свадьбах и на похоронах. В этом городе на свадьбах лабухи играли и гопак, и фрейлакс, и сиртаки, и цыганочку. Гости лихо отплясывали, раскрасневшись от жары и водки, со вкусом закусывали, пели нестройно. Рэб, улыбаясь в усы, сидел в уголке, иногда поддерживая беседу. Ему было уютно в подвыпившей, веселой толпе. Для того, чтобы научиться любить людей он должен был остаться один.
После смерти равви Шмуэля, в старый дом Мейерсонов на Шанхае стали захаживать те евреи, кому нужен был совет, утешение или место для молитвы. Выросший безбожником в религиозной семье, Давид делал то, чему научился у пропавшего «без права переписки» православного священника отца Симеона - находил время и слово для каждого пришедшего. А что нужно человеку, который пришел к Богу? Совсем немного – чтобы Бог его выслушал. И иногда – пожалел.
Время не меняет только мертвых.
Некоторое время спустя, Давид Мейерсон не соблюдавший субботу ни разу после того, как покинул родительский дом, зажег в пустом жилище праздничные свечи.

В июле, днем, солнце на Азове безжалостно.
Рэб Давид сидел в тени шелковицы, опершись подбородком на палку, вырезанную им собственноручно из старого ореха – в последнее время его мучила подагра, и во время приступов он с трудом ковылял на внезапно распухших ступнях. Ветер, дующий из степей, вместе с летним жаром принес на Шанхай аромат трав и легкую цветочную горечь. Лежащий у моря город был окутан дымкой зноя, искажающей формы и расстояния, но Мейерсон своими все еще зоркими глазами видел, как к причальной стенке Сталелитейного становится каботажное судно.
В какой-то момент, рэб Давид почувствовал, как воздух завибрировал. Это было странное ощущение. Словно где-то неподалеку заработали невидимые мощные машины, наполнившие мир гулом, на грани слышимости.
Потом на Сортировочную, прямо с прозрачного летнего неба, спикировали серыми птицами самолеты с черными крестами на крыльях.
Низкий, страшный звук тревожных сирен, в сотни раз страшнее рева самолетных моторов, переполошил всех голубей, а их Горохове было несчетное количество – на каждый двор по голубятне, и тысячи птиц взлетели в небо, отчаянно хлопая крыльями. Завыли, залаяли испуганные собаки.
Пятидесятикилограммовая бомба, изготовленная на механическом заводе под Ганновером, угодила в самый центр обложенной мешками с песком зенитной позиции. Ствол пушки сорвало с лафета и он, как огромная «городошная» бита, ударил по выпуклому боку стоящей неподалеку цистерны с автомобильным топливом. Цистерна лопнула, как стеклянная, выбросив из внутренностей почти семьдесят тонн бензина, оросившие все вокруг, в том числе и горящие ошметки того, что недавно было подносчиком, заряжающим и командиром расчета.
Пламя поднялось выше здания вокзала.
Разорванная бомбами станция была, словно расколотый улей, над которым кружили зловещие пчелы-крестоносцы.
Так в самом начале августа в город пришла война.

Бомба, попавшая в вагон с пополнением, не только убила полсотни человек, но еще и ранила добрых два десятка. Из-за этой набитой взрывчаткой бочки не попал на фронт и Янкель Кац, танец которого так запал в душу рэбе Давиду. Взрывная волна подняла Янкеля в воздух и с размаху швырнула о стену старого железнодорожного склада и он, словно неуклюжая, потерявшая дорогу птица, пробив своим худым телом огромное окно, влетел во внутрь помещения, вместе с тремя земляками-новобранцами, оказавшимися рядом с ним волей случая.
Один из них, Саша Вихров, сын мастера из депо, которого Давид прекрасно знал, со сломанной шеей и перебитыми взрывом ногами, так и не пришел в себя и умер в больнице три дня спустя.
Янкель, у которого после удара из носа и ушей шла кровь, окончательно пришел в себя через неделю, и, на радость родителям, начал быстро поправляться. Только иногда странно дергал головой снизу вверх, выкручивая шею и задирая поросший рыжеватой щетинкой подбородок, и стал заикаться.
Третий же, Андрей Титаренко, бывший постарше двух своих товарищей по несчастью, отделался порезами да вывихами, и сейчас вышагивал сбоку колонны, в новенькой форме с белой повязкой на рукаве, и коротких, тупоносых сапогах рыжеватого цвета, ловко, по-охотничьи, зажав подмышкой приклад карабина. Был он приземист, как гриб, но не тот, который качается на тонкой ножке, а на гриб основательный, каким его рисуют в детских книжках с картинками. Бывший школьный учитель Титаренко был мужчина – хоть куда: крупный, широкий в кости, на толстых, как окорока ногах, с покатыми, мощными плечами грузчика и удивительно спокойным, рябым лицом.
Он поглядывал на Каца с нескрываемой насмешкой. Опухшее лицо юноши, покрытое с одной стороны коричневой коркой запекшейся крови, свернутый ударом приклада хрящеватый нос и прыгающая журавлиная походка казались смешным не только Титаренко, но и румынам, едущим в телеге. Они смеялись и показывали на Янкеля пальцами.
Рэб Давид оглянулся, стараясь встретиться с Кацем глазами, но тот смотрел сквозь него, плотно сжав губы.

