Роман "Ниточка с иголочкой - 2"

[Татьяна Ка.]

Орфографию и пунктуацию я не поправляла - но там есть в чем покопаться.

[Oleg]

Даже не сомневаюсь, что есть. Спасибо и на этом!

[Татьяна Ка.]

Еще хотела написать кое-что для тех, кто читает о комиссионке и представляет этакий российский сэконд-хэнд. Ничего подобного. Советская комиссионка это почти что отдельный мир. Это советская "Березка"(магазин такой был за валюту - для тех, кто не в курсе), только с "черного хода". Там продавались вовсе не потрепанные или ненужные вещи. Часто туда сдавали технику или барахло, притащенное советскими припасливыми гражданами из-за границы. Поэтому купить что-то в комиссионке было вовсе не зазорно, а наоборот. Там продавались эксклюзивные и очень дорогие вещи. помню барышень-продавщиц, которые тренькали по краям хрустальных бокалов или конфетниц карандашом, чтобы вызвать характерный звук и показать подлинность хрусталя.
Конечно, там можно было купить и недорогие вещи. Одежду, например. Возле нашего дома была такая комиссионка. Мы с мамой - я тогда еще маленькая была - часто заходили туда. Помню, купили ей несколько платьев - два или три. Так многие дослужили почти до ее смерти... Такие красивые и крепкие вещи тогда делали. Это вам не Китай и не Турк -оглы.

[Татьяна Ка.]

Олег, у меня тут возник вопрос. В конце шестидесятых - начале семидесятых кто-то из правительства поздравлял с Новым годом по телеку? "Огоньки" помню, а вот это нет.

[Oleg]

Хороший вопрос! Напряг память.
Огоньки, это несколько иное. А поздравление, кажется, зачитывал диктор, от имени ЦК КПСС и правительства.
Как-то так. Иного не могу припомнить.

[Татьяна Ка.]

Я тоже почему-то решила, что публичные поздравления "новодел".

[просто мария]

Хороший вопрос! Напряг память.
Огоньки, это несколько иное. А поздравление, кажется, зачитывал диктор, от имени ЦК КПСС и правительства.
Как-то так. Иного не могу припомнить.

Левитан зачитывал, пока жив был. В 60-е - 70-е годы - точно он.

[Татьяна Ка.]

мне больше запомнилось уже следующее поколение дикторов - Кириллов, Моргунова, Шатилова, которую бабушка звала Нюшка, а я никак не могла понять, при чем Нюшка-то, если она Анна? Только потом узнала, что по простому Анну кликали Нюрой. Жильцова, Леонтьева... славная тетя Валя. наверное, ее любили от мала до велика.

[Oleg]

Продолжу. Большая часть следующей главы.

Глава 4. Сны и явь
Стоило только серой хмари питерского неба поредеть, как солнечный луч, метнувшись вниз, проник в больничную палату через щель между неплотно сдвинутыми шторами на окне и, нарисовав светлую полосу на голубых обоях, замер над головой старика, лежавшего на кровати.
Седые пряди волос почти сливались с белизной наволочки, густая сеточка старческих морщин раскинулась по всему лицу, глаза закрыты и только ресницы, реагируя на появление посыльного от солнца, слегка дрогнули, да уголки губ ожили, пытаясь растянуть их в улыбке. Старик спал и улыбался во сне.
И было чему – ему неполные четырнадцать лет и, он едет с родителями к морю!
Жаркое лето тридцать шестого года. В откинутую форточку купейного вагона врываются горячий воздух, смешанный с запахами раскалённого металла, угля и машинной смазки. Сладковатые и одновременно, волнующие запахи. Ещё с раннего детства стальная громадина паровоза вызывала в нём смешанные чувства восхищения и некоего страха перед этим железным великаном. Он казался живым, могучим существом, жившим своей особенной жизнью. Подчиняясь почему-то такому маленькому и слабому по сравнению с ним человеку.
Кроме паровозных запахов струями воздуха в купе заносило мельчайшую угольную пыль от паровозного тендера и сажу из трубы. Всё оседало на белые наволочки и простыни. Мама всегда говорила:
- Не смей стряхивать рукой! Только измажешь бельё и испачкаешь руки, дай мне осторожно подушку.
Аккуратно снимала наволочку, сворачивала её в узелок, а когда я спускался со второй полки, то же самое проделывала с простынями и передавала всё папе. Отец шёл по коридору вагона, затем, через тамбур переходил в грохочущую «гармошку» перехода между вагонами и, стоя на площадке, под которой в просветах мелькали шпалы, а на стыках рельсов громко звякали буфера вагонов – вытряхивал бельё. Так было каждое утро, пока мы ехали от Ленинграда к морю и избежать подобных процедур, было невозможно. Духота в вагонах стояла невозможная, спасали только - открытые форточки.
Когда папа шёл покупать билеты на поезд, мама всегда напоминала ему:
- Бери в третий, максимум в четвёртый вагон.
- Зачем ты мне об этом каждый раз говоришь? Ты же знаешь, что я не генерал и не ответственный партийный работник. Первые два вагона мягкие и продажа только по броням. Если повезёт, поедем в одном из двух следующих, отвечал отец.
Да, папа не был большим военным, как и партийным работником. Он обычный, беспартийный преподаватель, правда, университетский.
Объяснялись такие разговоры просто. Летом, даже при закрытых форточках в вагоне, спастись от всюду проникающей угольной пыли было невозможно, а вот мелкие и жирные хлопья сажи из высокой паровозной трубы, как правило, начинали оседать на вагоны, начиная где-то с четвёртого. В том году папе повезло, и мы ехали в приличном купейном вагоне.
На маме цветастый сарафан на тонких бретельках и домашние тапочки на босу ногу. Папа в белой майке и в полосатых штанах от пижамы. А напротив родителей сидел молодой парень лет двадцати пяти в сатиновых шароварах и сильно полинявшей бледно-голубой футболке с эмблемой спортивного общества «Трудовые резервы» на груди. Мощные плечи, и руки парня бугрились мускулатурой, так и казалось, поведи он плечом резче, и футболка на нём разлетится в клочья. Вот только лицо у него было странное, всё в мелких чёрных точечках.
Он сел в наше купе поздно ночью уже за Харьковом. Остановка была очень короткой, всего на несколько минут, но я проснулся и видел, как наш попутчик, пожилой майор-танкист, что ехал с нами от самого Ленинграда, тихо попрощавшись с родителями, вышел из купе.
Тусклая лампочка над входной дверью одноэтажного полустанка освещала дежурного с жёлтым флажком-жезлом в руке и полуторку, стоявшую невдалеке. Офицера встречали старшина и солдат-водитель. Железнодорожник поднял жезл, и тихо лязгнув буферами, поезд тронулся. Я вновь уснул, а утром увидел этого парня со странным лицом на месте майора.
Заметив, что я проснулся, мама сказала:
- Спускайся и иди умываться, мы уже успели без тебя позавтракать, не стали тебя будить. Давай, быстренько, твой чай уже почти остыл.
Действительно, три стакана тонкого стекла в подстаканниках были пусты, а возле моего полного, меня дожидались два бутерброда с колбасой и сыром. Спустил ноги с полки и спрыгнул.
- Здравствуйте, - поздоровался я, с парнем садясь на нижнюю полку рядом с ним.
- Привет! – Он протянул руку, и моя ладонь утонула в его огромной пятерне.
Сунул ноги в сандалии, белое вафельное полотенце на шею и пока мама что-то говорила парню, я выскочил в коридор и, бегом в туалет.