Он подошел к Мейерсону возле управы, когда рэбе стоял перед наклеенным на стену объявлением, в котором всем лицам еврейской национальности предписывалось явиться к зданию комендатуры на Александровскую площадь, в четверг, ровно к восьми часам утра. С собой предлагалось иметь смену белья, теплые вещи, документы, деньги и прочие ценности.
Вверху объявления было слово: «ПРИКАЗ». Внизу листка, тем же шрифтом было набрано: «Лица, уклоняющиеся от исполнения приказа, будут расстреляны на месте».
И подпись: «Бургомистр Горохова, штандартенфюрер Верлаг фон Розенберг».
«Совершенно еврейская фамилия, - подумал рэб Давид. – Розенберг. В Горохове даже жили Розенберги».
- Они взяли п-п-п-перепись, - сказал кто-то за его спиной, заикаясь на согласных буквах.
Мейерсон оглянулся. Сзади стоял Янкель Кац. Царапины на лице уже затянулись и только глаза, обведенные синими кругами, да то, как он дернул головой столкнувшись с Давидом взглядом, говорили о том, что он еще не поправился.
- Что ты сказал, Янкель? - переспросил Мейерсон, внимательно глядя на Каца. – Что они взяли?
- П-п-п-перепись! – повторил тот нетерпеливо. – Документы из п-п-п-паспортного стола. Их не вывезли. Там все написано, д-д-д-дядя Давид. Кто еврей, кто не еврей. Кто ц-ц-ц-цыган… У меня одноклассница в к-к-к-комендатуре работает… - пояснил он.
- А цыгане тут причем? – спросил старик и замолчал, не сводя с Янкеля своих блестящих, темных глаз.
- Да, вот…
И Янкель показал рукой, причем здесь цыгане.
Действительно, в двух шагах от уже прочитанного объявления, висело второе, похожее на первое, как две капли воды, только вместо евреев в нем говорилось о цыганах.
Мейерсон внимательно прочитал и его, тронул задумчиво рукой бородку и спросил, не оборачиваясь, почувствовав, что Кац стоит у него за спиной:
- И что ты по этому поводу скажешь?
- Что скажу, д-д-д-дядя Давид? Скажу, что из З-з-з-з-аводского (так назывался поселок, располагавшийся буквально за забором Сталелитейного, на самом краю начинающейся за шлаковыми отвалами степи) немцы уже н-н-н-н-неделю берут людей на работы. Тех, кто работал на з-з-з-заводе – так тех на ремонты. А остальных – г-г-г-гонят в степь, копать противотанковый ров. Там, возле С-с-с-сельхозстанции…
- Противотанковый ров? В степи? – переспросил Давид, поворачиваясь. – Кому нужен в степи противотанковый ров?
Кац дернул подбородком, и стало заметно, что после контузии у него слегка подрагивает правая щека.
- А что еще говорит твоя одноклассница? Которая в комендатуре? – спросил Мейерсон, не дождавшись ответа.
- У них списки всех евреев, - сказал Янкель. – И цыган…
- Так это не великий секрет, – начал было Мейерсон, не столько, чтобы возразить, а чтобы как-то заглушить возникшее из ничего, из очевидной бессмысленности рытья противотанковых заграждений в открытой степи, внутреннее беспокойство.
- У нас в городе в кого не ткни… - продолжил, было, старик.
Янкель перебивать его не стал, но так посмотрел на Давида, что тот сам споткнулся о собственную мысль и замолчал на полуслове.
- Да нет, д-д-д-дядя Давид… Катя говорит, что не так много… На Ш-ш-ш-анхае и в центре человек т-т-т-триста-триста пятьдесят. Тех, к-к-кто остался…
Для поселка населением чуть меньше пятидесяти тысяч человек цифра была не впечатляющая. Но одноклассница Янкеля вряд ли говорила неправду. Кто ушел на фронт, кто уехал в эвакуацию…
На Шанхае, действительно, остались старики, женщины и дети.
С приходом немцев в городе начались рейды. Искали военных. Искали коммунистов. Искали комсомольцев и активистов. Рэб Давид догадывался, что искали их не для того, чтобы вручить премии. Только на поселке за первые три дня расстреляли пятнадцать человек. Отметины от пуль, бурые потеки на стенах вызывали ступор и апатию. И вопрос: кто следующий?
Теперь ответ был ясен – евреи и цыгане.
Мейерсон кивнул, более сам себе и своим мыслям, и сказал Янкелю, делая приглашающий жест свободной от самодельной трости рукой.
- Пройдемся, сынок…
До Городского Сада было рукой подать. За его решетками были видны грузовики, привозившие раненых в госпиталь – большие фургоны с красными крестами на брезенте бортов. Громко чихали глушители, звучала немецкая речь, суетились люди в белом поверх гимнастерок.
- Вы же с-с-с-слышали, что говорили, дядя Д-д-д-давид? – торопливо заговорил долговязый Янкель, кося глазом на немцев. – Слышали, что г-г-г-говорили в начале войны? Я п-п-п-понимаю, что люди говорят разное, но если это п-п-правда… Говорят, что они уничтожают евреев…
Он оглянулся, как будто бы еще кто-то мог их услышать.
- Вы же помните п-п-п-погромы, дядя Давид?

Их сверяли по списку.
Список – пачку отпечатанных на машинке (наверное, одноклассницей Каца отпечатанных, как подумалось Мейерсону) листов держал в руках бывший бригадир со Сталелитейного Гриша Колесников – правильный мужик, кривоногий, основательный, работящий. В полиции оказались тоже нужны работящие. Он стоял рядом с Титаренко и подавал страницы в нужный момент – точно, как опытный заряжающий подает снаряды.
Голос у Титаренко был командный – ему бы не классом – батальоном руководить. Он не выкрикивал - выпевал еврейские фамилии, словно пробуя их на вкус, перекатывая языком между губами.
Мейерсон пришел на площадь первым.
В своем единственном костюме, купленном семнадцать лет назад в мастерской Зямы Когана. Теперь костюм был истерт – свадьбы, похороны и время его не пощадили – но все равно, даже разлохматившийся на углах воротничок белой рубашки, надетой без галстука и застегнутой под самое горло, не мог лишить старика нарочитой строгости.
Люди, которых он знал много лет, а некоторых – всю свою жизнь, прожитую здесь, в этом южном городе, в черте оседлости, появлялись на площади кто в одиночку, кто парами, кто семьями.
Он кивал им, неторопливо, с достоинством, находя для каждого слово и улыбку, как делал это все те годы, что его называли рэбе.
Это была не работа, не обязанность, не ноша. Наверное, это можно было назвать призванием. Не талантом, позволяющим порхая исполнять то, что у других требует тысяч часов напряженного труда, а призванием данным Давиду Всевышним во искупление грехов.
Не за субботы, проведенные вместо синагоги в жаре кузнечного цеха, не за съеденную под водку свинину, не за то, что он, внук раввина, не знал целиком ни одной молитвы на языке предков.
Давид был убежден, что Богу нет дела до этого, и эта убежденность, более похожая на веру, возникла у него в последние годы, когда жизнь покатилась к закату, и одиночество оставило ему массу времени на раздумья. О чем, кроме как о прожитых годах можно думать во тьме длинных, как лето в детстве, зимних ночей? Если Всевышний есть, и потребует полный отчет о прожитом, то вряд ли его будет волновать, что и кто ел, и сколько раз в день молился. А вот то, как и кто жил - будет волновать наверняка.
Стоящий в стороне бургомистр, брюшко которого мышиного цвета мундир облегал туго, как лайковая перчатка, откровенно скучал. Ему смертельно надоела процедура переклички, это человеческое стадо на площади! Зеваки, собравшиеся в стороне поглазеть на евреев и цыганву, его тоже раздражали.
Более всего бургомистр хотел, чтобы все побыстрее закончилось. Чтобы эта человеческая грязь перестала мозолить ему глаза. У него хватало забот – рейх и фюрер ждали, когда заработает завод.
- Ну, кажется – все! – сказал Титаренко и улыбнулся, словно объявил классу об окончании учебного года.
Рэб Давид столкнулся глазами с Грошиком. Копейко смотрел на него, как смотрят на только что, буквально на глазах скончавшегося человека, которого не очень хорошо знали при жизни. С оторопью и сожалением.
Бургомистр кивнул и развернувшись на пятках взбежал по ступенькам, к входу в управу.
- Граждане жиды! Граждане цыгане! – раскатисто прокатив «р» над площадью крикнул веселый Титаренко. – Новая власть считает, и я с ней полностью согласен, что настало время проживающим здесь, в Горохове, нормальным людям, избавиться от вашего соседства!
Мейерсон слушал этот голос, стараясь вникнуть в слова.
- … приказываю переселить в места, выделенные немецким командованием для локального проживания лиц еврейской и цыганской национальности.
- Локального – это как? – спросил Давид, обращаясь неизвестно к кому.
- Это, как с-с-с-скот. В загородке, – ответил ему голос Янкеля.
Он возник сзади, как чертик из шкатулочки.
- Гетто! – продолжил Янкель. – Они с-с-с-сгонят нас в гетто, как с-с-с-скот… Нет, дядя Д-д-д-давид! Они никуда нас с-с-с-сгонять не с-с-станут! Я г-г-г-говорил вам, п-п-предупреждал, они нас … Они нас расстреляют! Надо же ч-ч-ч-что-то делать! Г-г-г-рызть их! Рвать!
Рэб Давид осторожно коснулся его руки и Янкель замолчал, словно ему закрыли рот ладонью.
- Тут триста человек, - мягко сказал он. – Молодых мужчин нет. Десятка не наберется. Стариков – полсотни. Остальные – женщины и дети. Посмотри туда – видишь? Нас расстреляют, Янкель. Я это знаю. И ты это знал, но просто не хотел верить. Если ты начнешь кричать об этом – начнется паника. И всех убьют здесь. Им все равно где убивать. А так – у них будет еще несколько часов жизни…
- Несколько ч-ч-ч-часов? - переспросил Янкель, глядя на Давида невидящими глазами.
- Несколько часов. Это много. Если они последние.
- Это не т-т-так, - проговорил Янкель безжизненным голосом.
- Это так, - возразил Давид.
- В целях скорого исполнения распоряжений командования, приказываю: Сегодня, 20 октября 1941 года, собрать, согласно переписи, и направить пешей колонной, в количестве…
Андрей Трофимович Титаренко, заглянул в бумагу, чтобы не ошибиться в цифре:
- … триста тридцать шесть особей, из них… евреев – 302 особи, цыган – тридцать четыре особи, на пункт накопления и сортировки, станция Межевая, Гороховский район.
Титаренко сложил лист аккуратно, по сгибам и сунул в карман гимнастерки.
- Все, особи вы наши! Разбиться группами по тридцать! Быстро! Копейко, окажи содействие!
- Быстро! Быстро! Разбились! А, ну, шевелись, блядь! – полицаи рассыпались по толпе, и она, до сей поры хранившая относительное молчание, завыла, забормотала, закричала разными голосами. – А, я тебя, сука! Че стал! Пошел!
Стоявшие в стороне румыны тоже метнулись в людское шевеление, раздавая удары прикладами и стволами коротких карабинов направо и налево.
Солдаты-немцы, под командованием возрастного унтера оцепившие площадь, смотрели на творящееся с брезгливыми улыбками.
От криков и шума залаяли собаки в ближайших к площади дворах, их беспокойный брех встревожил собак на Шанхае и многоголосый лай покатился вверх, по склонам.
- Ой, что ж это делается!
- Да, успокойся ты, жидов вывозят! Че ревешь, корова?! Че тебе те жиды – родственники, блядь!
- Как тебе не стыдно, Захар! Люди ведь!
- Это жиды-то люди?! Тьфу!
- Креста на тебе нет!
- На мне – есть! А вот на них – нету!
- … три, четыре, пять… так … становись!
- Мы не скот! – сказал Янкель Кац громко.
Толпа бурлила вокруг них, но пока никто не прикоснулся ни к Михаилу, ни к Давиду, ни к Янкелю.
- Мы не скот! – повторил Кац. И крикнул: – Люди, мы не скот!
Раньше, чем Мейерсон успел что-то предпринять, Янкель, этот рыжий дылда с походкой цапли, рванулся к ступеням комендатуры, где стоял, заложив руки за спину Титаренко, и в руке у этого танцора был мясницкий нож с широким, с ладонь, лезвием.
Кац рассекал толпу, как ледокол «Челюскин» - льды. Он шел напролом, никого и ничего не видя - только Титаренко, в котором на этот момент для него воплотилось все, что он ненавидел. Все, что он хотел бы уничтожить.
- Янкель! – пронзительно крикнул рэб Давид. – Янкель!
Но было поздно.
Кац уже вырвался из-за людских спин с ножом наперевес – этакая пародия на идущего в пешую атаку гусара. Один из немцев, стоящих в оцеплении вскинул винтовку, но выстрелить не успел. Что-то крикнул, как каркнул, унтер, а набежавший сбоку правильный мужик Гриша Колесников, ударил Янкеля прикладом, сворачивая ему набок полщеки вместе с носом.
Нож взлетел вверх, сверкая лезвием, и со звоном рухнул на каменные ступени. Кац же, опустился на землю беззвучно, закрутившись вокруг собственной оси, закрывая лицо руками. Сквозь пальцы, прижатые к лицу, обильно, ручьями бежала кровь.
- Господи, убили! – закричал женский голос.
Разбитая, было, на части толпа опять забурлила - с плачем, детскими и женскими криками. Хлестко ударили выстрелы. Стреляли в воздух, но винтовочный грохот ударил по людской каше, как бич укротителя по спине огрызнувшегося зверя.
Давид помог Янкелю встать, но тот, едва приподнявшись, отбросил прочь его руки. В свернутом набок носу хлюпала и пузырилась кровь, в груди при вдохе раздавался странный посвист.
Но Кац стоял.
Стоял, когда их строили в колонну, еще раз пересчитав.
Стоял, пока колонну брали в кольцо.
Стоял, когда в хвост колонне пристроился грузовик с закрытым тентом, скрывающий людей в черной форме, с молниями в петлицах и эмблемами в виде серебряного черепа.
А потом пошел вместе со всеми, роняя в пыль все еще срывающиеся с лица красные капли.

Пять километров, отделяющих их от сельхозбазы, они шли более трех с половиной часов.
Возле рва их ждали. Стояли чуть в стороне несколько пустых телег с сонными лошаденками в оглоблях, безучастные ко всему возницы и пятеро полицаев играли в карты прямо на траве.
- С прибытием, - сказал один из них. – Что-то вы долгонько, Андрей Трохимович!
Титаренко, несмотря на крупное сложение, легко соскочил с телеги.
- Здорово, мужики!
- Заждались уже, - протянул один из играющих, с длинным, как морда у лошади, лицом.
- Ну, что, жиды? – крикнул Титаренко, скидывая с плеча карабин. – Приехали? Распоряжайся, Колесников!
- Граждане, евреи! – голос у правильного мужика был пожиже, чем у помощника бургомистра. – Все шмотье оставить там, слева. Кто поставил чемоданы – ходите направо, до ямы!
Колонна молчала и не двигалась с места.
Из шедшего в арьергарде грузовика на землю выпрыгнули люди в черном. В руках у них были короткоствольные автоматы.
- Ну, кому сказано, блядь! – протянул тот, с лошадиной мордой, и ногой ковырнул стожок суховатой травы.
Стожок рассыпался и на людей глянул ствол МГ-34, с широким раструбом пламегасителя на конце.
Пулеметов было пять. И стрелков было пять. Они заждались, играя в карты.
- Шевелись, животные… - сказал Титаренко негромко, но голос его был слышен сквозь шелест ветра, налетевшего со стороны моря. – Нам еще домой надо.
Пахло кисло и тяжело - гнилым силосом и раскопанной землей. Толпа качнулась.
Из нее вышел Янкель Кац, опухший, окровавленный, перекошенный, но его единственный открытый глаз горел такой ненавистью, что рэб Давид содрогнулся.
- Мы не животные… - сказал Янкель, едва шевеля разбитыми губами, и страшно дернул разбитой, кроваво-рыжей головой. – Мы не животные, слышишь, ты, падаль?
Слова были почти не различимы, но, как ни странно, все их услышали.
Рэб Давид шагнул вперед, оставляя строй все еще цепенеющий от ужаса под пулеметными стволами, и стал рядом с Янкелем.
Лицо у Лошадиной морды вытянулось еще больше, его пулемет плюнул огнем и от удара тяжелой пули в грудь Янкель всплеснул руками, и попятился назад, отставив локти, неровным, рваным шагом. От второй пули он закружился, но все-таки не упал…
Голова Каца стала под немыслимым углом к тонкой шее, как будто бы кто-то выдернул из него хребет, и склонилась на плечо…
В воздухе, с протяжным звоном лопнула басовая струна.
Рэб Давид Мейерсон, кузнец и безбожник, вдруг вспомнил слова, которые слышал более шестидесяти лет назад. Незнакомые слова на незнакомом языке.
Сзади него уже бежали и кричали люди, и рявкали хором заждавшиеся пулеметы, а он замер под свинцовым дождем, невредимый, словно Всевышний давал ему последний шанс вспомнить нечто важное.
- Адонай Элохейну! – сказал старик. - Адонай Эхад!*
Как танцевал фрейлакс долговязый Янкель Кац! Как он танцевал! Отклоняя то назад, то вперед корпус, выделывая ногами замысловатые коленца, кружился, забавно отставляя локти, и шел по кругу - вышагивал в такт ритмичной музыке, артистично склонив голову на тонкой, все еще детской шее. И пели скрипки, звенели гитарные струны, и взлетала легкими рыжеватыми облачками дворовая пыль, поднятая стоптанными каблуками танцующих.
Рэб Давид увидел парящие в воздухе гильзы, увидел, как вспыхнул ярким, словно полуденное солнце, огнем дульный срез.
- Прости… - подумал он, так и не решив для себя к кому обращается: к ней или к Всевышнему.
А потом – мир погас.