Сложив ладони домиком, давишь ими на рычажок, торчащий из краника и, набираешь воду. Поглядывая в зеркало, плещешь раз и другой в лицо, стараясь, смыть угольную пыль. Вроде бы получилось, но вытираясь, видишь, что не очень. Белое полотенце - приобретает серый оттенок.
Возвращаюсь в купе и парень, продолжая что-то рассказывать родителям, уступает мне место у окна со словами:
- Садись, ешь, а то скоро станция будет, захочешь выйти на перрон, а тебя родители не пустят - ты не ел ещё ничего.
Держа в одной руке подстаканник, в котором тонко подтренькивает стакан тонкого стекла, откусываю от бутерброда и слышу, как папа подтверждает:
- Да, скоро Индюк. Надо обязательно выйти и разжиться варёной картошечкой с укропом, огурчиками малосольными и зеленью.
- Эх, пивка бы кружечку, - мечтательно подхватил новый попутчик.
- Это вряд ли, завтра рано утром будем в Туапсе, вот там, точно будет пиво на вокзале.
Услышав от папы про какого-то индюка, силясь не рассмеяться, я мычу набитым ртом и таращу глаза.
- Чего смеёшься? Посмотри в окно вперёд по ходу поезда.
Я впечатал щеку в окно вагона, вглядываясь в указанном направлении.
- Видишь гору? Разве её силуэт не напоминает индюка? Вот по этой горе и получил своё название городок, - объяснил мне отец.
И действительно, на фоне бледно-голубого, раскалённого летним зноем неба, темнела большая гора, напоминающая фигуру индюка, с носа которого свисала скала, точь в точь, как у живой птицы, так называемая «сопля». Только у живого, она колышется при каждом движении и подпрыгивает, когда он кричит, задрав голову. А этого – огромного индюка, видно, заколдовал злой волшебник и, он окаменел на веки вечные.
Когда поезд прибыл на станцию, я так и не успел позавтракать и на улицу меня не пустили. Пришлось в открытую форточку наблюдать, как папа с попутчиком лавируя в огромной и голосистой толпе торговок и не менее шумных покупателей, пробираются од одной женщины к другой, выбирая и покупая то, что им приглянулось. Раздался первый гудок паровоза, а за ним звонкий голос проводницы:
- Пассажиры, по вагонам! Быстренько, быстренько! Сейчас отправляемся.
Ещё один гудок. Мама заволновалась, прильнула к стеклу окна, спрашивая меня:
- Ты видишь его?! Он сел в вагон? Ещё не хватало, отстать здесь!
- Они уже всё купили, я видел их. Не отстанут, поезд ещё не тронулся.
- Раздался короткий третий гудок паровоза, состав чуть дёрнулся и начал движение.
Пока папа с попутчиком пробирались по коридору к купе, я успел задать маме вопрос про парня:
- Мам, а что у него с лицом? Оно всё в чёрных точках. Что это?
Продолжая смотреть в окно, она ответила:
- Сынок, он шахтёр, а за годы работы в шахте, угольная пыль въедается, забивает поры кожи, вот ты и видишь эти тёмные точки. А сейчас ему за хорошую работу дали путёвку в санаторий и он вместе с нами едет к морю. Ты уже был на море, а он в первый раз. Вот врачи, процедуры разные, южное солнце, море, и выгонят из кожи эту грязь.
Распахнулась дверь и, купе заполонили запахи горячей, разваристой картошки, огородной зелени и малосольных огурцов – вернулись наши добытчики вкусностей.
Это я, убаюканный перестуком колёс, проспал так долго, а у взрослых наступало время раннего обеда и, картошку надо есть - пока она горячая.
Тем и хороши поездки поездом, что за завтраком и после него, следуют разговоры с попутчиками, затем, всё плавно перерастает в обед, с извлечением на стол всех съестных припасов. Ко всему, что куплено на станции присоединяются варёные яички, колбаса, сыр, что-то ещё. Наш попутчик извлёк из фанерного чемодана шмат сала, завёрнутого в чистую холстинку и запах чеснока возобладал над столом. Следом, на стол была водружена огромная жареная курица, увидев которую, мама спросила шахтёра:
- Это у вас индейка?
- Почему индейка?! Это мне мамаша курочку в дорогу приготовила, - увидев удивлённо распахнутые глаза мамы, парень всё понял и, улыбаясь, добавил:
- Это же не магазинная, а домашняя и, - разламывая огромными ручищами тушку, спросил:
- Вы что будите? Ножку или грудку?
А в это время папа, достав из рюкзака чекушку водки, начал черенком ножа обстукивать сургуч с горлышка бутылки. Крошки полетели на стол. Передав маме куриную ножку, парень попросил его:
- Дайте-ка её мне.
Зажав горлышко в ладони, он слегка крутнул бутылку, и весь сургуч остался у него в руке. Снимая картонную пробочку, подцепил её ногтём и водрузил водку на стол.
Мама не любила, когда папа выпивал, говорила, что после выпитого, он становится слишком говорливым. Но поезд совсем другое дело - случайный попутчик, да и двести пятьдесят грамм для двух взрослых мужчин, доза ерундовая.