*Адонай Элохейну! Адонай Эхад! (ивр.) – Господь наш Бог! Господь един!
Строки из еврейской молитвы «Шэма, Исраэль!» (Слушай, Израиль!)
Автор
 

Сообщение Атос Февраль 13th, 2006, 2:27 am

Первое впечатление - это не рассказ, а какая-то часть из более крупного произведения. Рассказ в моем понимании - это концентрат идеи в малой художественной форме по принципу – кратко, образно, эффективно! Ничего лишнего. В данном случае я просто утонул в многословии! Добросовестно прочитал все, от начала до последней молитвы. До конца добрался с большим трудом. По форме имеем трагедию. Очень образно, выразительно, со многими подробностями рассказывается, как немцы в сорок первом расстреляли группу евреев и цыган. Тема, сам по себе выигрышная – людей убивают только за то, что они евреи и цыгане. Несправедливо, жестоко, жалко! Читатель в конце должен переживать…
Язык очень сочный, яркий. Если в некоторых других рассказах мало описаний, подробностей, образов главных героев и персонажей, то здесь под этими образами и всяческими подробностями можно просто утонуть…
Я очень сочувствую несчастным жертвам и ненавижу их палачей, но что касается рассказа…. Очень трудно читается. В смысле утомительно. Барахтаешься в море избыточной информации, которая открыто работает на то, чтобы выбить в итоге у читателя в развязке скупую слезу… Текст особо ругать не могу – написано профессионально, но для рассказа крайне затянуто и нудно. Наверное, эта вещь не для всех…
Выводы.
Читать было совершенно неинтересно. Заведомо знал, чем все кончится. Тема, хоть и выигрышная, но избитая. Тысячи раз обыгранная. Того же уровня, что и про пытки и повешение советских заложников, партизан, пионеров, заключенных в концлагерях и т.д…. Это все люди и их всех жалко! Невинные жертвы! Но!
Я как читатель почувствовал потенциал, уровень мастерства автора, но не получил награды за чтение. Мне было банально неинтересно…. Ничего нового, яркого, необычного (эпизоды с ножом и пулеметами как-то ожидались и не встряхнули). Скучно…
Ощущение – прочитал выдранный кусочек из какого-то очень большого романа. Грустная история…
Позитив – автор показал, что может писать мастерски.
Но то, что он выложил здесь, мне лично не понравилось, потому что многократно обыграно, старо, скучно, не увлекло ничем. Таких трагедий у каждого народа много и, если их описывать, надо придумывать что-то новое, вызывать сопереживание. Найти яркую идею, вымысел, эпизод, прописать драйв. И учитывать форму. Одно дело писать таким языком роман, другое – рассказ! То, что пройдет в романе, не заиграет в рассказе! Места не хватит. Попробуйте, например, переложить в рассказ замечательный роман о геноциде армян – «40 дней Муса-дага». Что получится? А ничего толкового не получится. Хотя и тема та же. Кто не ушел в резервацию, и не погиб в дороге, тех расстреляли или зарезали. Правда, концовка чуть посчастливее. Там часть людей все-таки спасли, вывезли на военных кораблях. А здесь – буднично так, по ходу дела, просто постреляли из пулеметов заждавшиеся палачи. По жизни – трагедия, по сюжету – полная предсказуемость.
Пусть не обижается на меня автор. Не смог он рассказ так написать, чтобы я воспринял происшедшее, как собственную боль. Все шаблонно. С деталями, красочными образами, но прямолинейно и тяжеловесно по сюжету.
О тараканах.
Много неудачных, на мой взгляд, сравнений, например
«… Колонна, медленно тянулась на север, окутанная ржавым порохом пересохшей степной земли…» - пардон, автор, как понимать «ржавый порох»? - Слово «ржавый» не вяжется с порохом. Порох бывает черным, светлым и еще каким-то, но не «ржавым» точно. Почему колонна была окутана …ржавым порохом…земли? Ну никак у меня не вяжется эта ассоциация… Ну, дымом там, например, пылью, еще понятно.
«…Рэб Давид едва заметно кивнул, на миг прикрыл глаза морщинистыми коричневыми веками столетней черепахи…» - тогда уж «как у столетней черепахи».
«…Годы медленно тонули в густой, испускающей запах сероводорода грязи лимана не оставляя на поверхности даже пузырей…» - Годы тонули? В грязи лимана? Не оставляя пузырей?
«…Стараясь не глядеть на лица, навеки застывшие под коркой помутневших стекол…» - под коркой помутневших стекол? Стекла из корки что-ли?
«…В кузове кто-то ехал, но пятнистый, как кожа древнего старика полог был задернут…» - а что, у всех древних стариков пятнистая кожа? Не могу себе представить.