[Татьяна Ка.]

Все очень хорошо! Читала с удовольствием.
После вот этого предложения

И было чему – ему неполные четырнадцать лет и, он едет с родителями к морю!

надо бы сделать либо отступление, либо как-то еще обозначить, что начинается рассказ самого батюшки.

[Oleg]

Татьяна, спасибо!
Сделал закладочку, а вернее, она у меня уже была в голове (из пары предложений).
Но, решил оставить так и перепроверить свои ощущения недосказанности. Теперь всё срослось. Спасибо!

[Oleg]

Сделал в тексте вот такую, небольшую врезку-отступление.

Старик спал и улыбался во сне.
Никогда и ни у кого из умных людей, я не встречал чёткого объяснения этому феномену. Почему только в преклонном возрасте, людям снятся такие ясные и чёткие до мельчайших подробностей сны? Сны из детства и юности. Возможно, это пусть и мельчайшая, но привилегия возраста? Некий подарок напоследок - от жизни? Если даже так – спасибо ей, за привилегию.
Больничная койка со стариком, улыбающимся во сне.
И было чему – ему неполные четырнадцать лет и, он едет с родителями к морю!

В таком виде переход к рассказу о снах, будет более плавным. Как мне кажется.

[Татьяна Ка.]

почитаем

[Татьяна Ка.]

Олег, что-то вас давненько не было видно. Все в порядке? Если не хотите больше выкладывать текст здесь, я бы с радостью почитала на "мыле".

[Oleg]

Да нет, всё буду выкладывать здесь. Я же изначально говорил об этом.
Просто жара адская, мозги плавятся и комп аж перегревается.
Всё нормально.

[Татьяна Ка.]

Да, только что читала новости, что в Германии очень жарко. Я плохо жару переношу - и физически, и психологически, ныть начинаю. Вы там держитесь!

[Oleg]

Жара адская, такого не помню за все годы, что живу здесь.
Особенно жалко нашего кота и шикарные липы во дворе.
Один, бедолага, бродит по дому ища любой уголок со сквознячком. Хотел взять его с собой под холодный душ, так он посмотрел на меря такими глазами! И мяукнул, что лучше сдохнет, но под воду - ни лапой.
Липы буйно цветут, а листья от жары уже сворачиваются в трубочки. Но есть и огромный плюс от такой погоды - комаров и мух этим летом нет - совсем.

Вот и окончание главы.