«…Утром, когда всех сгоняли на площадь перед бывшим горкомом партии (а ныне Комендатурой) для построения, Грошик, ловко перекатываясь на коротких кривых ногах, как бы совершенно случайно очутился рядом с рэбом Мейерсоном, и, прикуривая немецкую, пахнущую «не по-нашему» сигаретку, сказал в полголоса, опасливо стреляя глазами из-под спадающей на лоб, редкой, как старый гребень, челки:…» - очень длинное предложение. Надо бы разбить…

В тексте есть грамматические ошибки, пропуски букв, проблемы с запятыми. А самое главное, автор так расписался, что перебрал разрешенный на конкурс лимит 30 000 знаков.
В его рассказе 30 546 знаков. Переложил рассказ в Word, проверил, несколько раз – точно 30 546 знаков с пробелами! Правила – они ведь для всех, не так ли?
Мушкетёр
Атос
 
Сообщения: 515
Зарегистрирован: Июль 30th, 2004, 3:31 am
Откуда: Белгород

Сообщение Амрит Февраль 13th, 2006, 5:32 am

Атос, не передергивайте с математикой. В правилах сказано - до 30 тысяч знаков, здесь 30? Или 31? Я еще понимаю, если бы было 30. 900 - тогда стало бы неуютно :)
Рассказ экзотический, яркий, мне понравилось, что даже в таких местах, где трудно обойтись без штампов, автор мастерски обходит их - оригинальными, свежими образами. Неплохо было бы еще разочек вычитать на свежую голову - у меня та же беда, то предложения большие, то буквы пропущены. Ваш рассказ - один из моих "фаворитов".
Изображение
Аватара пользователя
Амрит
Автор 06/07, Серебряная сказка, 6 книг
 
Сообщения: 1830
Зарегистрирован: Ноябрь 24th, 2004, 3:44 pm
Откуда: г. Калининград
Anti-spam: Нет
Введите среднее число (тринадцать): 13

Сообщение Атос Февраль 13th, 2006, 9:14 am

Амрит, пардон, конечно, что наши мнения тут не совпали. Что думал, то и написал. Как раз тут вижу в идее один большой штамп.

А 30 000 знаков - это ровно 30 000 хнаков, а не 30 001. Я просил Машу для конкурса сделать верхним пределом 40 000, чтобы не было вот таких моментов и авторы могли писать спокойно, с запасом. Но на это не пошли. Так что никто не передергивает!
Мое дело, как критика, в отзыве указать ВСЕ недостатки. Завышенный объем, переваливающий лимит - это тоже недостаток рассказа!
Мушкетёр
Атос
 
Сообщения: 515
Зарегистрирован: Июль 30th, 2004, 3:31 am
Откуда: Белгород

Сообщение Амрит Февраль 13th, 2006, 12:46 pm

Атос... Что ж сделаешь, мы люди, а не шахматы, в чем-то согласны, в чем-то разойдемся, но тут, я думаю, яйца выеденного не стоит. 30 тысяч - не 31. И все тут :)
Изображение
Аватара пользователя
Амрит
Автор 06/07, Серебряная сказка, 6 книг
 
Сообщения: 1830
Зарегистрирован: Ноябрь 24th, 2004, 3:44 pm
Откуда: г. Калининград
Anti-spam: Нет
Введите среднее число (тринадцать): 13

Сообщение Наташа Февраль 13th, 2006, 4:11 pm

Как танцевал фрейлакс долговязый Янкель Кац! Как он танцевал!
Отклоняя то назад, то вперед корпус, выделывая ногами замысловатые коленца, кружился, забавно отставляя локти, и шел по кругу - вышагивал в такт ритмичной музыке артистично склонив голову на тонкой, все еще детской шее.
И пели скрипки, звенели гитарные струны (на всех празднествах подыгрывал пейсатым скрипачам на гитаре пожилой ром Михаил) и взлетала легкими рыжеватыми облачками дворовая пыль, поднятая стоптанными каблуками танцующих.

Когда я прочитала первый абзац, то подумала: наконец-то, вот он - победитель! Но дальше этого абзаца мой восторг почему-то не пошёл. Автор вдруг съехал с кружевного стиля, на скучное повествование. И стало обидно.
Нет, тест сильный, профессиональный. Есть чудесные сравнения:
Только приоткрытая калитка виднелась темным пятном. Словно раззявленный в предсмертном крике рот.
Но сам сюжет увяз в бесконечных именах и описаниях. Для такого объёма - их просто пресыщение. Например, зачем вы называете по именам этих героев: Саша Вихров, старый раввин Шмуэль, Бургомистр Горохова, штандартенфюрер Верлаг фон Розенберг, Гриша Колесников, Зяма Коган - их так много! Икаждого читатель пытается запомнить, только неизвествно для чего? Почему бы Гришу Колесникова было бы не окрестить просто заводским мужиком, а Сашу Вихрова каким-нибудь молодым парнишкой и проч. Понимаете, просто тонешь в этих никому не нужных именах!
Потом, ГГ у вас то рэб Давид, то Рэб Мейерсон, то ещё как-то ( кстати, как и Янкель Кац! То Янкель, то Кац). Тут было бы неплохо уже сначала определиться, как их будут звать. Иначе просто путаешься. Затрудняется чтение. Либо, либо. Тем более, для короткого рассказа. Так удобнее, поймите.
Ну и наспоследок ещё об одной путанице во времени:
прикуривая немецкую, пахнущую «не по-нашему» сигаретку,
папироску, скорее всего? У вас же в начале текста не стоит - время великой отечественной. Читателю самому нужно понять, о какой эпохе повествование. Здесь я сбилась на современность.
В общем, от первого абзаца я в полном восторге. И точно знаю: автор может показать всем нам высокий пилотаж. Только на этот раз как-то получилось не совсем то... :roll:
Наташа
 
Сообщения: 332
Зарегистрирован: Декабрь 9th, 2004, 10:44 pm

Сообщение Автор Февраль 13th, 2006, 4:27 pm

Наташа, первоначальный текст был в 54 500 знаков. Там все понятнее.
Полное имя ГГероев - рэб Давид Мейерсон (рэб - учитель, а не имя), юношу же зовут Янкель Кац (имя и фамилия). Когда конкурс закончится прижелании дам Вам полный вариант. Надеюсь, некоторые вопросы уйдут сами по себе.
Кстати, в немецкий паек входили именно сигареты. Папиросы (пахитосы) были в ходу у нас.
Автор
 

Сообщение Автор Февраль 13th, 2006, 5:05 pm

Автор, я тоже Автор, но не тот. Стыдливо прикрываю лицо по причине странности вопроса, который собираюсь задать. Как Вам пришло в голову такое сочетание имени-фамилии "Гриша Колесников"?
__________________________--
ДРУГОЙ АВТОР
Автор
 

Сообщение Автор Февраль 13th, 2006, 5:11 pm

Сложно сказать. Я сначала вижу героя, а потом его называю. Назвал так. Фамилия Колесников распространена в регионах Южной Украины. Григорий - популярное имя в то время. Ничего личного, поверьте.
Автор
 

Сообщение Автор Февраль 13th, 2006, 5:22 pm

Уфф. А то я уж думала, не сверить ли нам списки знакомых.
__________________________
ДРУГОЙ АВТОР
Автор
 

Сообщение Просто Февраль 13th, 2006, 5:32 pm

ХОРОШО! а просто хорошо и все тут...
плотность текста -да, заметная. Но, не напрягает. Просто картинка разворачивается расцвечивается больше. Хотя тема сложная, для современного и, особенно, молодого читателя. И все-таки...
Находок описательных полно. И просто интересно, даже несмотря на почти предсказуемый финал. Так ведь, если правильно понято, основная мысль -- подари им несколько часов жизни, не отнимай надежды до последнего, даже явным (и не очень) обманом. Несколько часов - но, они будут и они будут их собственные, пусть и не очень "радостные" (мягко сказано), но никогда - безнадежные.
Аватара пользователя
Просто
 