Ранним утром следующего и последнего дня поездки, поезд, звякнув буферами, остановился у перрона Туапсе. Папа заранее предупредил нашего попутчика, что если он хочет разжиться на станции пивом, то надо захватить с собой банку. Пояснил парню:
- В станционном буфете кружек никогда на всех не хватает, а стоянка всего десять минут. Так можно и без пива остаться.
Через несколько минут, держа в руке стеклянную банку, наш шахтёр штурмовал прилавок вокзального буфета в толпе таких же, как и он, любителей пенного напитка.
И надо было видеть блаженствующие лица взрослых мужиков, разного возраста и положения в обществе. Хотя, о чём тут можно говорить? В поезде все в одном положении – пассажиры.
Одни пили вожделенную влагу стоя, другие, опустившись на корточки, держа в ладонях пивные кружки и банки. Кто-то сдувал пенную шапку, иные нет, наоборот, с наслаждением погружали в неё не только носы, но и усы, у кого они были. А вокруг счастливцем крутились те, кому ещё не удалось припасть к источнику блаженства. То тут, то там, слышалось:
- Кружечку не отдавай никому, допивай быстрей.
- Да не стой ты над душой! Последний глоток остался. Не успеешь ведь, поезд сейчас тронется.
- Давай! Спасибо друг! Я успею!
И обладатель тары, опрометью, мчался к вокзальному буфету.
Раздался третий, более громкий гудок паровоза и состав плавно тронулся от перрона, по которому в это время, к своим вагонам бежали и стар, и млад.
Слегка качнувшись и громыхнув выходными стрелками, состав вышел на основное, одноколейное полотно, вьющееся вдоль морского побережья до самого Сухуми. В правые, слегка приспущенные окна вагонов, ворвались звуки наката небольших волн на каменистую гальку пляжей и солоноватый, освежающий ветерок с моря, искрившегося радужными искрами под лучами утреннего солнца.
- Ох, мать моя! Размах-то какой! Берегов- то и не видать! – не скрывая почти детского восторга и удивления, отреагировал наш попутчик на впервые увиденное им море.

Питерская погода капризна и непредсказуема и за день может измениться несколько раз. Вот вроде бы утреннее солнце прорвалось сквозь серую хмарь обнадёживающими лучиками, но небесная муть моментально берёт реванш - сдвигает, латает прорехи в своём мрачном полотне.
Стремительно истончаясь, светлая полоска на обоях больничной палаты пропала. В помещении стало сумрачно. Ресницы старика вновь дрогнули, уголки губ опустились.
И опять, вроде бы, те же лица, что и тогда – на перроне в Туапсе. Но нет ни кого и, ничего похожего! Лица мрачные, измождённые, заросшие неряшливой щетиной. Во что они одеты? Куда делись майки, футболки, шаровары и полосатые штаны от пижам?!
Вместо них, мятые со следами грязи и крови гимнастёрки, такого же цвета и состояния армейские штаны. На ногах обмотки с грубыми ботинками, редко у кого - кирзовые сапоги. Моросит мелкий и холодный дождь. Люди или просто стоят, нахохлившись, как не чёрные, а серые вороны, или топчутся на одном месте. Их очень много и ни одного знакомого лица. Никого невозможно узнать и вспомнить!
Ан нет! Вот знакомые, густые, цвета спелой пшеницы усы нашего ротного старшины – Захара Пилипчука. И он оказывается рядом. Как и тогда.
Позиции их батальона, наполовину состоявшего из необстрелянных новобранцев, немцы бомбили методично и тщательно – как на учениях. Благо, что в воздухе им никто сопротивления не оказывал, а небольшую батарею зениток они уничтожили ещё в первой бомбовой волне. Сколько их было потом, сосчитать невозможно. Отбомбившихся юнкерсов, моментально сменяли следующие. Люди в окопах не успевали прийти в себя.
Вой пикирующего бомбардировщика ещё до разрыва бомбы парализовывал одних и, закрыв голову руками, они сидели, прижавшись к стенке траншеи. Другие, пытались превратиться в человека-червя и закопаться в землю, как можно глубже, не сознавая, что смерть похороненного заживо, намного страшнее мгновенной смерти от куска железа в грудь или голову.
Взрывная волна от фугаса отбросила его к противоположной стенке окопа, а следом за ней, земляной вал впечатал в неё, завалив комьями по самое горло. Первое, что услышал сквозь звон в ушах:
- Парень, ты жив?
С трудом, но открыл глаза. Напротив, прямо у лица, пышные усы с прилипшей к волосам земляной крошкой.
- Давай, давай, дыши и шевелись, помогай мне, - ротный старшина, тихо матерясь, разгребал землю.
- Вот сволочи! Нет нашей роты, вбили всех в землю, как тебя, по самое горло. Но ты, слава Богу, жив. Счастливчик.
- Давай руку, вставать надо, - помогая встать на ноги, он говорил мне, а смотрел почему-то выше моей головы. Мне за спину.
Почему, я понял, когда повернулся - метрах в трёх от края окопа стояли два немца-автоматчика. Молодой, презрительно ухмыляясь, держал автомат в одной руке дулом вниз. Его напарник – крупный мужик, в руках которого, автомат казался детской игрушкой, не спуская пальца с курка, держал оружие на уровне живота.
- Шнель, шнель! – кривя губы, скомандовал молодой и для убедительности вздёрнул автомат вверх.
- Отвоевались, мать твою! Не успев толком и начать – тихо пробормотал старшина. И жёстко добавил:
- Не вздумай споткнуться и упасть. Пристрелят. Я видел, их тут целая группа, ходят вдоль окопов и добивают наших раненых. Выбираемся наверх, держись парень.
По просёлочной дороге, что была впереди метрах в двухстах, брела редкая колонна пленных, это были все, кто остались в живых из нашего батальона. Автоматчики даже не стали сопровождать нас. Один рявкнул что-то, другой указал дулом на дорогу и, они пошли дальше вдоль окопов. Минут через пять за нашими спинами раздалась короткая очередь.
- Сволочи, зверьё! – прорычал старшина, скрипнул зубами и добавил:
- Подождите твари, всё вам ещё припомним.
Пустырь на окраине Новгорода площадью не более половины футбольного поля немцы наскоро обнесли колючей проволокой. На углах прямоугольника поставили вышки с прожекторами и пулемётчиком на каждой. У ворот временного пересыльного лагеря для военнопленных стояли два часовых, а рядом, небольшой барак для охраны. Вот сюда и согнали всех пленных после боёв за город – несколько тысяч красноармейцев.
И казалось, что само небо плакало над их участью, поливая их головы, спины, мелким, моросящим в течение нескольких дней холодным дождём.

А в питерском небе утреннее солнце вновь одержало краткосрочную победу над хмарью и тучами – устремив в город, к людям, свои лучи. Один из них, ворвавшись в больничную палату, скользнул по лицу старика. Ресницы на его лице вздрогнули и смежились, плотно прикрывая глаза от яркого света.
«Что это? Прожектор? Я знаю, помню и никогда не забуду, что может последовать затем! Нет, я не хочу смотреть этот сон!»
Тело плохо слушалось ему, а вот повернуть голову, пряча лицо от солнечного луча, удалось и, он открыл глаза.
В помещении ближе к дверям стояли и тихо разговаривали две женщины в белых халатах – молодая и пожилая. Заметив движение его головы на подушке и открывшиеся глаза, пожилая направилась к его кровати со словами:
- Вот вы и проснулись. Отвечать не надо, если слышите меня, попробуйте кивнуть, а лучше, прикройте глаза.
Что он и сделал.
- Вот и хорошо! Меня зовут Ксения, я буду ухаживать за вами.
Он попытался улыбнуться ей, но одеревеневшие после приступа губы плохо слушались и, он снова прикрыл глаза.

[Татьяна Ка.]

Хорошо, цепляет.

[Oleg]

Спасибо!
Перечитал ещё разок уже здесь. Надо подчищать, есть по мелочам.

[Татьяна Ка.]

Олег, не забудьте зайти в "поздравления"!..

[Татьяна Ка.]

Люди, вы где все?.. Я тут собираюсь что-нибудь к новому году написать. Хоть сказку, что ли...

[vlad-nikolaev]

Я здесь) никуда не делся (не моя тема, но отмечусь и я) Последние тыс 10 дописываю, и всё, приглядываюсь к следующей теме. Сюда регулярно заглядываю, всех вижу. Пишите сказку, Татьяна, буду вашим гостем)

[Татьяна Ка.]

Спасибо, постараюсь!

[Oleg]

После очень большого перерыва. Что получилось, то и получилось.