Сообщения: 796
Зарегистрирован: Март 31st, 2005, 2:59 pm
Откуда: Окраина

Сообщение Blackfighter Февраль 13th, 2006, 6:07 pm

рассказ, определенно, входит в список моих фаворитов. за очень большой список достоинств.
- тема. это хорошо, это правильно. ну, для меня - правильно. девочками со страданиями я лично уже перекормлена вплоть. а это как-то по-взрослому, по-серьезному. спасибо.
- текст яркий, текст написан и чисто, и профессионально.
- цепляет. тоже ведь большое достоинство, однако... герои - живые.
но, надо признать, основные претензии справедливы. Атос, на мой взгляд, перегибает палку и выплескивает младенца вместе с водой, но рацио в его словах есть, и много есть его.
1. текст обитает где-то на грани между рассказом и повестью. для рассказа слишком много деталей, отступлений к прошлому и второстепенных персонажей, для повести - слишком мало сюжета. :)
2. начало эмоционально накалено, но к концу рассказ ощутимо сдувается. так не должно быть, должно быть с точностью до наоборот.
в основном - где-то примерно согласна с мнением Наташи. мастерство налицо, а вот результат мог бы быть и еще лучше, это очень заметно. видимо, при ужимке почти вдвое из текста пропала структура и равномерность повествования, а также объем, на который должно и приходиться число имен и персонажей.
однако ж - хорошо. спасибо!
Бессонная ночь над белым листом,
Как бездна между мостом и крестом... (с) Элхэ Ниэннах
Аватара пользователя
Blackfighter
Автор Экслибриса/1 книга
 
Сообщения: 712
Зарегистрирован: Июль 14th, 2005, 11:29 am
Откуда: Лыткарино, МО

Сообщение Наташа Февраль 13th, 2006, 7:15 pm

Автор писал(а):Полное имя ГГероев - рэб Давид Мейерсон (рэб - учитель, а не имя), юношу же зовут Янкель Кац (имя и фамилия).
Кстати, в немецкий паек входили именно сигареты. Папиросы (пахитосы) были в ходу у нас.


Правильно! Это я поняла (про имена), но в тексте вы разрываете рэб Давид Мейерсон и Янкель Кац.
1.Научиться жить в согласии со своими близкими рэбе Давид не успел
2.Мейерсон просидел в обезлюдевшей и сразу же ставшей неуютной комнате
3.Давид, уже зрелым мужчиной прошедший Первую мировую
4.Некоторое время спустя, Давид Мейерсон не соблюдавший субботу


Вот это я имела ввиду. Конечно, вы потом объясняете почему он стал рэб (рэбе?), и про фамилию, но в тексте они воспринимаются разрозненно. Для чтения (особенно рассказов), удобно всё-таки чтобы герой имел один вариант имени для читателя.

Насчёт сигарет. На немецком - да. Die Zigarette - оно так было и будет. Для русскоязычного варианта я всё-таки предпочла бы русское название, созвучное тому времени, а именно папироса. В те времена русские солдаты о сигаретах ещё и не слыхивали :)
Наташа
 
Сообщения: 332
Зарегистрирован: Декабрь 9th, 2004, 10:44 pm

Сообщение авто-мат Февраль 13th, 2006, 7:44 pm

Мудро - потому что спокойно и без истерик, трагично и печально и высоко над суетой, насколько это возможно в данной теме. Трогательный текст, мастерски исполненный.
Здарова калдуны и дивчонки
авто-мат
 
Сообщения: 754
Зарегистрирован: Февраль 27th, 2005, 7:45 pm
Откуда: г.Китеж

Сообщение Мария Брикер Февраль 13th, 2006, 9:07 pm

Рассказ очень понравился!
Написано грамотно, талантливо. Правильно подана тема. Рассказ трогает и не оставляет равнодушным.
Удачи Вам, Автор!
Мария Брикер
Автор Экслибриса//8 книг//ЗВЕЗДА'08
 
Сообщения: 746
Зарегистрирован: Декабрь 3rd, 2004, 11:51 pm

Сообщение Акулина Февраль 14th, 2006, 12:27 am

Понравилось все.

«..прикуривая немецкую, пахнущую «не по-нашему» сигаретку». Во время войны еще говорили «цыгарка». То, что продавалось в магазинах, да, действительно, называлось папиросы.

Жалко, что Вам пришлось сократить рассказ. При всем том, что Автора упрекают в пере избыточности информации, лично мне кажется, что кое-какой информации не хватает.

1. «Стоявшие в стороне румыны тоже метнулись в людское шевеление, раздавая удары прикладами и стволами коротких карабинов направо и налево».

Далеко не все (поколение моложе 30 лет) знают, что «Вместе с Германией в войну против Советского Союза вступили Венгрия, Румыния, Финляндия и Италия.»
Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что хотя бы одно предложение, поясняющее совместное участие (румын и немцев) в карательных акциях, было бы уместно.

2. «Солдаты-немцы, под командованием возрастного унтера оцепившие площадь, смотрели на творящееся с брезгливыми улыбками».

Очень часто, в художественных произведениях на тему карательных операций во время Второй Мировой войны со стороны немецкой армии, встречается именно такая фраза: «..с брезгливыми улыбками». Наша история имеет множество примеров совместной деятельности в довоенные годы между Германией и СССР (бывшим), Германией и Россией (еще более ранний период). В таких областях, как медицина, ядерная физика, и т.д. . В этой совместной деятельности были равно партнерские отношения между немцами и специалистами из СССР.
Многие немцы учились в России и СССР,
Например, Альфред Розенберг (1893-1946 гг.), изначально подданный Российской империи (родился в семье ревельского сапожника, учился в Высшей технической школе, а после ее эвакуации – в Москве) – весьма трепетно относился к русскому искусству.
Откуда появилась, вдруг, «брезгливость»? Дело в том, что солдатам-немцам, буквально «вбивали « в головы, что люди, которых они должны были расстреливать – дегенераты. Есть специальный приказ А. Гитлера, в котором написано, что немецкому солдату запрещено вступать в любые дискуссии с местным населением (из-за опасения, что немец-солдат будет обращен в «иную веру», и не выполнит приказ офицера. В этом приказе сказано, еще, что славянский народ говорлив и склонен к философствованию, а это опасно,,,).

Я приношу свои извинения, за столь длинное отступление, но, на мой взгляд, это важный момент, для понимания КТО уничтожает евреев, цыган…Если эти мои размышления покажутся Автору полезными, буду рада.

3. География. В самом начале рассказа используются названия Сталелитейный (станция или полустанок?), поселок Шанхай (ясно, что не в Китае), Горохов (город, село? Где?). И только в середине появляется Азов, после чего становится понятно, где именно все это происходит. ИМХО – лучше в самом начале указать географическое место событий. Например: «..оставив сзади городские окраины и пахнущее водорослями, Азовское море».