Глава 5. Новая реальность
За те годы, что Ксения уже не работала в больнице, ничего кардинально не изменилось в процессе реабилитации больных: утренний врачебный обход палат, капельницы с глюкозой и прочими растворами. Прописанные таблетки в блюдце на прикроватной тумбе, вопросы врача, заступающего на дежурство. Всё, как обычно и, наверное, так и будет многие десятилетия впредь, когда в отделении всё спокойно и стабильно.
Пациенту реанимационной палаты полный покой, а медперсоналу - точное соблюдение всех предписаний врача, контроль за состоянием больного и, так будет, минимум, три-четыре дня до его перевода в общую палату. Большего, зачастую, и не требуется человеку, перенёсшему сердечный приступ.
Слегка приподнять голову и поддерживать её чтобы старику было удобно запить таблетки или просто попить — вот и всё, чем в эти несколько дней Ксения могла помочь больному.
Ближе к вечеру первого дня, когда за окном палаты начало быстро темнеть, заступившая на ночное дежурство медсестра спросила её:
- Вы в каком районе живёте?
И услышав ответ, продолжила:
- Пациент ваш совершенно стабилен, крепкий и жилистый старик. Ничего с ним за ночь не случится. Езжайте спокойно домой. Неужели вам хочется по темноте через весь город тащиться?! Езжайте!
- Да, спасибо, вы правы, так и сделаю, вот только подскажите, что ему можно принести из дома сейчас и потом, когда переведут в общую?
И сама быстро перечислила:
- Соки, домашний творог, сырники?
- Из соков, лучше всего гранатовый, да что я вам рассказываю, вы не хуже меня всё знаете.
И улыбнувшись Ксении, закончила:
- Мне всё о вас по смене передали. Вы всю жизнь в медсёстрах отработали, с вашим-то стажем, мне ли вас учить?!
- Когда это было, - слегка смутившись, тихо ответила Ксения и, шагнула в сторону кровати больного.
Спокойный сон расслабил мышцы лица, несколько сгладил сеточку морщин старика, дыхание ровное.
- Спит уже, - удовлетворённо сказала Ксения, повернувшись к медсестре.
- Вот и хорошо, езжайте спокойно домой, а завтра, не раньше девяти, после утреннего врачебного обхода, - напутствовала Ксению, когда они вместе вышли в коридор прикрыв за собой дверь палаты.
Промёрзший вагон трамвая, старчески скрипя всеми сочленениями, бухая колёсными парами на стыках рельсов, истошно визжа металлом о металл на поворотах, вёз её по начинающему засыпать городу.
Небольшая группка молодёжи, весело гомоня, толкалась на задней площадке вагона, то ли грелись, то ли обсуждали что-то. Сиденья из-под которых исходили слабые волны тепла от единственной работающей печки, облюбовал мужик бомжеватого вида в мятой, засаленной до блеска, и в бурых пятнах куртке с поднятым воротником. Амбре перегара, смешиваясь с запахами грязного тела , одежды, и с тёплым воздухом от печки, создавали в этом месте вагона неприятное пространство, сквозь которое надо пройти, чтобы показать проездной кондукторше, сидевшей ближе к водителю.
Заметив брезгливое выражение на лице пассажирки, бросив взгляд на её проездной документ, кондукторша, хрипловатым голосом заядлой курильщицы и ужасно уставшей женщины, объяснила Ксении, кивнув в сторону мужика:
- Наш постоянный клиент, всегда в это время возвращается на конечную. В том районе полно развалюх, видно, где-то там и обретается. Деньги на билет у него всегда есть. Сядет, пригреется и спит. Толкнёшь его на конечной, он обязательно поблагодарит, когда выходит из вагона. Тихий, вежливый и не поймёшь его - бомж, или нет? Время-то вон какое проклятое, скольких мужиков прибило к земле, поломало.
Вздохнула и вдруг, щуря глаза, в упор глядя на Ксению, громко и резко продолжила:
- А билет у него есть! Он человек, и тоже имеет право ехать как все!