4. В рассказе описываются события, относящиеся к настоящему времени и описываются события, которые вспоминает Рэб Мейерсон, относящиеся к прошлому.
Читается тяжеловато, потому, что не сразу понимаешь, о чем идет речь, после только что прочитанного выше. Можно попробовать изменить шрифт текста, который относится к описанию прошлого времени. Тогда зрительно текст будет восприниматься иначе.
Желаю Автору творческих успехов.
Если напечатаете полностью свой рассказ, как грозились, с интересом прочитаю. :shock:
Если нет дерева, то не прилетит золотой феникс...
Аватара пользователя
Акулина
 
Сообщения: 180
Зарегистрирован: Декабрь 29th, 2005, 2:18 am
Откуда: Москва

Сообщение Bлад Силин Февраль 14th, 2006, 1:18 pm

Момент близкой гибели персонажа тем привлекателен для автора, что раскрывает глубинные тайники души. Становится понятно кто чего стоит; подлец являет себя подлецом, герой героем, пророк – пророком. К чему притворяться, когда скоро гибель?
Всё это вам удалось показать. Сами вы при этом выступаете в роли безликого регистратора событий – событий страшных, воистину чудовищных. С одной стороны это прекрасно: отстранённость ваша даёт возможность увидеть глубину трагедии. С другой же – плохо. Вы уделяете мало внимания сюжету. Внешнего сюжета нет вообще, есть лишь цепь событий, связанных причинно-следственной связью. Казалось бы, основное внимание тогда внутреннему сюжету? Но нет. Вы пишете, как в жизни, а мне бы хотелось почитать литературу.
Прекрасное знание реалий сыграло против вас. Иногда описание мира у вас становится самоцелью. Действие тонет в подробностях. «Пятидесятикилограммовая бомба, изготовленная на механическом заводе под Ганновером». Мне не интересно знать, где изготовлена эта бомба. А вот как она изменила судьбу героев – очень интересно. Заметьте: бомба, с которой началась война, по сюжету совершенно не нужна. Потому что тогда нам придётся начинать с каменного топора Каина. А вот следующая: «Бомба, попавшая в вагон с пополнением, не только убила полсотни человек, но еще и ранила добрых два десятка. Из-за этой набитой взрывчаткой бочки не попал на фронт и Янкель Кац» - уже ближе к цели, но всё равно не требует стольких слов. Вычищайте немилосердно всё лишнее, тогда то, что останется, заработает.
У вас богатая фантазия, позволяющая создавать образы. Но, как это часто бывает с неординарно мыслящими людьми, на один прекрасный образ у вас получается несколько фальшивых. «окутанная ржавым порохом пересохшей степной земли» - образ противоречит сам себе. Что-нибудь одно – или ржавчина, или порох. Или «ржавый» (что ассоциируется с водой) или «пересохшая». Эпитетов слишком много, от этого текст «размазывается».
У вашего авторского стиля есть особенность: вы любите далеко разносить подлежащее и сказуемое. Приём этот – нечто вроде специи. Его можно иногда использовать, чтобы придать повествованию необходимую экспрессию, но нельзя же всё блюдо варить из специи! Смотрите сами: «шли получившие новенькую форму полицаи». Между сказуемым и подлежащим три слова. Это уже затрудняет чтение. Да ещё и инверсия. А полностью фраза выглядит так: «Сопровождая медленно бредущих людей, словно овчарки охраняющие стадо, по обочинам шли получившие новенькую форму полицаи из местных – с немецкими карабинами и белыми повязками на рукавах». Вы навязали читателю свою картинку, и сделали это, сильно утяжелив фразу, инверсировав подачу информации, влепив образ хороший, но относящийся к объекту, который ещё не упомянут. Если вы даёте читателям такую нагрузку, её надо оправдывать. Захватывающим сюжетом, поворотами интриги, напряжённым саспенсом.
Bлад Силин
 

Сообщение Автор Февраль 14th, 2006, 1:37 pm

Bлад Силин, Вы Арбитр, я не пререкаюсь. (Это сразу же, как бесспорная оговорка!), но
«окутанная ржавым порохом пересохшей степной земли» - образ противоречит сам себе.

Прах, порох, пыль-это одно и то же.
Пыль в степи под Азовом осенью, до начала дождей - красноватая, как ржавчина. Возможно, я "пересластил" предложение, но у меня такой ассоциативный ряд и он достаточно близок действительности.
Хотя, естественно, это ИМХО.
Автор
 

Сообщение Амрит Февраль 14th, 2006, 2:30 pm

Надеюсь,вы себя раскроете в конце конкурса. :roll: Любопытно бы узнать, кто у нас тут такой умный и дотошный. Надо же, использовать не просто имя и фамилию, а распространенную там-то и тогда-то... :shock:
Изображение
Аватара пользователя
Амрит
Автор 06/07, Серебряная сказка, 6 книг
 
Сообщения: 1830
Зарегистрирован: Ноябрь 24th, 2004, 3:44 pm
Откуда: г. Калининград
Anti-spam: Нет
Введите среднее число (тринадцать): 13

Сообщение Автор Февраль 14th, 2006, 8:01 pm

Всем прочитавшим, написавшим отзывы, судьям - СПАСИБО!
Амрит, обязательно "рассекречусь". Жаль, что не смог по условиям конкурса выложить полный вариант.
В любом случае - рад, что нашлись те, кто прочитал и высказался.
Автор
 

Сообщение IRA Февраль 15th, 2006, 6:55 pm

Автор, не знаю, почему, но мне ваших героев не было жалко! А ведь я не чёрствый человек. Обыкновенная я.
Как-то вот вы туда-сюда и расписали всё по полочкам, а главное забыли. Не почувствовала я "еврейства". Вот мелких деталей не хватило. Не исторических, а общечеловечески-важных. Как-то вот глубины нет
Простите, если обидела. Я просто читательница заядлая и спросная.
IRA
 

Сообщение Автор Февраль 15th, 2006, 7:18 pm

Наверное многое осталось "за кадром". Более 54 000 в начальном варианте. Чуть более 30 000 в окончательном. Увы. Прочли и спасибо за то, что это сделали. То, что не почувствовали - жаль. Но, с другой стороны, каждый чувствует по-своему.
Автор
 

Сообщение Сергей Соболев Февраль 17th, 2006, 6:42 pm

Комментарий от Сергея Соболева

Автор избрал в качестве темы для рассказа одну из самых трагичных страниц человеческой истории. Не каждый даже из многоопытных литераторов решится заглянуть в такие адские бездны, где сам ход истории паталогически искривлен, а все тысячелетние нормы и законы - либо не действуют, либо превращаются в собственную противоположность.
Массовым убийствам нет оправданий. Одинаково ужасны полигон НКВД в Южном Бутово, где ежедневно в 35-38 г.г. расстреливали сотни и сотни жертв, и гитлеровские концлагеря с их газенвагенами и крематориями, и Дрезден, в котором более ста тысяч гражданских лиц были сожжены американским напалмом без всякой военной необходимости.
Город, неподалеку от которого я родился, явил миру пропасть Бабьего Яра. И это уже, как бы ни кошмарны были любые войны, расстрелы и карательные акции, явило собой крайнюю степень "озверения", ту грань, за которой - победи тогда "белокурые бестии" - начался бы распад самой цивилизации.
Тема невероятно, чудовищно сложна. Помнится, мне однажды понадобилась "фактура". Как я был легкомысленен, ошибочно полагая, что, прочтя какие-то книги по "теме" и даже прочтя всю "Черную книгу" о геноциде евреев в годы Второй мировой войны (изданную впервые именно у нас в Вильнюсе), я хоть что-то понял для себя в этой трагедии. Мне устроили встречу с пожилой, но весьма бодрой и невероятно мудрой женщиной, родной сестрой знаменитой Марии Рольникайте (мало что может сравниться с ее книгами о Вильнюсском гетто, особенно первой - "Я должна рассказать"). Которая вместе с Марией, будучи тоже девочкой-подростком с первого до последнего дня прошла все эти ужасы и кошмары (кстати, до сего дня работает адвокатом, удивительнейший человек). Знаете, я много чего слышал от очевидцев самых разных войн и конфликтов, но то, что мне эта женщина рассказывала в течение наших с ней нескольких встреч... это просто именно "за гранью". Даже когда читаешь такие книги, как упомянутый Атосом роман Франца Верфеля (о геноциде армян), все равно не возникает того ощущения - "мороз по коже" - и того желания немедленно прервать жутко тяжкий для обеих сторон разговор, как в общении с очевидцами, которых рядом с нами остались считанные единицы.
Да, темы - подобные той, вокруг которой выстроен рассказ - крайне трудны для восприятия. Они не "развлекательны", ибо слишком трагичны. Зачастую, болезненно "натуралистичны". И при всем уже сказанном, невероятно сложны как в сугубо "техническом" плане, так и в плане того, что автор, коль берется, должен даже из этих гибельных бездн донести до нас какие-то важные сведения о жертвах и их палачах. Хотя бы для того, чтобы читатель не остался равнодушен, чтобы прочитанное заставило его содрогнуться и призадуматься.
Столь длительное предисловие понадобилось мне с единственной целью. Для того, чтобы сказать теперь, что рассказ - несмотря на некоторые уже названные коллегами недочеты - получился: он живой, грустный, иногда слишком многословный, как еврейский портной во время примерки... Он также иллюстративен, он пропитан безжалостной атмосферой тех жутких дней; и тон выбран не моралистский, с эдакой укоризной - у вас (у мещан, скажем так... ) на глазах убивали людей, а вы либо отворачивались, либо говорили - "Че тебе те жиды - родственники, б..." - а мы слышим отстраненный авторский тон, голос не быстрого умом вьюнши, которому "типа все ясно-понятно, кто звери, а кто палачи", а человека с жизненным опытом, успевшего многое для себя осмыслить в той трагедии, горькую каплю которой - все море не вместить никому - он излил в рассказанной здесь истории "Грустный танец Фрейлакс".
Мне бы поставить в этом месте точку, но - увы - положение обязывает высказаться еще по некоторым шереховатостям.
Отрывок, которому тесно в рамках рассказа и который, конечно, таковым (рассказом) не является. Это одна из причин, почему вам, Автор, так трудно держать сюжет накаленным, удерживая на той высоте, каковую вы сами задали очень сильным рывком в самом начале. Затруднение временное, учитывая, что вы по окончании конкурса сможете вернуться в первоначальному обьему. Но и тогда - что-то мне подсказывает - у вас середина сюжета будет несколько "провисать". Если только вы не изыщете возможности "подзакрутить" действо, подсократя - прошу вас, не жадничайте, сокращайте второстепенных персонажей и кое-что из описаний безжалостно! - как раз именно те куски, где прослеживается спад действия, где снижается интерес к происходящему. Учитывая сложность темы, в вашей небольшой повести (или большом рассказе), лучше всего, пожалуй, предусмотреть 3-4 момента кульминации (после каждого из них, конечно, небольшой спад, это понятно), а затем - в финале - "сверхкульминацию"! Так, чтобы - на грани катарсиса, чтобы не столько воздействовать на слезные протоки, сколько на саму душу читателя...
Рэбе вряд ли мог читать к н и ж н у ю Тору. Не потому, что не учился в ешиве (наверняка учился, ведь он родился в религиозной еврейской семье), или не знал ни слова на Иврите. Тора - это свиток. Есть и бумажное издание(я), но бумажная книга, скажем так, для всех остальных. В синагогах во время совместных молений читают именнно свиток Торы, дома же читают - "Сидур" (сборник главных молитв, молитвенник). Рэбе, какое бы понятие ни вкладывать (учитель или раввин), не будет читать бумажную Тору. Или тогда он - не "рэбе" (сейчас много появилось разных ответвлений в т.ч. и в иудаизме, но мы говорим о том, что и как могло быть в т о время, пусть даже и в пору царства безбожников).
Также вызывает сомнение и то, что Анна с пятью детьми после почти тридцати лет совместной жизни ушла от Давида. Теоритически, - да и практически - такое могло произойти (революция многое поломала в умах людей, в т.ч. и евреев). Но можно с большой долей вероятности сказать, что человек, который не смог сохранить при себе семью, который не воспитывает детей и внуков, не сможет в еврейской общине - ни в какие годы и эпохи - быть моральным авторитетом, учителем или раввином для местного Голута, для сохранивших остатки веры и традиций иудеев.
О необходимости тщательнейшей вычитки сказано коллегами. Мне также кажется, что вам следует несколько реже пользоваться глаголами "был" и "быть", чуть почетче переключая регистры с прошедшего времени на более пригодное для изображение актуалий - настоящее.
На меня рассказ произвел сильное впечатление, но он требует дополнительной "доводки" (и стоит того).
P.S. Женщину, о которой я рассказывал в самом начале, также как ее сестру и еще нескольких вильнюсских евреев, спасли от гибели простые обыватели, которые прятали у себя девочек всю войну. О том, что наряду с полицаями, предателями, равнодушными, трусами, существовали - во все времена - неравнодушные, праведные люди, вот об этом мы тоже не должны забывать.
Сергей Соболев
 
Сообщения: 137
Зарегистрирован: Апрель 3rd, 2005, 2:20 pm

Сообщение Автор Февраль 17th, 2006, 8:40 pm

Я очень благодарен Вам, прежде всего - за понимание. И за то сопереживание, которое я почувствовал в Вашем комментарии. Мне невероятно жаль, что жесткие ограничения по количеству знаков не дали возможности выложить рассказ в том виде, в котором он написан. Но условия есть условия.
Позволю себе одну ремарку.
Моего прадеда звали Давид. Мою прабабку звали Анна. Она ушла от прадеда с семью детьми на руках. Никто в семье по сию пору не знает причину их расставания. Это никогда не обсуждалось.
Прадед был расстрелян под Мариуполем 20 октября 1941 года. Он шел впереди колонны, Вам, наверное, не надо объяснять, что это значит.
В этом рассказе есть изрядная доля реконструкции, но практически нет голого вымысла.
Все было гораздо хуже.
В тот день на Агробазе было расстреляно 9 000 человек.
Трагедии - они всегда локальны. Трагедия общечеловеческая - это множество личных трагедий и, просто взятые под общий знаменатель.

Еще раз - моя искренняя благодарность за Ваше сопереживание.
После окончания конкурса, если Вам будет интересно, направлю через Марию полный вариант рассказа.
Автор
 

Сообщение Сергей Соболев Февраль 17th, 2006, 9:19 pm

ОК, Автор. У меня и возникло - по прочтении - именно такое впечатление: что история невыдуманная, что сюжет не просто трагичен, но - правдив.
В жизни всякое случается, особенно в переломные моменты, тут Вы правы, и Ваша ссылка на пример из прошлого близких - вполна уместна.
Ловлю на слове: когда "рассекретитесь", вышлите мне законченную версию "Грустного танца". Отвечу - когда буду точно знать авторство - в "привате"))
Сергей Соболев
 
Сообщения: 137
Зарегистрирован: Апрель 3rd, 2005, 2:20 pm

След.

Вернуться в "Золотое перо-2006"

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 5