Это было так неожиданно сказано, с таким вызовом и напором в голосе, что Ксения непроизвольно подняла ладонь, как бы заслоняясь, отгораживаясь от неких обвинений. Растерянно ответила женщине:
- Да что вы?! Я же ни слова не сказала против. Неужели вы думаете, что я не понимаю.
А женщина вновь ей, но очень тихо:
- Вы уж извините, устала я, тут ведь за смену чего только не насмотришься, да наслушаешься, вот нервы и сдают иногда. Да и мужика жалко.
Ксения только понимающе улыбнулась ей в ответ и села напротив, а ещё через две остановки вышла из трамвая перед станцией метро.
Уставший за день постоянной работы, эскалатор медленно опускал людей в чрево метрополитена. Уже сидя в полупустом вагоне, Ксении вновь вспомнились слова кондукторши и только теперь, как бы отвечая ей, она тихо прошептала:
- До чего же мы, русские женщины. жалостливы. Свой ли мужик, чужой ли, упал — поднимем, отряхнём, надо - отмоем, накормим, пожалеем. Видно, не зря страну Россией назвали, она ведь тоже - женского рода-племени.
Из динамика в вагоне донеслось: «Следующая станция Невский проспект».
Центр города начинал жить ночной жизнью. Толчеи на эскалаторе нет, но людей достаточно много, в основном, молодые. Она вышла на улицу.
Рёв моторов машин, несущихся по Невскому в это время казался особенно громким и угрожающим. Людская толчея на тротуарах спала, проспект залит неживым светом уличных фонарей, подсветкой зданий, огнями витрин магазинов и кафе. Ксения торопливо перешла на зелёный цвет светофора ширь проспекта на противоположную сторону. Ещё надо пройти метров триста, оставляя справа набережную канала и громаду подсвеченного прожекторами Казанского собора. За спиной оставалась какофония звуков, несущихся с проспекта, притупляющихся с каждым шагом и наконец, затихающих совсем.
Следующий поворот налево и будет её улица. Фонарь на углу раз-другой мигнул желтоватым светом и лихорадочно начал пульсировать короткими вспышками.
«Перегорает. Да, права медсестра, надо выходить раньше. Все эти ночные трамваи и метро, наледи на неосвещённых тротуарах — это уже не для меня. Грохнусь здесь в темноте — кто меня собирать будет», - думала Ксения, входя под арку своего дома.
Раннее утро субботы.
Перекусив на скорую руку и быстро одевшись, она вышла на улицу. Лёгкий морозец и бледно-оранжевый апельсин солнца, натужно пробивающийся сквозь утреннюю дымку, встретили её во дворе дома. Тонкий слой свежего снега, выпавшего ночью, звонко похрустывал под ногами, как бы предупреждал, - «осторожно, смотри под ноги, я лёг на лёд».
Тихо прошептала, - не дай бог разбить, - и, прижимая к боку пакет с двумя пустыми литровыми банками, слегка пришаркивая ногами, вышла на тротуар. Уже на углу улицы на минутку остановилась, решая, ехать ли на «Кузнечный» в метро, или и дальше пешком? «Обратно поеду, а сейчас пройдусь, уж больно утро хорошее сегодня. Тихое, светлое».
Высокая, массивная дверь «Кузнечного рынка» подалась с трудом, хорошо, что кто-то из покупателей толкнул её изнутри. На Ксению вмиг устремился поток тёплого воздуха замешанного на привычном коктейле базарных запахов и ещё тихого людского гомона. Горки моркови и картошки пахли землёй, фруктовые ряды пестрели и благоухали летом, Югом и Кавказом. С придыханием и лёгким хрустом под лезвием топора, в другом ряду на колоде рубили парное мясо, привнося в воздух запах крови и некую тревогу. Цветочные прилавки были заставлены вёдрами и ведёрками с красотой прибывшей с берегов Черноморского побережья. Тюльпаны, гвоздики нарциссы разных расцветок но, как ни странно, это роскошество почти не пахло. Мраморные прилавки молочного ряда находились слева от входа, вот к ним и направилась Ксения.

[Татьяна Ка.]

Большой перерывчик получился... подзабыла уже. Даже перечитала свои комментарии))) вроде как ничего поправлять и не хочется.